***
— Простите за вторжение. Позволите ли вы посидеть с вами? Я вас угощу, если вы пожелаете. — О! А вы постарше будете, но эта форма… «Крылья свободы», кажется? — Всё верно, мы из разведки. Вы уже встречали кого-то, в такой же форме? — Встречал, встречал. Были утром здесь два паренька. Но я бы, на вашем месте, не стал говорить с кем-то, вроде меня… — Это ещё почему? — Я думаю, — он заговорщически понизил голос, — что вскоре, после того, что я рассказал вашим ребятам, за мной придут другие. Этот бармен, та ещё гнида. Он с церковниками на короткой ноге. — Как ваше имя? — Йозеф. Йозеф Перкинс, местный алкоголик. Бывший столяр. А вы? — Эрвин Смит, командор разведкорпуса. — Лисет Смит, капитан разведкорпуса. — Брат и сестра? — спросил старик пристально глядя на Лисет. Лисет уже открыла рот, чтобы ответить, когда Перкинс поднял руку, прося дать ему слово. — Нет, похоже, что я ошибся. Муж и жена, правильно? Здорово, что вы вместе. Когда мы по одному, мы ничего не стоим, но когда у нас есть те, ради кого стоит жить -. мы способны свернуть горы. Красивая барышня, такую красоту нельзя испортить ни военной формой, ни короткой стрижкой. Истинная женщина войны. Там, где другие гаснут и дурнеют, такие как вы — становятся лишь краше. — Что вы имеете в виду? — У войны — женское лицо. Но лицо это — уродливой старухи. Старуха эта ревностна и старается изуродовать женщин, чтобы забрать у рода человеческого надежду. Но есть и такие, как вы, Лисет. — Красота субъективна и временна. Вчерашняя красавица, рано или поздно, подурнеет и превратится в старуху со сморщенной кожей. Но, ваша теория интересна. Старик рассмеялся. — Удивительный ответ. Иного от вас, я и не ждал. Какие вы, разведчики, всё же интересные люди. Может выпьем, за знакомство? У нас подают чудесный эль, со вкусом безысходности, но ведь для этого места, в самый раз, не так ли?***
— Жан, может вернёмся уже? Солнце припекает и жрать охота. Информацию мы получили, пора отчитаться командору. — Если хочешь жрать, — съешь сухпаёк. Сейчас только час дня, а информации у нас с гулькин нос. Или ты хочешь дрочить, танцуя вприсядку? Капитан Леви, я думаю, с лёгкостью это организует. Как минимум, нам нужно опросить ещё кого-нибудь. Интересно, а есть ли в этом захолустье бордель? — Хах, ты чего это удумал, Жан? Скоротать время в компании проституток? Да не отчаивайся ты так, ну Аккерман отшила, так другую найдёшь. Кирштейн хлопнул себя по лбу. — Да, блядь, именно это я и задумал, Конни. Спасибо за совет, — язвительно отозвался Жан, — ах ты ж, ёб твою дивизию! — воскликнул он встретив неожиданно возникшее препятствие, которое оказалось Сашей Браус. — Как славно, Кирштейн. Удивлён, что тебя не съели титаны, с твоей-то внимательностью, — донёсся холодный голос капитана Леви. — А вы почему все вместе бродите? Мы значит, вдвоём, а у вас весёлая компания. — Это случайная встреча, — сказала Аккерман, помогая отряхуться Саше, сбитой с ног Жаном, — но вы можете присоединиться к нам, чтобы помочь нам с поисками. — И кого мы ищем? Командора Эрвина? — спросил Спрингер. — Феноменальная способность к аналитике. — Спасибо, сэр. — А если серьёзно, то мы ищем старика по имени, Йозеф Перкинс. — Перкинс? Конни, да это же наш знакомый. Вот совпадение так совпадение. В этом городишке всего один кабак. Так как на нас были отдалённые от центра районы, то и начали мы с поисков кабаков… — Ага, а Жан ещё предлагал поискать бордель… — заржал Спрингер, вгоняя товарища в краску. — Правда? — спросил Леви, — хорошая мысль. Проститутки — народ знающий, если не всё, то многое. Молодец, Кирштейн. Правда, сомневаюсь я, что в этой адовой дыре, есть кому ходить к ним. Хотя, если отталкиваться от того, что я знаю о людях…порой, чем благочестивей фасад, тем непригляднее душа. Отведёте нас в местную обитель пьяниц? — Ну, обитель — это громко сказано. Трактир «Святые стены», скорее забегаловка на три стола, из которых, лишь один был занят стариком Перкинсом. Надеюсь, он ещё не успел уйти.***
