The Shaws must go on

Каблуки её туфель звонко отбивают ритм по асфальту узкого переулка, куда молодая женщина забредает в поисках уединения от осуждающих глаз прохожих. Она закуривает, жмурясь от удовольствия и терпкого травяного привкуса её любимых египетских сигарет. Но одиночество длится недолго. Со стороны оживлённой улицы слышатся шаркающие неуверенные шаги, которые замирают совсем рядом. Не поворачивая головы, женщина протягивает руку и проводит ладонью по шершавой ткани чужого пиджака. Её пальцы, лаская и поглаживая, скользят по лацканам выше, игриво задевают верхнюю пуговку жилета, ослабляют тугой узел галстука из дешёвого синтетического шёлка, касаются наглухо застёгнутого воротничка и, наконец, добираются до полоски нежной кожи на шее. Раздаётся едва слышный вздох, который она тут же заглушает поцелуем. Чужие губы мягки и податливы, совсем не сопротивляются, когда наглый девичий язык проскальзывает глубже. Недокуренная сигарета падает из ослабевших пальцев на землю. Его руки подхватывают её и вжимают в себя, давая почувствовать напряжённую мужскую плоть. Она трётся о неё бёдрами, будто голодная уличная кошка; с неохотой прерывает поцелуй и запрокидывает голову, хочет заглянуть с мольбой в его глаза, но натыкается лишь на… тьму. Живая и подвижная, разрезаемая изнутри багряными всполохами, тьма клубится и пульсирует у самого её лица. Она пытается сопротивляться, скинуть с себя цепкие объятия, но чёрное облако ускользает, рассеивается, будто дым, и окутывает со всех сторон ещё плотнее. К горлу подступает тошнота, стальным обручем сдавливает трахею. Губы беззвучно шевелятся, шепча с детства заученные слова «Pater noster». Как сквозь сон она слышит собственный истошный крик и чувствует что-то тёплое и липкое, стекающее по шее. Противный запах металла не оставляет сомнений — кровь. Острая пронзающая боль внизу живота заставляет согнуться пополам и осесть на землю, но тьма мгновенно подхватывает её и швыряет о стену, словно тряпичную куклу. Последнее, что женщина видит перед собой, прежде чем потерять сознание, это чьи-то нечеловеческие, полные злобы и ненависти глаза.

***

Она просыпается на рассвете от холодного дыхания гуляющего по комнате ветра и какое-то время просто лежит с закрытыми глазами, пытается восстановить дыхание после ночного кошмара, слушает, как шелестят занавески, как барабанят редкие дождевые капли о металлический карниз. Ночная рубашка, насквозь пропитанная потом, неприятно льнёт к коже, заставляя покрываться сотней болезненных мурашек. Начинает светать, и она, прихрамывая, шлёпает босыми ногами к окну и с силой затворяет его. Зеркало на туалетном столике бесстыдно ловит кусочек её отражения, сонного и отёкшего, когда женщина проходит мимо. Она неуклюже наклоняется к камину в поисках тепла, но огонь давно потух. Несколько неловких движений, тихое чирканье спичкой — и её бледное лицо озаряется оранжевым светом. Она бросает короткий взгляд на смятую постель, где среди влажных простынь спит мужчина. На белом белье его загорелая кожа кажется ещё более смуглой, а светлые, выгоревшие на солнце волосы отдают рыжиной в отблесках каминного пламени. Она вздрагивает, когда где-то внизу негромко хлопает дверь. Часы показывают только половину седьмого, и остаётся только гадать, кто ещё мог встать в такую рань в субботний день. И всё же она не намерена рисковать. Она ласково треплет спящего за плечо, оставляя лёгкий поцелуй на его шее, и улыбается, когда он, наконец, открывает глаза и их взгляды встречаются. Он всё понимает без слов. Через несколько минут он уже полностью одет и тихо выскальзывает из комнаты. Она с замиранием сердца ждёт, привычно отсчитывая про себя время, что понадобится ему, чтобы выбраться из дома через чёрный ход на кухне. Наконец она видит в окно, как он, озираясь по сторонам, осторожно шагает по мокрым садовым дорожкам и исчезает из виду за оградой дома. Теперь можно свободно вздохнуть — ещё один день, когда их тайные встречи останутся тайными. Она срывает с постели несвежие простыни и ложится прямо на голый матрац, кутается в одеяло, словно ребёнок. Мозг наконец сдаётся, не в силах сдерживать поток обрывочных картинок так ясно предстающих перед её внутренним взором. Она крепко зажмуривает глаза в отчаянной попытке остановить эти мысли, но они, будто рой мелких жалящих насекомых, безжалостно вонзаются в её разум. Её начинает знобить, когда неясные хаотичные видения из сна взрываются осколками под веками. И едва они складываются в единое целое, её захлёстывает волна первобытного ужаса.