В пожаре красочных революций, В потоках слов, что с экранов льются, Я не нашел никаких инструкций По выживанию моей души. Когда тебя припирает к стенке, Не так легко различать оттенки И представляется слишком мелким То, что до сих пор казалось мне большим. Я всегда испытываю счастье Там, где я могу быть настоящим, Где в толпе возможно затеряться И не нужно кем-то притворяться. Пусть судьба ведет меня кругами, Треснул пополам философский камень. Но отчаянно к огню стремится Хрупкий мотылек-самоубийца. Би-2, "Философский камень"
Окна комнаты выходили на западную сторону, поэтому, когда по стенам и потолку поползли оранжевые лучики заходящего солнца, стало понятно, что день потихоньку клонится к своему завершению. Солнышко медленно прыгало по мебели и различным предметам, заполнившим комнату во всём своём многообразии, и наконец нашло облюбленное пристанище на рабочем столе, захламлённом кучей скомканных листов, исписанных ручек и сточенных под основание карандашей. Во всём сие безобразии читалось, насколько мучительными могут быть муки творчества, в которых прямо сейчас погряз семнадцатилетний Теодор Тогами, усердно корпя над своей рукописью, которая повествует о том, что происходило с ним на протяжении тринадцати лет заключения внутри Академии Хоупс Пик. Он много раз задумывался над тем, для чего или для кого, в общем-то, пишет, но каждый раз не приходил ни к какому однозначному решению. Ни к какому, кроме того, что прежде всего Тео делает это для самого себя, успокоения души и финального расчёта с прожитыми несчастьями. Для своей истории он завёл толстенную тетрадь, в которую на протяжении уже четырёх лет понемногу переливал свои воспоминания, от самых приятных и положительных до невыносимо гадких. И вот теперь, когда ему оставались считанные абзацы до завершения своей автобиографической повести, он не мог подобрать нужных слов, чтобы подвести черту. Уже в который раз молодой человек садился за стол и тупо пялился в пустое место на тетрадном листе, чтобы несколько часов провисеть в такой позе и захлопнуть тетрадку ни с чем. Оставалось только надеяться каждый раз, что завтра вдохновение окажется благосклоннее, нежели вчера. Тогами со вздохом перелистнул страницу назад и безо всякой надежды ещё раз изучил то, что там было написано при последней плодотворной работе: "...я плохо помню визуально тот день. Сама картина произошедшего плывёт неровными мазками перед глазами, если предпринимаю попытку мысленно вернуться туда. Но до сих пор в памяти свеж эмоциональный трафарет того момента, когда мы впервые с Мичи и Йо оказались снаружи и попали под наш первый настоящий дождь. Эта безумная, неподдельная радость глубоко запечатлелась внутри меня на всю жизнь. В какой-то момент мы вдруг услышали страшный рокот наверху, как если бы небо пошло трещинами и разбивалось на куски. Мичи сильно испугался, потому что решил, что на нас решил напасть огнедышащий дракон, но на самом деле это был громадный вертолёт, и в реальности он мне показался невозможно классным, в разы лучше, чем на картинках. Из вертолёта вышли какие-то вооружённые люди в костюмах, их было ровно четверо, а впереди шагал какой-то статный стройный мужчина в деловом костюме. Всё ещё не могу без дрожи вспомнить, как отливали его серебряные волосы, усыпанные дождевыми каплями. Он мне показался тогда воплощением совершенства и безупречности. "Кёске Мунаката, вице-президент Фонда Будущего," — кратко представился мужчина тогда холодным тоном и мимолётно показал какую-то карточку, которую никто не успел рассмотреть. Он поздравил нас и поблагодарил за то, что мы проявили содействие в каком-то плане по сдерживанию сил отчаяния (честно говоря, не запомнил в точности его слова — всё слышалось