The Shaws must go on

Лэнгдон Шоу с наслаждением вдыхает запах насквозь прокуренного спикизи* «Трёхлапый кот», что прячется в подвале на углу Третьей Авеню и Пятьдесят второй Ист-Стрит прямо под носом у полицейского департамента, и уверенно шагает в полумрак помещения. Публика здесь сегодня довольно пёстрая: стайка шумных девиц, явно в поисках бимбо*, беззастенчиво курят, держа мундштуки в своих холёных длинных пальцах, угрюмые «белые воротнички», играющие в бильярд в дальнем углу и больше смахивающие на мафиозную верхушку, несколько опрятных кротких пьянчуг, судя по причудливому говору — евреи, и кучка ирландских рабочих в грязных робах в обнимку с подвыпившими подругами. Лэнгдон занимает свободное место с краю барной стойки и знакомый бармен по имени Джимми тут же ставит перед ним кружку с янтарным «БлюРиббон». Он делает глоток и невольно морщится — как бы он не любил «Трёхлапого кота» за атмосферу, но хороший алкоголь тут, совершенно не стесняясь, разбавляют какой-то гадостью. Он достаёт из портфеля рабочие бумаги, намереваясь закончить статью про новую Мисс Америка тысяча девятьсот двадцать шестого года для завтрашнего выпуска «Нью-Йоркского горна». Гул голосов и громкая музыка от живого оркестра в глубине спикизи, казалось, совершенно не мешают ему сосредоточиться. Напротив, облезлый синий карандаш со следами от зубов то и дело мелькает в загорелых пальцах Лэнгдона, торопливо выводя на бумаге круглые мелкие буквы. Краем уха он улавливает обрывки разговора двух работяг, что сидят рядом за стойкой, и без всякого умысла прислушивается. — Да говорю же тебе, Джек, — яростно доказывает один из них, — Рози была там и своими глазами видела, как огроменная тень ушла под землю, когда дом рухнул! А ты всё газ, да газ. На кой, мать его, газ, когда там электричество есть? Там весь район сейчас на ушах, копы всё оцепили. Бардак, да и только! Его товарищ лишь скептически хмыкает и делает большой глоток дешёвого виски, прежде чем ответить. — На Пятьдесят девятой всегда было неспокойно из-за черномазиков, нашёл чем удивить. А жена твоя — известное трепло, плетёт небылицы и якшается с Салемцами, а ты уши развесил. Мой тебе совет, дружище, поменьше слушай свою благоверную, да почаще бей. Рабочий в бешенстве вскакивает и кидается на друга с кулаками, и Лэнгдон едва успевает спасти свои заметки от осколков и остатков дурнопахнувшего пойла. Словно из ниоткуда рядом возникает маленькая юркая официантка с битой в руке и быстро спроваживает нарушителей порядка вон из бара, не забыв прикрикнуть громиле у входа, чтобы больше не пускал этих голубчиков внутрь. Бармен кидает на Лэнгдона извиняющийся взгляд, ловко смахивая тряпкой следы драки в мусорное ведро, и предлагает порцию неразбавленного джин-тоника за счёт заведения в качестве компенсации. — Все как с ума посходили сегодня из-за этого случая у моста Куинсборо, — недовольно бурчит он и щедро доливает в стакан Лэнгдона ещё джина. — А что произошло-то, Джимми? Джимми почёсывает голову, рассеянно натирая барную стойку. — Снесло практически половину павильона Густавино, — он нервно сглатывает. — Говорят, что это не было похоже на взрыв или что-то ещё такое. Здание будто просто сжали в кулак и раздавили. Осколки потом находили даже на соседних улицах. И многие твердят, что было темно, как ночью, хотя это случилось в половине десятого утра, представляете? А ещё ходят шепотки, что там нечисть порезвилась… Лэнгдон удивлённо косится на него. Вот уже второй раз за вечер он слышит о том, что в деле замешана мистика. И если подобную чушь можно простить обычному ирландскому работяге, который любит хватить лишнего после смены, то от старины Джимми такого точно не ожидаешь. Желание ещё выпить почему-то пропадает и Лэнгдон, заплатив щедрые чаевые, торопится покинуть бар. Сумерки только-только начинают сгущаться над Нью-Йорком, а неожиданно холодный сентябрьский ветер, приносимый со стороны океана, пронизывает насквозь, заставляя прохожих кутаться в пальто. Лэнгдон изрядно продрог, но упрямо шагает дальше в твёрдом намерении сбросить с себя лёгкую дымку хмеля, прежде чем дойдёт до дома. Он слышит его ещё издалека: низкий грудной голос с глубокими бархатистыми нотками, убеждающий, побуждающий к действию, окутывающий со всех сторон и уже не