— Вы простите нашего капитана, если он был с вами груб. Он человек добрый, но порой прямой, как палка, — сказал Армин, когда дверь за Леви закрылась, — вспоминаю, как он ругал королеву, тогда ещё, бывшую служащей разведки. — Ты не прав, Армин, — неожиданно подала голос Энни, — он говорил грубые и жестокие, но правильные вещи, и смог поселить слабую надежду в душе господина Кляйнера. — А мне казалось ты не ладишь с капитаном. — Нет. Он всегда будет питать ко мне неприязнь и этого не отменить, но я не могу, не признавать очевидные вещи. Вы решили, мистер Кляйнер? — Я хотел бы проститься с дочерью, если это возможно. — Если моё мнение имеет для вас значение, то я скажу, что мёртвым уже наплевать, что с ними будет, они уже не изменят ничего и ничего не исправят. Поэтому, я рекомендую вам покинуть это место, пока вы живы и забыть обо всём, что здесь происходит. — Энни? — Армин. Ты умнее меня. Подумай сам, и ответь. Ты же солдат разведки. Много ли тел вы привозили из экспедиций? А когда из двухсот, — вернулось двенадцать? Всех ли вы вернули домой? — Нет. Тела погибших мы сожгли, отдав их жертве последний салют. — Я понял вас, молодые люди. Мне придётся оставить свою надежду на погребение дочери и уйти. — Пока вы живы, её жизнь не прервётся. Вы расскажете о ней тем, кто будет нести вашу память, после того, как вас не станет. Таков цикл нашей жизни, — сказала Леонхардт.***
Брови бармена мрачной забегаловки « Святые стены» поднялись, наверное, в сотый, за сегодня раз. Столько посетителей в его заведении не было с самого открытия. Даже до того, как стена была прорвана, а уж после возвращения его домой и подавно. Когда вся эта пёстрая компания, состоящая из утренних посетителей в компании черноволосого невысокого парня и двух девушек прошествовала к столу, за которым сидел старый пьяница Перкинс, бармен, кажется уже разучился удивляться чему-либо в этой жизни. — Эрвин. И ты здесь, как славно. А вы, должно быть Йозеф Перкинс? — спросил Леви. — Да, сударь. Йозеф Перкинс — это я. — Тем лучше. Я не буду расточаться на ненужные беседы. Моё дело сделать вам предложение, которое изменит вашу убогую жизнь. — Надеюсь, к лучшему? — Я стесняюсь спросить, а хуже чем сейчас, вообще возможно? — вставил Жан. — Твоя правда, Ян, — старик улыбнулся Кирштейну, — итак, что за предложение? — И у стен есть уши, старик, отойдём-ка, на прогулку из этого свинарника, — негромко сказал Аккерман. — Я знаю, куда мы могли бы направиться, — сказала Лисет, — идём. Через полчаса разведчики оказались в старом парке. — Итак, теперь, когда мы далеко от глаз и ушей, вы посвятите меня в тонкости вашего предложения? — Ваш старый знакомый этим утром потерял смысл жить. Скажу прямо и честно, я подозреваю, что он может стать следующей жертвой печальных обстоятельств. Вас, как сочувствующего чужакам, я склонен поставить на эту же линию. Вторым или третьим, это, по сути, не важно. Я предложил вашему другу, уехать из этого проклятого места. — И куда? — Туда, где есть много брошенных детей, которые будут рады свежему молоку и поделкам из дерева. Там у вас будет шанс прожить остаток своей жизни, не чувствуя себя ненужными и сломанными. Подумай и реши, что для тебя