как-то сумбурно и невнятно), а затем сказал, что подробности мы получим чуть позже. Мы погрузились в вертолёт, где неприятно пахло жжёной резиной, и Кёске принялся в деловой форме объяснять какие-то формальности, вроде того, что такое "Фонд будущего" или почему случилась Трагедия много лет назад. Когда же мама не выдержала всех этих объяснений, она сурово спросила, почему никто не удосужился прийти нам на помощь в эти годы, на что Мунаката сухо ответил, что мы помогали контролировать деятельность Джунко Эношимы, пока они были заняты чем-то более важным. Маму, мягко говоря, не устроил этот ответ, поэтому она разошлась в громкой ругани... но, знаете, я могу её понять. Даже если мы помогали удерживать Абсолютное Отчаяние взаперти вместе с нами, это не стоило всех тех жизней, которые были отданы взамен. Кёске был совершенно иного мнения: спокойно пережив эмоциональную бурю со стороны мамы, он объяснил, что у его организации были другие приоритеты: они занимались поимкой неких Остатков Отчаянья, на что ушли годы. Но, по его словам, эти самые Остатки уже были успешно ликвидированы... честно говоря, очень пугающие слова. Если речь шла о людях, то каким образом произошла эта самая "ликвидация"? Мне страшно представить. Также Мунаката упомянул, что мир понемногу оправляется от пережитой катастрофы. Это даётся с трудом, но цивилизация уже на верном пути. Мне кажется, он какая-то совсем важная шишка в этом всём и чрезвычайно горд собой. Я вдруг почувствовал накатившую усталость. Словно не только эту ночь я провёл бодро, а как если бы не спал уже недели две. Какое-то непреодолимое желание отдохнуть от всей суеты вокруг... Я откинулся назад и взглянул в квадратный иллюминатор вертолёта. Мы летели метрах в ста от земли, и я мог ещё различить на горизонте полуразрушенное здание Академии, бросающее мне прегрустный взгляд на прощание. Дождь уже почти сошёл на нет, и небо понемногу стало проясняться, обнажая свои голубые лоскуты. Мне подумалось, что я живу в очень красивом мире. А затем я уснул. Нас поселили в провинции Авадзи, это небольшой остров на юге Японии. Виды здесь просто невероятные, словно живёшь в Раю! Честно признаться, так я себя и ощущаю. Хотя большинство архитектурных строений и инфраструктура на острове всё ещё в состоянии разрухи и напоминают о трагичном опыте недалёкого прошлого, здесь очень умиротворённо и есть всё, чего только можно пожелать. Но самое благотворное чувство — понимание, что теперь ты и твои близкие в безопасности." И на этом — всё. Теодор понимал, что его мысль выглядит незаконченной, каким-то обрубком, но никак не находил правильные слова. Прямо проклятие какое-то. За спиной скрипнула входная дверь и послышались осторожные, крадущиеся шаги по направлению к сидевшему за столом Тео. — Сакура, я же просил не мешать, я работаю! — устало выдохнул юноша, оборачиваясь всем корпусом на вошедшего. — Я знаю, знаю-знаю-знаю! — жалобно сказала маленькая девочка с золотистыми волосами и смуглой кожей, невинно хлопнув глазами. — Прости, я только хотела... вот! Она протянула Теодору ладошки, в которые было вложено маленькое овсяное печенье в форме сердечка, обёрнутое в салфетку, чтобы не обжечься ненароком. — Оно ещё горячее, из первой партии! Специально для тебя! — пылко оправдывалась кроха, продолжая протягивать ему лакомство. Тео весело улыбнулся и, хмыкнув, сказал: — Что ж, полагаю, у меня нет иного выбора, — парень мягко взял из детских рук печеньку, отломил кусочек, подул на него и отправил в рот. С удовольствием пожевав угощение и проглотив, он поднял кверху большие пальцы рук. — Вау, ты правда какая-то мастерица! Очень вкусно, спасибо! Девчонка радостно прокрутилась вокруг своей оси, отчего юбочка её клетчатого