Потому что я люблю тебя

      — Потому что я люблю тебя.       Это немного неожиданно — но вместе с тем предсказуемо. Они все — девочки, Стайлз и даже Дерек — говорили ему: открой глаза, дружище, Лейхи к тебе неровно дышит.       "Посмотри — он же по уши в тебе, бро".       "Перестань строить из себя слепого, Скотт!"       "Не делай Айзеку больно, заметь его. Он же страдает, слышишь?"       Наверное, зря он не обращал на них внимания. Думал, это все подколы и глупые намеки. Улыбался или отвечал что-то невпопад, несмешное и нелепое, подтверждая догадки.       Винить себя сейчас — плохая затея.       — Теперь живи с этим.       Однажды это все равно должно было прозвучать.       У Айзека брови домиком, губы в узкую линию, но он отрывает глаза от пола и смотрит — прямо на Скотта, в его душу. Мол, вот: это тебе — все факты, все карты тузами вверх, я устал их держать при себе.       Глаза грустные, по цвету напоминают дождливое небо, и ресницы мелко дрожат. Айзек плотнее кутается в пуловер, и Скотт бросает взгляд на его пальцы — скрюченные, побелевшие от напряжения, вжавшиеся в ладони.       Будто бы так можно себя сдержать.       Ему немного стыдно за свою недалекость. Все вокруг — стая и редкие хорошие знакомые — видели, догадывались, знали, а он, как ослепший, отворачивал голову и жмурился. Лидс назвала бы это путем слабого.       Скотт знает: ему стоит что-нибудь сказать. Собрать все мысли в одну, заглушить шум натруженных шестеренок в голове и выдать бойкую фразу из разряда успокаивающих. В духе "эй, не куксись, мы справимся!" и "все будет хорошо", но он не может справиться с волнением. Не может подавить в себе гадкое понимание: все это время, долгих полгода, Айзек жил с ним под одной крышей, вял по нему и не говорил. А Скотт и не замечал.       Он сглатывает остатки слюны, проталкивает их со скрежетом по сухому горлу — и молчит. Словосочетания в духе "все путем" в данной ситуации и применимо к Айзеку вряд ли сработают.       Лейхи облокачивается на стол в приемной, подпирает боком стенд с информацией о животных — и Скотт чувствует, как накаляется тишина между ними.       Но все равно молчит. Он никогда не был мастером вязать слова друг с другом.       — Черт! — от сильного удара лампа улетает на другой конец коридора ветклиники, а Айзек давит в себе белую ярость, и это крайне заметно. — Прости, я не должен был...       Скотт думает: возможно. Если бы ты не сказал — было бы проще. И тебе, и мне, и... нам?       Он подбирает с пола осколки и старается не поднимать глаза. Перед глазами иллюзорная Лидс, всегда раздающая воодушевляющие советы, бьет его по голове ладонью и свистяще шепчет на ухо "ты отстойный, МакКолл".       "Ты прячешься."       Скотт не спорит — и даже находит этому простое объяснение. Он в панике. Он без понятия, что делать и что сказать. Он может просто стоять и смотреть — на синеющего Айзека, на его точеные скулы и капли крови на руках.       В какой-то момент приходится встать и протянуть ладонь.       — Осколки... — Скотт прочищает горло, кашляет так надсадно, будто бы все внутри покрыто пеплом, и кружится и щекочет небо. — В твоей коже. Их стоит вынуть.       Делает шаг — неуверенный, звонкий в этой гробовой тишине.       Айзек отталкивает его со всей силой, на которую только способен. Потом зарывается лицом в ладони и отворачивается к стене. Наверное, он не такого ожидал.       Скотту стыдно — уже не немного — за свою трусость. Он не имеет представления, почему так тщательно избегает темы и даже на заявление в лоб ищет пути отступления. Так раньше не было.       — Слушай, Айзек...       От звуков его имени внутри разливается тепло — сокрушительное, страшное, яркое настолько, что рябит в глазах. Лейхи дергается как от укола, и лицо его — болезненно скривленная маска.       "Не рань его."       "Твое равнодушие его убивает."       Скотт вспоминает понимающий взгляд Дерека, тяжелую ладонь на своем плече. Должно быть, в его словах был больший смысл, чем думал Скотт. Не совсем буквальный — а вот применимый к хрупкому, ранимому Айзеку и его чувствам.       — Я не специально...       Это — удар ниже пояса, но Скотт слишком долго соображает. Вместо ответа Айзек хлопает дверью, вылетая из приемной, и до МакКолла доходит, что, возможно, это было не совсем верно подобранное предложение для начала.       "Абсолютно неподходящее."       "Поздравляем, Скотт МакКолл: вы — идиот."       Он срывается следом, забывая запереть операционную.