предпочтительнее: сгнить здесь или подарить надежду себе и другим. Я дам тебе немного времени на раздумья, — Леви встал со скамейки и подошёл к Микасе, жующей галеты в сторонке. — Отойдём поговорить? — Хорошо. Саша, если хочешь — держи, — она протянула оставшиеся у неё галеты Браус. Когда они отошли на приличное расстояние от сидящих, Леви схватил девушку за рукав и увлёк в тень дерева, раскинувшего свои ветки. — Я знаю, что здесь не место и не время, Микаса, но мои нервы сдают, — произнёс он, обнимая Аккерман. — Леви… — Чёрт, скажи ещё раз. Ты ведь, в том проулке, назвала меня по имени. Это едва ли можно было расслышать, но я смог. — Леви. Я… сегодня сказала Браус, что мне есть, к кому возвращаться. Она наверняка подумала об Эрене и Армине…но, первым, о ком я подумала, — был ты. — Значит, возвращайся. Я не против. И не лезь на рожон, береги себя. Это гнусное место полно всякой мрази, которой следовало вымереть, вместе с приходом титанов на территорию стен. Он небрежно сел на траву и потянул девушку за руку, приглашая сесть рядом. Когда она села, он устало провёл ладонью по её щеке. — Прости, на большее, я в этом гнусном месте не способен. Да и ты, не готова стать для меня кем-то большим. В твоём сердце, Микаса, зиждется другого рода печаль, не обо мне. Но, мне достаточно и этого, — он устало прикрыл глаза, кладя голову ей на плечо. — Это неправда, Леви. Я… привыкла к тебе. Даже тогда, когда я, в отчаянии направила против тебя мечи в Шиганшине, мне не хотелось причинять тебе вред. — За тот проступок, ты давно понесла наказание. Дело прошлое, а я — не злопамятный. Не находишь, что иногда наша привязанность к одному человеку приносит нам боль? — Ты говоришь про… — Я говорю о людях, которым служит каждый, из рода Аккерман. Для каждого из нас, есть особый человек, которого мы признаём сильнее себя. Для Кенни это был Ури Райсс, для тебя — Эрен, а я — привязан к Эрвину. Все мы рабы чего-то, — он вздохнул. — Ты веришь в эту ерунду? — Это не ерунда, Микаса. Помнишь, я спросил: был ли в твоей жизни момент, когда в тебе появилась сила и ты словно знала, что надо делать? — Да. — А момент этот, хорошо помнишь? Я знаю, что Кенни прошибло, когда Ури, бывший королём склонил перед ним голову, встав на колени и попросил прощения; у меня -когда Эрвин произнёс речь про свободу и посвящение своих сердец человечеству, и протянул руку, мне, отребью из подземелий. Тогда мне казалось, что следовать за ним, это всё, что мне нужно. — А во мне проснулась сила, когда Эрена душил бандит, убивший моих родителей и похитивший меня. Он крикнул, что я должна бороться и мои руки перестали дрожать, а тело налилось невиданной силой. После, в обрывках разговоров полицейских я слышала что удар пришёлся прямо в сердце. — И продолжаешь говорить, что это ерунда? Скажи, ты тоже чувствуешь головную боль, если поступаешь вразрез с мнением Эрена? Микаса вздрогнула. — Вот как, вижу, я угадал. — Выходит, Аккерманы — рабы? — Скорее верные слуги, Микаса. Эрвин — никогда не считал меня рабом, а я его — хозяином. Он отличный друг. Но иногда, мне всё же хочется его убить. Мы — последние представители этого клана, может поэтому меня так тянет к тебе. Потому что, только ты способна понять, что я чувствую, Микаса. Там, на крыше, в Шиганшине, ты не только едва не убила меня, но и показала скрытую в твоих глазах страсть. После этого, признаюсь, я часто возвращался мыслями к тебе. Твои глаза, в тот момент, не были глазами бездушной куклы, какой ты всегда хотела казаться для других, в тот момент я понял, что в тебе кипит жизнь. Микаса удивлённо смотрела