выпускающий из своих цепких объятий. На ум тут же приходят рассказанные матерью-ирландкой сказки про не то русалок, не то сирен или шелки*, что заманивают незадачливых моряков в свои сети. Лэнгдон спешит присоединиться к толпе зевак, что собрались у главного входа в Каменный национальный банк, желая взглянуть на обладательницу этого волшебного голоса. С трудом протиснувшись вперёд, он видит небольшую группу людей, стоящих прямо на ступенях, с листовками и транспарантами в руках. Один из мужчин держит знамя из багряной и золотой ткани со странной эмблемой — руки в ореоле красно-жёлтого пламени, ломающие волшебную палочку пополам под не менее загадочной аббревиатурой «О.П.М.Н.С.». Та, чей голос так привлёк Лэнгдона, стоит тут же, размахивая брошюрой. Невысокая и стройная, она притягивает к себе всё внимание, и толпа, будто заколдованная, внимает её речам. Пуританская одежда делает её заметно старше, но гладкая красивая кожа говорит о том, что этой женщине едва ли больше сорока. — Нью-Йорк — это раковина, полная блестящих жемчужин прогресса. Звуковое кино, электричество, радио, автомобили — всё то, что ещё совсем недавно мы и не могли себе вообразить. Но не бывает света без тьмы! — её голос становится громче, а правая рука замирает в предостерегающем жесте. — Тьма поселилась среди нас, принося разрушения и боль обычным людям. Лэнгдон с удивлением замечает, что её речь находит большой отклик среди собравшихся. Он и сам едва не поддаётся на призыв этой странной женщины, настолько сильны её чары. Суматоха позади него заставляет Лэнгдона резко обернуться, чтобы выхватить взглядом из толпы двух возмутителей спокойствия — долговязого рыжего мужчину в синем пальто и толстого коротышку с усами, который в этот момент как раз неуклюже поднимается с земли, отряхивая грязь с колен. — Ты, друг! — неожиданно обращается «сирена» к тому, что с рыжими волосами. — Что привело тебя на митинг? Мужчина в смятении оглядывается по сторонам, явно взволнованный нахождением в центре внимания. Лэнгдон отчётливо видит, как его пальцы впиваются в ручку потёртого, видавшего виды чемодана и ощупывают застёжку, будто бы проверяя её на исправность. — Я… я просто шёл мимо… — наконец отвечает он. — Так ты искатель? —лицо женщины озаряется улыбкой, но холод голубых глаз может потягаться со льдами Антарктиды. — Наверно, ты ищешь правду? Мужчина на миг замирает, уголки его несуразно большого рта ползут вверх, как если бы он вдруг вспомнил анекдот из утренней газеты. — Думаю, я скорее охотник. Лэнгдон недоуменно глядит на него, гадая, что значит его ответ. Было нечто странное в этом незнакомце, в его манере держаться, даже тень на его лбу от рыжего вихра кажется Лэнгдону сейчас зловещей. Он мотает головой в попытках отогнать нелепые мысли и вновь возвращает своё внимание к вещающей женщине-пуританке. — Прислушайтесь, друзья! Мы должны держаться вместе, должны бороться вместе, ведь только так мы сможем победить тьму. Ради наших детей, ради нашего будущего и всего светлого, что есть в этом мире. Мы, Вторые Салемцы, объявляем ведьмам войну! Что ты на это скажешь, друг? Незнакомец в синем пальто поднимает на неё глаза с нервно подрагивающими веками и, пробормотав «извините», бросается вверх по лестнице и скрывается за дверями банка. Фраза про ведьм мгновенно отрезвляет Лэнгдона, хотя большинство зевак всё ещё смотрят с интересом. «Сумасшедшая», — разочарованно думает он и уже собирается уйти, как вдруг чья-то бледная рука в грубой шерстяной митенке протягивает ему листовку Второго Салема. Он опускает глаза и видит перед собой молодую девушку, одетую столь же по-пуритански, как и все остальные из этой чокнутой организации. Мысленно Лэнгдон тут же окрещивает её «Мими»*. Её полудетское лицо и светлые кукольные кудри, выбивающиеся из-под нелепой шапочки, так полярны суровому, почти воинственному, взгляду и крепко сжатому рту. Лэнгдон без вопросов берёт листовку, слегка коснувшись ледяных пальцев девушки, от чего она отшатывается и опускает голову. Он замечает, что из-за её спины за ним пристально наблюдают ещё двое салемцев: маленькая угрюмая девочка лет десяти и сутулый худой юноша с затравленным взглядом. Поддавшись внезапному порыву, Лэнгдон салютует им шляпой и уходит прочь, крепко сжимая в руке агитку.