сарафана, как облачко, надулась и медленно опала книзу. Затем, как-то виновато взглянув на Тео, она стала комкать пальчиками подол наряда и прошептала, украдкой косясь на приоткрытую дверь: — Тео, можешь, пожалуйста, дать мне тоже? Мама не разрешает до ужина... Дважды хохотнув от находчивости сестры, Тогами отломил ещё один кусочек от печенья, аналогично подул на него и всучил Сакуре. Она, картинно сделав книксен, приняла от юноши свою часть "добычи" и с удовольствием отправила в рот. — Где застряла моя маленькая помощница? — раздался из коридора голос Асахины. — Иду, мамуля! — ответила тут же девочка, отряхнула рот от крошек и, подмигнув Теодору, вышла из комнаты, притворив за собой дверь. Тео, мысленно улыбнувшись энергичности этой вёрткой четырёхлетки, проводил её взглядом и вернулся к своему занятию. Ему вдруг грянула почти что сенсационная мысль: почему, впрочем, он так сильно зациклился на концовке? Вся его работа была ничем иным, как множеством чистых эмоций, вылитых на бумагу. Всё, о чем он писал ранее, родилось как бы само собой, без натуги, естественно. Зачем же тогда пытаться слепить что-то искусственное там, где обязан быть апогей чувств? Вдохновлённый этой мыслью, Теодор откусил от печенья кусочек, взял в руки автоматическую ручку и принялся писать в тетрадке чуть ниже последнего абзаца: "Признаться по правде, я не единожды ловил себя на мысли: а что, если бы всё было иначе? Что, если бы не случилось эпидемии отчаяния, если бы мои родители тогда не учились в Академии или Кёко Киригири осталась жить? Как бы сложилась жизнь их всех? Был бы я тогда вообще на свете или моё существование — это лишь одна из альтернатив? Может, быть обычным ребёнком совсем скучно, но хотя бы глазком мне было б интересно взглянуть на тот мир, где мне прописана иная судьба. Джунко Эношима когда-то сказала, что я такой же особенный, как и мои мама и папа. Много раз вспоминая её слова, я пришёл к выводу, что у меня тоже есть своего рода талант. Я — что-то вроде Абсолютного Будущего, но это не только мой титул. Раньше я делил его с Мичи и Юкайо на троих, поэтому использовал его лишь на треть. А теперь, с рождением Сакуры, это звание вовсе делится на четвертинки. И, должен сказать, четверть таланта — лучшая четверть, которая могла мне достаться в жизни. И вместе с тем крестом, который мне уготовано нести, вместе со всеми испытаниями, бедами, приключениями и счастьями я готов пройти свой путь от начала и до конца. Потому что у меня есть любимые люди рядом, ради которых путешествие обязательно должно быть окончено, даже если придётся идти сквозь толщу отчаянья." Теодор перечитал написанное, облегчённо вздохнул и неторопливо стал перелистывать тетрадь, вскользь изучая свою биографию. Что же, даже если это не тянуло на мировую литературу или минутный бестселлер, его руками создан труд, в который была вложена душа юноши. И теперь эта тетрадь стала чем-то сроду творческого сердечного импланта для него, отпечатком души на бумаге. На самой первой странице, импровизированном титульнике, он остановился. Почти во весь лист там было выведено черновое название его работы: "Эффект плацебо", а чуть ниже приводилась сноска: "Посвящается моему отцу, Бьякуе Тогами, с глубочайшей любовью и уважением". Рядом на скрепку была прикреплена миниатюрная фотография его родителя, которую он все четыре года бережно хранил, как самое большое сокровище на всём белом свете. Теодор приулыбнулся и провёл подушечкой указательного пальца по фотокарточке, ненадолго замер так, а затем осторожно закрыл тетрадку и убрал её в нижний ящик стола. Откинувшись на стул, парень немного посидел так, после чего о чём-то вспомнил и запустил стоящий рядом ноутбук, оставленный в режиме