на капитана, которого пробило на откровения. Он выглядел расслабленным. Она легко отодвинулась от него. — Эй, ты куда? Неужели я тебя обидел? Прости, если сказал лишнего. Он открыл глаза и увидел стоящие в её глазах слёзы, а её лицо было прямо напротив его собственного, так близко, так непозволительно близко. Они засиделись и пора было вернуться к остальным, но вместо этого, он провёл по её щеке с несвойственной ему мягкостью и подвинувшись ближе поцеловал, хоть и обещал не делать этого. Она в ответ обняла его за шею, зарываясь в жёсткие волосы пальцами, внося сумятицу и беспорядок не только в его причёску, но и в мысли. Их ждали остальные, но, в эту минуту ему было плевать. Она могла понять его боль. Слушая историю её жизни, он не мог не отметить, что они оба прокляты. Их всегда бросали те, кого они любили и к кому они были, по-настоящему привязаны. Волей судьбы, они оба служили в разведке, едва ли этого было достаточно, чтобы можно было назвать это любовью, но они определённо понимали друг друга. Во что это могло вылиться, Аккерман не знал, но несомненно, между ними, всегда было то напряжение, которое свойственно, как лютым врагам, так и страстным любовникам. Их прервал негромкий кашель. Этот кашель был хорошо знаком Леви. Микаса поспешно отодвинулась от него, но, чуть припухшие губы, сказали бы любому наблюдательному человеку об их поцелуе, больше, чем любое слово. Ей было стыдно перед командором, который стоял, привалившись к стволу дерева и смотрел вдаль, делая вид, что не заметил ничего. — Леви, мне искренне жаль, что приходится быть невежливым и прерывать вашу беседу. Старик, кажется готов дать тебе ответ, — негромко произнёс Эрвин. — Командор! Вы скажете им? — спросила Микаса. — Для остальных, я отошёл по совсем другой причине. Ты умная девочка, Микаса, сообразишь. Не задерживайтесь, — сказав это, командор легко оттолкнулся от дерева, у которого стоял и пошёл прочь, к остальным. Леви встал сам и подал руку Микасе. — Скажи, а почему ты нёс капитана Смит на руках? — Ревнуешь? — Что? Нет, конечно. Эта женщина любит только одного человека. — У неё разболелась нога, но она такая же чёртова упрямица, как и её ненаглядный муж. Слишком гордая, чтобы показать кому-то слабость. — Мне кажется она очень сильная. — Такой, как она есть, её знает только Эрвин. Но да, она сильная. Я бы не смог столько лет терпеть этого мрачного гения. А она, не то что терпит, ещё и любит его.***
Энни дремала, сидя на стуле, уронив голову себе на грудь. Армин бережно прикрыл её плечи своей курткой. — Ты бы тоже отдохнул, мальчик. С самого утра нянчитесь со мной, — негромко отозвался старик, складывая вещи в походную сумку. В дверь негромко постучали. Энни, до этого спящая на стуле резко вскинула голову, прогоняя остатки дрёмы. — Арлерт, открывай. Все свои, — послышался знакомый голос из-за двери. В комнату шагнул сначала сам капитан, а за ним в дом вошёл Перкинс. — Йозеф! Ты решил уйти вместе со мной из города? — Этот парень сказал, что кое-где сгодятся два дряхлых старика, с первыми номерами в списке нежелательных персон. До сегодняшнего дня я думал, что давно готов помереть, но как и любой человек, очутившийся на пороге смерти — струсил. Поэтому я иду с тобой, Карл. — Армин. Помогите им собрать вещи. После заката мы вернёмся за вами и проводим их. — А нас там точно примут? — Я дам вам письмо, дарующее мою протекцию. Не тратьте время и не тащите с собой лишний хлам. Возьмите необходимое и как следует отдохните. Путь будет неблизким.***
