***
Эрвин и Лисет уже битый час бродили по округе, за это время им встретилась лишь одна старушка тяжело тянущая на согнутой спине мешок. — Постойте! — окликнул женщину Эрвин и торопливо поравнялся с ней, — куда же вы так нагрузили свою спину? Давайте я помогу. — Да куда тебе, солдатик, ты и сам калека, да и не доверяю я вашему брату, — бесцветно прошелестела женщина. — Я не из местных. Мы прибыли для составления карт округа Зихэ и прилегающих территорий. Я не знаю, почему вы не доверяете местным солдатам, но уж слову командора разведкорпуса, я думаю, верить можно, — мягко сказал он. Старуха подняла на солдата колючий недоверчивый взгляд, силясь рассмотреть подвох, но тот смотрел, на удивление прямо, не отводя глаз. Такие люди вызывали доверие у кого угодно. — Что ж, воля твоя, разведчик. Помоги донести мешок немощной старухе. А ты, тоже разведчик? — она обернулась, глядя на поравнявшуюся с ними Лисет. — Да, — просто ответила она. — В какой стороне ваш дом? — Мой дом? Да аккурат за соборной площадью, коли не страшно, проводите бедную старуху. Эрвин с лёгкостью подхватил мешок и закинул на плечо. — Если вы слышали про нас, разведчиков, то должны знать, что мы довольно смелые. — Как же не знать. Город давно проводил своих героев, а после…пришла разруха и тлен. Этот город гниёт заживо, и мы — вместе с ним. Здесь живут не люди, но тени, отбрасываемые ими. Здесь нет детей и праздного смеха. Здесь только психи и старики, которым некуда бежать. Таков он, безопасный оплот умирающего человечества, мрачный и великий город Зихэ. Лисет нахмурилась. — Разве погибшая дочь молочника не была юной? К тому же, среди солдат есть молодежь. Город не так мёртв, как вы говорите. — Все они пришлые. А солдаты…это птицы, пирующие падалью, что уже имеет душок. Отчего бы им не быть молодыми? Город не любит чужих, но своих не отпускает. Грех душе моей, столь же дряхлой, как и моё тело, но лучше бы вам не возвращать это проклятое место людям. Пусть бы истлело, вместе с памятью поколений о нём и, возможно тогда, пришло бы в это гнилое место, что-то светлое и дарующее надежду. — Вы говорите страшные вещи, — покачал головой Эрвин, запоминая каждое слово. — Страшно, солдатик, — когда люди умирают ни за что. Просто потому что так решил пастор. Страшно — когда молодёжь предпочла сбежать из города, ища свою гибель в пасти врагов рода человеческого, нежели остаться дома и быть убитыми чудовищами своего вида. Титаны, были и в половину не так ужасны, как люди, что творят подобное, только потому, что ты им неугоден. Всех, кто жаловался полиции — запугали. По убитому полицейскому на каждый дом, с надписью на руке, в знак насмешки над ничтожной попыткой найти правосудие, в знак их безграничной власти и всеведения. И, в насмешку, каждого, кто писал жалобу оставили в живых, порешив родных и близких, в знак устрашения. Много дерьма видели эти стены, которым так отчаянно молятся эти фанатичные мрази. — А вы не верите в то, что они божественны? Не поймите меня превратно, я не из числа фанатиков. Это простое любопытство, — Эрвин остановился одновременно со старой женщиной. — Я думаю, если бы боги существовали, то им следовало бы стереть этот город с лица земли, вместе с его жителями и воспоминаниями о нём. Уезжайте отсюда, пока эта гниль, не пустила корни в ваших чистых сердцах. Уезжайте и забудьте об этом месте, а если вспомните, то вернитесь ночью и предайте его огню. Только полное уничтожение существующего здесь порядка принесёт мир и надежду в это проклятое место. Спасибо, что помог мне донести мою ношу. Если