***

      Айзек собирает вещи, и Скотту не надо гадать: он просто старается не сорваться. Закатанные рукава, темные полосы на предплечьях, такое ощущение, что Лейхи бился о дверные косяки, стирая руки в кровь от безысходности.       Скотт не спрашивает об этом. У Айзека все еще осталась гордость — и он не расскажет.       "Теперь живи с этим."       Скотт чувствует себя на его месте — потерянно, одиноко и очень больно. Любовь, словно червяк, прогрызает внутренности, и под ее зубами крошатся кости, гниют вены. Она — как некачественный наркотик, как зависимость крайней степени. Тягучая, вязкая, с привкусом желчи.       Ему жалко Лейхи, но говорить о жалости — последнее дело.       — Эй.       Скотт хватает его за запястье и напрягается, сразу, всем телом. Но Айзек просто опускает руку и встречает его взгляд. В его глазах — смирение пополам с горечью.       — Я лучше уеду. Я просто хотел, чтобы ты знал. Возможно, — он жестикулирует, отчаянно и хлестко, свободной рукой, — думал, ты поймешь. Скажешь что-то — "да" или "нет", — поможешь. Ты ведь всегда помогал.       — Но...       — Да, я знаю. Это просто не тот случай, где ты сможешь дать мне правильный совет, Скотт, — Айзек улыбается, но улыбка у него слабая и больше похожа на отражение настоящей. — Я не в обиде. Просто не могу так больше — вот и все. Устал молчать. Случается.       Скотт выдыхает — долго и медленно, — а на вдохе чувствует запах Айзека. Хвоя, полынь и боль.       Боль, боль, боль. Слишком много боли.       Лидс была права, когда давала ему подзатыльник.       На кровати вперемешку вещи, цветное с серым, шарфы и брюки, а между ними затесалась мятая футболка, которую Скотт сам отдал Айзеку. Возможно, она теперь пахнет ими обоими.       Скотт собирается с духом — повторно. Кровь пульсирует у него в ушах, и за ее гулом не слышно стука сердца. Он никогда не подозревал, что это бывает так сложно — признаваться в ответ.       Говорить то, над чем шутил, всерьез.       — Постой, — он все еще сжимает его руку, и ощущение чужой кожи под пальцами, холодной и мягкой, неожиданно приятное. — Может... может, тебе не стоит уезжать?       Айзек замирает — внешне и внутренне. Кажется, даже дышать перестает, и Скотт использует этот момент так, как не использовал раньше.       Правильно.       Он сминает расстояние между ними, решительно, будто прыгает в ледяную воду, и прижимает Айзека к себе. Он чуть выше, и подбородком получается достать лишь до плеча, а не прижаться к щеке.       Айзек не сжимает рук — он полностью превращается в статую, и Скотт с трудом различает бег его застывшего сердца.       — Как... как давно это началось? Как ты пришел к нам?       — Раньше, — голос хриплый и тихий, и Скотту приходится прислушаться. — Намного раньше, МакКолл.       А потом — осознать по-новому все мимолетные взгляды, касания и грустные улыбки. Ох.       — ..Прости.       Скотту стыдно — очень — за свое твердолобие. За то, что не замечал и не думал. Что позволял страдать ненамеренно, просто считая, что все, что происходит между ними — исключительно по-братски.       — Я дурак, да?       Скотт крепче сжимает пальцы, скользит ими по лопаткам и наконец чувствует: Айзек отмирает. Дрожит крупно, и по его коже бегут мурашки нестройными табунами.       — Скотт...       — Обними меня, Айзек.       — Не надо. Я ведь, — он глотает буквы, сипит, — ты ведь промолчал. А теперь... что ты делаешь, Скотт? Мне будет больно, если ты...       Скотт поворачивает голову и жарко выдыхает ему в шею. Айзек вздрагивает всем телом, и это приятная провокация.       — Не будет.       Шестеренки в мозгу налаживают свой бег. И все становится предельно просто, потому что паника сходит на нет.       Скотт прижимается губами к жилке, оставляет мокрый, но нежный след. Спускается к ключицам, кусает легко выпирающие косточки.       — Стой, Скотт!..       Айзек касается его спины руками — вроде чтобы оттолкнуть, — но Скотт напирает, роняя его на кровать, в эту мешанину из одежды. И наконец достает до лица.       Прихватывает зубами кончик носа, лучисто улыбается. Он теперь знает как поступить и что сказать, и глаза напротив — похожие на туманное небо Альбиона — он больше не хочет видеть полными грусти.       — Больно не будет.       Губы у Айзека мягкие и теплые, а еще он на вкус как малина и ваниль. Скотт зарывается пальцами в его светлые кудри, отпихивает ногой спортивную сумку.       — Что ты делаешь?       — Живу с этим.       — С тем, что я люблю тебя?       Скотт улыбается и присматривает ямку между ключицами для укуса-метки.       — И с тем, что знают все кроме тебя: я в тебе тоже по уши.       Утянуть Айзека в поцелуй получается раньше, чем он успевает удивленно вздохнуть. Все они — девочки, напыщенный Джекс и даже рассеянный Стайлз — были бесконечно правы.