Стефан Гольц ждал возвращения разведчиков. Не то чтобы он узнал что-то полезное, но раз в городе царило чёрт-те что, то лучше было иметь защиту. На порожках, ведущих в столовую, сидел Артур Дрейзер и курил. Стефан невольно похолодел, вспомнив слова Эрвина о местных солдатах. А этот был мало того, что из местных, так ещё и воспитывался при церкви. Вид у Артура был самый несчастный, но Гольц, так и не решился подойти к нему и поинтересоваться, отчего тот так печален, предпочитая стоять в стороне. Было около трёх часов дня, когда Эрвин и его отряд, наконец, вернулись обратно. Вид солдаты имели самый уставший. — Эрвин, хвала богам, ты вернулся. Я уже начал волноваться, — проскрипел Гольц. — Это так мило, жирдяй, что я бы блеванул, если бы было чем, — мрачно отозвался Леви. — Я распорядился, чтобы вас накормили, — Гольц молча съел оскорбление, видимо, ему действительно было страшно за собственную шкуру, — надеюсь, поиски ваши не были бесплодными. — Идите в столовую. Леви, предупреди, что двое задержатся, — скомандовал Эрвин, — Лисет, ты идёшь со мной. Ты, Стефан, — тоже. — Итак, что удалось узнать? — спросил Стефан, когда они зашли в его кабинет. — Я тебе уже говорил, что не следует быть таким заинтересованным. Живи, как жил, — спокойно, и не привлекая внимание. Я позвал тебя для того, чтобы предупредить. Вечером, мне необходимо будет, чтобы были открыты внутренние городские ворота. Два человека покинут город. — Как? Но зачем? — Затем, что они следующие возможные жертвы, — сказала Лисет. — Я… хорошо, я сделаю это. Это всё? — Нет, — Эрвин покачал головой, — мне нужен ключ от офицерской душевой. — Что? А это ещё зачем? — Помыться хочу, с комфортом, — язвительно отозвался Смит, — не люблю, когда на мои увечья таращатся любопытные глаза. — Странная просьба, — буркнул Стефан, но ключ всё-таки отдал, — потом вернёшь. — Странная просьба, я думал ты игнорируешь душ, — ответил Эрвин, с удовольствием отмечая, как покраснело рыхлое лицо старого недруга. Эрвин вёл Лисет по коридору, стараясь сохранять спокойный и беспристрастный вид. Открыл неприметную дверь ключом, повернув засов до характерного щелчка. В офицерской душевой было гораздо чище, чем в солдатской, кабинки закрывались, а умывальники не были расколотыми и покрытыми мыльным налётом, возможно потому, что офицеров здесь, можно было посчитать пальцами одной руки. Здесь, на стене даже висело большое прямоугольное зеркало. — Мы могли бы помыться и в обычной душевой, — сказала Лисет, глядя на своё отражение в зеркале. — Помыться — могли бы, а побыть наедине — нет. Тот поцелуй в парке жжёт мою кожу. Лисет, я хочу тебя до дрожи в ногах. Согласен, это место не самое приятное, но сейчас — это лучшее, что у нас есть, — он запер дверь на засов изнутри и подошёл к ней, притягивая её ближе. Они стояли перед зеркалом и Лисет видела в отражении, словно была зрителем, как Эрвин расстёгивает пуговицы на её рубашке, оглаживая груди, отчего, сквозь тонкую ткань простого хлопкового бюстгальтера, стали видны твердеющие, от возбуждения, соски. — Смотри, — завораживающе шепнул он, — смотри, как ты прекрасна… здесь, перед зеркалом, ты видишь тоже, что и я. Лисет ощутила, как щёки заливаются румянцем, а Эрвин, как безумный целовал её шею, сбивая её дыхание. Он потянул за ремень на её брюках, заставляя их упасть. Провёл ладонью по её животу, заставляя мышцы сжаться, усиливая ощущения от его прикосновений. — Чёрт, как же ты хороша и ты только моя, — он прижался к ней и Лисет ощутила твёрдый член, упирающийся ей в бедро, сквозь его брюки. Она отстранилась от него и неторопливо обошла, став за его спиной. — Что ты делаешь? — выдохнул он. — Твоя очередь видеть мир