ожидания. — Ну, угадай, что! — торжественно сказал Теодор, глядя в экран. — Хм-м... Либо гиппопотамы стали падать с неба, либо ты закончил свой роман, — легонько посмеялся в ответ Альтер Эго. — Насколько ты оценишь моё продвижение в сфере юмора? — Хм-м... четыре с половиной из десяти. За то, что ты — само очарование. — Объективно, — кивнул благодарно ИИ. — Хм. А могу я поинтересоваться, упомянул ли ты в своей работе меня? — А как же иначе, — ответил утвердительно Тогами. — Где бы я был без тебя! Нет, правда, не могу поверить в то, что тебя могло не стать. С диском ты это тогда здорово, конечно, придумал. Всё ещё не верится, что ты себя решил сохранить таким трюком. — Никогда бы не подумал, что придётся записывать свой программный код на цифровой диск. Это был даже увлекательный опыт! Интересно, обрадовался бы Мастер, если бы узнал, что его главный труд оказался вне стен Академии? — Не сомневаюсь, — улыбнулся Тео и хотел сказать что-то ещё, но услышал, как его окликнули с первого этажа. — О, прости, Альтер. Мама зовёт, что-то нужно. — Как вернешься — так и продолжим разговор, — миролюбиво сказал Альтер Эго. — Почитаешь мне свою рукопись потом? — Всенепременно, — пообещал Теодор, поднялся и вышел из комнаты. Их новым пристанищем стал двухэтажный коттедж, просторный и светлый. На первом этаже располагались кухня, кладовка, столовая, гостиная и две спальни. На втором — ванная и ещё четыре спальни. На чердаке была комната Мичи и Юкайо, такая громадная, что они спокойно уживались под крышей вдвоём и квартирный вопрос ребром вставал редко. Тео, следуя логике и стоящим в коридоре чудным аппетитным ароматам, понял, что найдёт мать на кухне. И не прогадал: Аой стояла за плитой, деревянной ложкой круговыми движениями перемешивая кипящий в объёмной пятилитровой кастрюле томатный суп. Сакура сидела за столом, усердно борясь с липким тестом и выкладывая на противень последнюю партию овсяных печенюшек. Увидев брата, она лукаво хихикнула и вернулась к выпечке. — Господин Тогами, — шутливо поприветствовала сына Асахина и отсалютовала от виска. — Будь солнцем, принеси мне, пожалуйста, лемонграсс. Не могу отвлечься, тут всё бурлит. — А, да. Конечно, без проблем, — охотно согласился Теодор. — Запах обалденный, мам! — Ты, как обычно, преувеличиваешь, просто потому что я тебя родила, — иронизирует в ответ на комплимент Асахина. — А ты, как обычно, скромничаешь, — подмечает Сакура. — ...паразиты, — с любовью говорит бывшая спортсменка и вспоминает нечто. — Точно, Тео! Представляешь, пришло письмо от Акихико. Он пишет, что нашёл своих родителей где-то в Индии и всё в порядке. Тебе приветище! — О, я так рад за него, — искренне разделяет чужие эмоции юноша. — Надо же, Индия... Ой, точно. Лемонграсс, лемонграсс. Уже мчу! Тогами было пошёл выполнять поручение, но заметил, что мама как-то грустно смотрит на него. Призрачная улыбка играет на её губах, и при этом она так нежно смотрит на него... Родная, заботливая, совершенно прекрасная в этом полосатом передничке для готовки, с собранными в небрежный пучок волосами, высыпавшими по весне веснушками... — Ма, ты чего? — спрашивает осторожно Теодор, прислонившись к дверному косяку. — Ничего, просто... Ты так похож на своего отца. С годами всё больше, — наконец позволяет себе растроганно улыбнуться Аой, пока томатный суп уже потихоньку плещется на плиту. — Мам, суп! — напоминает с усмешкой парень, и та, опомнившись и ойкнув, вновь начинает мешать варево. — И да... я знаю.***