бы я была чуть менее человечной, то пригласила бы вас на обед, но я не хочу отравить вашу жизнь и поэтому скажу вам уходить прочь. Пусть хранят вас боги, если они, конечно, существуют. Скажите, как ваши имена, чтобы я помолилась за вас, богам, в которых, я всё равно не верю. — Меня зовут Эрвин, а её — Лисет, она моя жена. Пусть в ваш город придёт мир и покой. До свидания. — Нет, солдатик, думаю, уместнее будет сказать, прощайте. Что-то, в ваших холодных глазах говорит мне, что вы не отступите. У вас сильные имена, пусть вам сопутствует удача, — прошелестела старуха, и, подхватив мешок, скрылась во мраке дверного проёма, но разведчикам показалось, что старуху поглотила гниющая пасть. — Эрвин. Идём, — негромко сказала Лисет, — я давно не видела столь жуткого места. Что же здесь творится? Эрвин нахмурил брови и взял Лисет за руку. — Настораживает отсутствие людей на улицах. Ты заметила это? Нет никого вокруг. За час, что мы бродили по окрестностям, мы встретили одну старуху. По улицам не проезжают извозчики, не бегают дети, чёрт, да здесь даже всякого жулья нет, присущего любому городу. — Эрвин, а когда ты был здесь впервые, каким он был, этот город? — Это было на втором году моей службы в разведке. Я тогда имел в подчинении пятерых. Один из моих солдат, погиб во время экспедиции. Попытался прикрыть девушку, которая ему нравилась и поплатился. Родом он был из этих мест. Часто рассказывал, что городок, где он вырос был ужасен, поэтому, он хотел добиться высот в армии и забрать отсюда свою семью. — Странное он выбрал место. Мог бы пойти в полицию или в гарнизон. — Там не было такой смертности, чтобы быстро подняться по карьерной лестнице наверх, зато в разведке получить звание было легче лёгкого, — он горько усмехнулся, — всего-то дождаться, когда очередной офицер не вернётся из боя. Ты ведь застала старое построение, Лисет, и должна помнить количество жертв. Из тридцати новичков — возвращалось максимум десять, из которых, до следующего года доживало пятеро. Да и в кадетском, в те годы статистика была не радужнее. — С приходом зимы умирали уже от голода, холода и болезней. Не дай бог покалечиться, и ты, очень скоро из кадета, превращался в ненужную государству обузу. Я часто вспоминаю экзамен на отвесной стене. Инструктор перерезал трос УПМ и парню отсекло руку. Потом я видела его среди бродяжек, обросшего и спившегося, хотя инструктор нам сказал, что он отправился домой, получив должный уход в госпитале. Правда крылась в том, что никакого дома у того парня не было. Он был сиротой из деревни. Иногда сама удивляюсь, как не струсила и не вернулась домой к отцу. — Когда я приехал в этот город впервые, здесь, конечно, не было весело, но всё-таки, было поживее. На улицах были люди. Но вот реакцию его родителей, я не забуду никогда. Я принёс им, в память о сыне, его плащ и кошелёк со сбережениями. Произнёс торжественную, скорбную речь о героизме их сына, рассказал, что он пожертвовал собой, во имя спасения товарища. Лисет, я много эмоций видел: от тихой скорби, до обвинений командира во всех грехах, но, чтобы люди смеялись, будто произошло что-то очень хорошее — никогда. Возможно, это была обычная истерика, но отголоски их смеха я могу услышать и сейчас, настолько жуткой какофонией он звучал на фоне сообщённой новости. Они были счастливы, что их сын не вернётся в Зихэ, в этом, я почти уверен. — Кошмарное место. Посмотри, сейчас день, а в эти переулки солнце будто бы обходит стороной. — Идём, здесь, насколько я помню, неподалёку должен быть парк, там мы сможем перекусить