моими глазами, — Она расстегнула его рубашку, снимая её нарочно медленно, позволяя грубой ткани скользить по коже, заставляя тело покрыться мурашками. Руки провели по его груди, спускаясь вниз, туда, где каменной тяжестью выпирала эрекция. Лисет расстегнула брюки Эрвина и потянула их вниз, вместе с бельём, и он предстал перед зеркалом полностью обнажённым. — Ты, не менее прекрасен, посмотри на себя, — прошептала она, целуя его плечо. Он развернулся к ней лицом и поцеловал. Толкнув её в кабинку, он открыл кран, пуская воду, прижимая её ладони к стене, покрытой серой плиткой, заставляя прогнуть спину. Эрвин отчаянно цеплялся за её плечо, беря её сзади, чувствуя, как горячо внутри и, жалея только о недоступности более удобной позы. Хотелось оказаться в своём кабинете, и уложить её на свой стол, раскидать архиважные документы, припадая к её восхитительной груди, дразня её соски языком, а потом сесть на стул, усадив её сверху и позволить ей довести его до исступления, а потом, пойти в кровать и сделать это ещё раз, не торопясь, до тех пор, пока горизонт не окрасится утренней зарёй, которая стыдливо отведёт глаза, от того, что они делают друг с другом. Хотелось более близкого контакта; смотреть ей в глаза и видеть, как в них, бесконечно глубоких, зарождается оргазм и падать, вслед за ней в горячечное безумие; шептать и клясться, в чём-то, беспросветно-глупом, но убийственно-честном, забывая, в эти мгновения, что он командор разведки, а она офицер, на шахматной доске войны, как и все они, в независимости от ранга, обязанная беречь королеву, ибо король уже сгинул, а пешки на доске их партии, длиною в жизнь, — лишь случайные жертвы обстоятельств, оказавшиеся в его умелых, но безжалостных руках. Но всё, что было ему доступно, это офицерская душевая, с дешёвым, местами сколотым, невзрачным кафелем, не достойным даже её вздоха, не то что прикосновения. Но она принимала, то что имела, с благодарностью, как величайший дар, — быть в его руках и принадлежать лишь ему одному и, неважно, — лежат они в постели, достойной самой королевы, или же стоят в унылой, полутёмной офицерской душевой, слушая шум воды, разбивающейся об их тела, под влажные шлепки бёдер, встречающих другие. Она стонала, и ей было хорошо в его руках. Так какое значение, в конечном счёте, имело окружение, если им хватало и того, что они рядом, и являются одним целым? — Лисет, — хрипло простонал он, ощутив, что внутри стало невыносимо горячо, а её мышцы сжались вокруг его члена, в сладком спазме, приглашая следовать за ней. — Эрвин… — в тон ему отозвалась она, чувствуя, как он вышел, чтобы секунду спустя, на её спине горячими, тягучими жемчужными каплями, смешивающимися с водой, запечатлеть свидетельство той страсти, что она будила в нём. Позже, в коридоре, они столкнутся со Стефаном и Эрвин, расточая вокруг запах мыла, смешанный, с дурманящим разум шлейфом секса, случившегося десятью минутами ранее, вручит ему ключ, имея самый серьёзный вид, но толстый Гольц догадается о том, что происходило за закрытой на ключ дверью, и не посмеет сказать ничего, с завистью глядя им, разгорячённым и держащимся за руки, с тесно переплетёнными между собой пальцами, вслед. Не скажет им ничего и Леви, стоящий у входа в столовую. Что, в конечном итоге, можно было ставить им в вину? Эгоистичное желание урвать у неприглядной реальности полчаса личной свободы? Они не позволяли себе лишнего, находясь под пристальным взором своих подчинённых, а за то, что они позволяли себе, оставаясь наедине, их обвинил бы, только самый отъявленный негодяй, в котором нет ничего святого.