Уличный воздух, солёный и влажный, какой всегда бывает в приморских городах, встретил Теодора своей свежестью. Молодой человек потянулся, уперевшись руками в поясницу, и пошёл в садик-огород, примыкающий к дому. За зелёным деревянным заборчиком, по колено перепачканный в земле, стоял Макото в джинсовом комбинезоне и широкополой соломенной шляпе, орудуя ручными граблями. Рядом на перевёрнутой бочке сидел Мичи, закинув ногу на ногу, и сухой пастелью в альбоме зарисовывал растущие на грядке корнеплоды. — Хэй, Тео! — помахал ему приветливо Наэги, отложив в сторону своё орудие и отряхивая руки в перчатках. — Чем обязаны? Ты уже закончил на сегодня со своей книгой? — Ага, закончил и не только на сегодня, — произнёс довольно блондин, свесившись через забор. — Может, перечитаю и внесу какие-то коррективы в основной текст, но в целом моя работа — всё. — Это очень похвально, ты просто молодец неземного масштаба! — одобрительно подмигнул ему Наэги. — Потом зачитаешь нам свой шедевр? — Преувеличиваешь, — смущённо покашлял Теодор. — Ну, судя по тому, сколь много у меня жаждущих читателей, придётся устраивать литературные вечера... А Мичи чем занят? — Я рисую натюрморт, — на полном серьёзе сказал восьмилетка, не отрываясь от работы. — А я думал, натюрморт — это когда фруктики, посуда там разная красиво лежит. А у тебя что? Кабачки на грядке! — критично заявил Теодор, придуриваясь. Мичи показал язык: — Не всякому суждено быть ценителем искусства! Ширпотребщик... — Ладно, не злись, — примиряюще вскинул ладони кверху Тео. — О, дырявая моя головушка. Успел забыть, зачем шёл. Мама просила пучок лемонграсса ей прита... Фраза оборвалась в одном сплошном "О-о-ох!", потому что Тео почувствовал резкий удар в области затылка. — Сорямба! Сорямба! Сердечные извинения! — крикнул тут же Юкайо с располагающегося чуть дальше, близ японского дуба, импровизированного корта. Тео посмотрел под ноги и узрел виновника инцидента: теннисный мячик. Подняв мяч, он сделал вид, что хочет бросить его в Йо, но тот лишь замахал руками и засмеялся, помня, что с меткостью у старшего брата в любом случае не всё так гладко. — Это ка-арма! — нравоучительно сказал Мичи, подняв к небу указательный палец. — Ладно, я сам сейчас отнесу Хине её траву, не волнуйся, — уверил юношу Макото и тут же отправился к кустикам лемонграсса. — Вот спасибки, — кивнул Тео и пошёл разбираться с даровитым теннисистом, угрожающе вертя мячик в руках. — Э-эй, ну я же извинился, — натянуто проныл в нос Йо, оперевшись на ракетку, будто на трость. — Последний мячик остался, верни, будь паинькой! Тео вздохнул и кинул брату его драгоценный мяч, как поступил бы в любом случае. — А другие где? Ты же на днях только новую упаковку открыл! — Да долго рассказывать... один бороздит морские просторы, другой чайка стащила... — стал загибать пальцы Наэги-младший. — Прям-таки чайка? Нужен ей твой мяч больно, — хмыкнул скептично Тогами. — Всегда легче спереть вину на несчастных животных, чем признать собственную, угу, — ровным тоном произнесла Китани, которую Теодор до сих пор даже не заметил. Она укрылась в тени от листвы, стоя в врикшасане — позе дерева — на коврике для йоги, прикрыв глаза и всецело отдаваясь своему занятию. — Хорошее место ты нашла для медитации, ничего не сказать! Тут, вон, мячи летают... — Будь я Хагакуре, сказала бы, что индуистские божества охраняют моё бренное тело от подобных неприятностей. Но — нет. Я просто знаю, что в интересах пацана кидать мяч в любом направлении, кроме этого, потому что, прилети подача в меня, его последний мяч окажется там, откуда он его уже не достанет, — всё так же смиренно ответила Файхаэ. — Иногда мне правда кажется, что дядя промыл тебе мозги, — усмехнулся Теодор. — Тебя прям не узнать... Кстати о нём, он где? — А где ему ещё быть? Если его нет с кем-то из нас, значит, он опять предаётся одиночеству у мемориала, — с уверенностью ответил Йо. — Схожу-ка туда. Всё равно скоро мама пригласит за стол, надо позвать, — развёл руками Теодор. — Дорога возникает под шагами идущего, — молвила Китани, сменив положение тела на позу орла.***