и продолжим поиски информации. В парке царила та же мрачная атмосфера. Деревья разрослись и их корни пустили волнами, некогда мощёную камнем дорожку. Скамейки утопали в давно не стриженой траве, а кусты давно не чувствовали на себе лезвий секатора. Они выбрали скамейку под деревом, хотя прятаться в этом парке было не от кого — здесь, попросту, не было любопытных глаз. Эрвин достал сухпаёк и протянул его Лисет. Безвкусная, но питательная дрянь. — Никогда не думала, что в нашем маленьком мирке существует такое место. Даже в мёртвой Шиганшине жизни было больше. А манера речи, ты заметил? Она застыла во времени, словно муха в янтаре. Я, как человек из хорошей семьи, знаю эти высокопарные обороты, без них, не проходил ни один торжественный приём, но чтобы говорить так постоянно… — Когда впервые выходишь за стены, ты понимаешь, что там другой воздух. Леви говорит проще, что в стенах воняет. Но здесь… здесь даже запахов нет, настолько этот город мёртв. Лисет доела галеты и отряхнула брюки от крошек. — Ну что, куда отправимся дальше? Поищем таверну или бордель? Там всяко люд посговорчивее, чем простые горожане, — спросила она. — Ты думаешь в этом захолустье есть кому торговать телом? — Чёрт его знает. Раз есть святоши, значит должны быть и негодяи. Это же старо, как мир. — Только методы у местных святош совсем не святые, — он покачал головой. — Что есть, того не отнимешь, идём? — она поднялась на ноги. — Постой. Она подняла брови. — Лисет, поцелуй меня, пока мы одни. В этом городе всё такое мёртвое, что я хочу немного жизни. — Иногда ты бываешь таким странным, дорогой, — она мягко провела по его щеке и склонилась к его лицу, — но я всё равно тебя люблю. Эрвин притянул её ближе, углубляя телесный контакт, целуя её до головокружения, до нехватки воздуха, вкладывая в поцелуй, всё своё отчаянное желание жить.***
Когда пожилой молочник проснулся, в его комнате было три человека: знакомая ему парочка и невысокий черноволосый парень, стоящий у окна. Форма на нём, говорила о принадлежности к разведке, что успокаивало. Местным — он не доверял. — Долго я проспал, девочка? — он ласково обратился к Энни. — Прилично. Уже перевалило за полдень, — спокойно отозвалась она, — А кто это с вами ещё? Парень обернулся. Его лицо было юным, но глаза, были глазами человека, повидавшего на своём веку много страшных вещей, даже цвет их был блёклым, как у старика. — Это ведь ты? Ты ударил меня утром? — Извини, старик, но только так я смог остановить твою истерику, — спокойно ответил парень, — расскажешь нам о странностях, что тут творятся? — Капитан, он дочь потерял, а вы, — попытался вставить слово Армин, — будьте милосердным. — А я, Арлерт — человек, на глазах у которого умерла родная мать, от голода и болезни, я — бывший бандит, служащий в армии, я, в конце концов, тот, кто может проучить ублюдков сотворивших, с его дочерью такое. Чего ты ждал от меня? Что я стану перед стариком на колени и буду вести задушевные беседы? Милосердие и жалость разные чувства. Так вот, я — милосерден, а ты — жалеешь его. Повисла пауза. Старик долго всматривался в лицо того, кого назвали капитаном. — Ты хороший человек, капитан. Как тебя зовут? — Леви, — бросил он, — так что, расскажешь? Всё, что ты мог, ты уже потерял и этого не вернуть. — Расскажу, капитан, но только пообещайте, что эти мрази помучаются, как следует. Леви лишь мрачно кивнул. — Приехали мы в этот город два года назад. Элли, как раз исполнилось шестнадцать. Люди здесь необщительные, всё больше старики, вроде меня. Ей было скучно, никого её возраста и она часто говорила, что хочет уехать отсюда обратно в Хлорбу, да только невдомёк дурёхе было, что переехали мы из-за долгов. А потом, она познакомилась с парнем. Артур Дрейзер. Сам из этих мест родом, сирота, воспитывался в церковном приюте. Для солдата, он был удивительно начитан и вежлив. Я никогда не чувствовал, чтобы от него разило спиртным. Вот только странный он. Сам вроде всё время крутился возле дочери, то на поле её вывозил звёзды смотреть, клятвенно заверяя меня в лучших намерениях, то не поздоровался со мной, когда я утром встретил его в компании местного пастора. На все мои вопросы о женитьбе он отшучивался, хотя я и подозревал, что совсем не на звёзды они любовались, когда по возвращении, Элли, как и любая влюблённая девушка, загадочно улыбалась и отвечала на мои вопросы невпопад. Дела мои, в этом городе, признаюсь, не лучшим образом идут, но коли нет других людей держащих коров, то худо бедно, на хлеб, нам с дочерью всегда хватало. А вчера, совпадение или нет, прибежал Артур, весь взбудораженный, говорит разведчики прибыли в город, прямиком из-за стен. Элли стало интересно, каков мир за стенами. Да и среди разведчиков наверняка есть молодые люди, с которыми можно подружиться, вот и стала она его за шинель дёргать, мол, проведи в казармы, да познакомь. Тот улыбался, да отшучивался поначалу, а потом согласился. Сказал, что сегодня по службе он свободен, но обещал заглянуть к пастору. Элли расстроилась, что он уйдёт, но тот, неожиданно сказал, что хочет просить у своего духовного наставника позволения жениться на ней, уж больно славная она. Я даже прослезился, до того трогательно это звучало. А утром, я хотел отправить её с маслом, к местному пекарю, чтобы тот успел испечь хлеб к открытию своей лавки и обнаружил, что её дома нет. А через час, пришёл Дрейзер и сказал, что дочери моей больше нет. Вид он имел самый прискорбный: губы дрожат, сам бледный, едва не плачет. Обнял меня, говорил что найдёт и накажет, да только…не верю я ему совсем. — Думаешь это он? — Да кто его знает. Но ведь у неё тоже была надпись на руке? Здесь все умирают, с каким-то посланием. В том году жена зеленщика, что-то не поделила с соседкой и её заставили замолчать. Жуткий городишко. Сейчас день, а на улице стоит мёртвая тишина. Здесь нет детей. Совсем нет. Единственные, с кем я наладил контакт это булочник, старый Эрнест Макмиллан и Йозеф Перкинс, местный столяр. — Говоришь эти люди знают что-то? — Перкинс. Поговорите с ним, он мужик хороший, но горя хлебнул изрядно, оттого и пьёт беспробудно. — Вот как. Спасибо за помощь. Знаю, что нелегко о таких вещах говорить. Если хочешь жить, уезжай-ка ты отсюда. Если захочешь, я подскажу тебе место, где тебе и твоей корове всегда будут рады. Да и детей там много, глядишь и душевные раны свои подлатаешь. Старик просиял, глядя на этого мрачного парня. — Всё-таки, я в тебе не ошибся, Леви. Славный ты парень. Думаешь, действительно стоит уехать? — Нет гарантий, что завтра они не решат убрать тебя. Чужих здесь не любят. Но, под нашим присмотром ты уйдёшь беспрепятственно. Решать тебе. Только не затягивай. И, если есть возможность, то сделай это сегодня. Я сейчас пойду разыщу Перкинса, а эти двое побудут здесь. Когда я вернусь, дай мне ответ, хорошо? — Договорились. Аккерман уже развернулся, чтобы уйти, когда старик схватил его за рукав. — Леви. Если найдёшь Перкинса, предложи и ему уйти, вместе со мной. Думаю, его в этом городе тоже ничего не держит. — Хорошо, старик. Я предложу. Дверь за капитаном закрылась оставляя их в прежней компании.