Прямо за коттеджем начиналось цветочное поле, которое сейчас, в самом пике мая месяца, пестрило множеством дивных ароматов и ярких цветов. Если пересечь это поле, то можно дойти до небольшого закутка, где было чисто от травы и прочей растительности. Тут же стоял большой мраморный камень, на котором были выгравированы золотым цветом слова: "В память всем, кого уже нет с нами, кто пал жертвой отчаяния и отдал свои жизни взамен наших. Мы вас помним". Внизу ровным рядом были посажены колокольчики — цветы благодарности. Аой добивалась, чтобы именно их, а не траурные белые хризантемы посадили вокруг мемориала. На камне сверху стоял ряд свечек, которые сейчас были зажжены. Напротив мемориала располагалась низкая скамеечка, на которой с глубоко раздумчивым выражением лица сидел Ясухиро, сгорбившись и сложив руки вместе. Теодор без слов сел рядом и стал смотреть на пламени свечек, чуть подрагивающие от дуновений ветра. — Я прихожу сюда каждый день, — сказал Хиро низким тоном, обращаясь к Теодору, но в то же время как бы общаясь с самим собой, — каждый день зажигаю свечи, сажусь тут, думаю о своём... И чувствую, что уже не один сижу. Мне кажется, что все они оказываются здесь, рядом со мной, как когда-то. Я не вижу их и не слышу, а только ощущаю вот здесь, — мужчина похлопал себя по груди с левой стороны и поднял голову на Тео. — Скажи, я совсем свихнулся к сорока и чушь порю, ага? — Нет, — с добротой улыбнулся Теодор. — Честно говоря, я чувствую то же самое, приходя сюда. Это место так умиротворяет. Здесь у меня будто душа покидает тело и становится невесомой. Хиро, театрально кряхтя, приобнял племянника за плечи и тоже заулыбался каким-то своим мыслям. — Всё же жизнь такая короткая и страннющая штука, знаешь? Иногда кажется, что ты можешь записать её всю на одной ладони, и даже место свободное ещё останется. А потом начинаешь перебирать какие-то отдельные воспоминания, цепляясь то к тому, то к сему... И понимаешь, что, наверное, и на всю Великую Китайскую стену её не распишешь: той маловато окажется для твоих масштабов. Мы — крупицы одной незначительной вселенской истории, но в то же время до чёртиков важные жуки. Это такой парадокс! — Ну, к сорока ты уж точно обрёл свою философию, дядь, — отвечает Тео. Хагакуре, легонько похлопав его по предплечью, ухмыльнулся и посмотрел вдаль. — Не буду мыться и уйду в прерии, — сказал он. — ...не до такой степени философию! — поспешил добавить Теодор, приняв слова провидца за чистую монету. — А где опять твои очки? Ясновидящий пощупал своё лицо, озабоченно зашарил руками по скамье и с недовольством что-то профырчал. — Только не говори, что ты снова их посеял! Вместо ответа тот хохотнул и встал с тяжким вздохом, потому что его суставы разом звучно захрустели. — Даже здесь чую чарующий запашок фирменного супа Хины, — с предвкушением сказал Ясухиро и блаженно промычал. — А слушай, давай наперегонки до кухни? — Какие перегонки? Ты только что скрипел, как старый раскладной диван, на котором спят семеро человек уже лет двадцать! — напомнил Тогами. — Боишься, значит, проиграть старику... слабак, — просвистел Хиро и вразвалку пошёл по цветочному полю. Пройдя метров пятнадцать, она остановился, обернулся и крикнул: — Кто последний — тот кусок лошка, на ушах лапша! Тут же сорвавшись с места, он бросился в сторону дома. Теодор пару секунд с неодобрением смотрел вслед, а затем с усмешкой взглянул куда-то наверх: сегодня он даст Ясухиро фору из уважения к старшим. По молочно-розовому небу, одолеваемому закатом, плыли курчавые ватные облака. Погода обещала быть замечательной сегодня, завтра и всю жизнь.