***

— Вот это денёк выдался! С этими словами Лэнгдон вваливается в гостиную, не удосужившись даже снять пальто, и падает на кушетку, оббитую тёмно-зелёным плюшем. Непринужденно закидывает ноги на журнальный столик и закуривает. Сизые колечки дыма медленно поднимаются к потолку, касаются переливчатого хрусталя люстры, прежде чем истаять под её искусственным жёлтым светом. Молодая девушка, сидящая у окна, с интересом выглядывает из-за раскрытой книги. Её домашнее платье, украшенное узором из павлиньих перьев и больше смахивающее на халат, почти сливается с обоями гостиной, а непослушные тёмные кудри небрежно перехвачены бархатной лентой. — От тебя несёт алкоголем, — досадливо морщится она. — А ты зануда, — парирует Лэнгдон и кидает в неё смятой салфеткой. Его серо-зелёные глаза хитро прищурены, а в уголках губ прячется улыбка. — Что это ты там читаешь такое, сестрёнка? Она смеётся в ответ и пытается прикрыть обложку руками, но Лэнгдон оказывается быстрее — в два счёта преодолевает разделяющее их расстояние и выхватывает книгу. — Что-о? — его брови озадаченно ползут вверх. — «Холостячка»*? С каких это пор мисс Шоу перешла на столь неприличное чтиво? Он пытается выглядеть сердитым старшим братом, отчитывающим шкодливую сестрицу, но терпит крах и заливается смехом. Книга выскальзывает из его ослабевших рук, мягко упав на толстый ковёр. Ифа прижимает ладони к пылающим щекам и громко хохочет, отчего её растрёпанные волосы приходят в ещё больший беспорядок. Взгляд Лэнгдона падает на её перебинтованную лодыжку, видневшуюся из-под платья. — Сильно болит? — Бывало и хуже. Месье Дюваль сказал, что придётся подождать ещё несколько недель, прежде чем я смогу снова вернуться в театр… Лэнни, не упоминай о книге при Генри, — вдруг посерьёзнев, просит она. — Ты же знаешь, у мистера Безупречность пунктик на подобном. Хуже пуританина, чёрт бы его побрал. Лэнгдон, улыбаясь, кивает в ответ. — Кстати о пуританах… Что-нибудь слышала о Вторых Салемцах? — Ифа отрицательно качает головой. — Сегодня встретил этих ненормальных возле Каменного банка, говорили про нашествие ведьм, представляешь? Вот, смотри. Он достаёт из кармана пиджака мятую листовку из дешёвой серой бумаги и протягивает сестре. Ифа изучает её несколько секунд, хмуря брови, прежде чем заговорить: — Салем? Где-то это слово мелькало, не могу только вспомнить где… — она рассеянно покусывает кончик большого пальца. — Давай в библиотеке глянем, а? Ифа, чуть прихрамывая, заходит в тёмную комнату первой и едва не падает, путаясь ногами в подоле платья. Лэнгдон идёт за ней следом, зажигает свет и рыщет взглядом по стеллажам. — Иф, — тихо зовёт он сестру, указывая кивком куда-то поверх её головы. Она привстаёт на цыпочки и снимает нужную книгу с полки. Бывшая некогда роскошной обложка из тёмно-коричневой кожи выглядит изрядно потрёпанной — книгу, определённо, часто брали в руки. — Бартоломью Бэрбоун «Салем: проклятье Новой Англии», — вслух читает она и заговорщически подмигивает Лэнгдону. — Чёрт бы меня побрал, если это не тот самый сборник бредней и страшилок, которыми ты меня пугал в детстве! — Что-то ты совсем распоясалась, сестричка, в этой своей Франции, выражаться начала, — посмеиваясь, хмыкает он в ответ. Ифа пропускает его слова мимо ушей, слишком увлечённая рассматриванием книги. Ощупывая стёртые уголки, она медленно обводит кончиком пальца тиснёные буквы, раскрывает её и вглядывается в замысловатые иллюстрации ведьмовских экзекуций. Осторожно касается пожелтевших страниц, которые всё ещё хранят в себе едва уловимый запах типографской краски. Удивлённо принюхивается, почувствовав нотки табачного дыма, кофе и ванили. — Пахнет, как «Лаки страйк», которые всегда курит Генри, — подтверждает её догадку Лэнгдон. Он задумчиво потирает подбородок, не сводя потемневших глаз с книги. Ифа узнаёт этот взгляд — ничего хорошего он не сулит. — Думаешь? — с сомнением в голосе произносит она, неторопливо листая страницы дальше. — Вряд ли Генри будет интересоваться подобным. — В этом то и странность. Это настолько на него не похоже, что становится уже интересно… Погоди! — он резко вскидывает руку и забирает у сестры книгу — между печатных строк на одной из страниц видны расплывчатые буквы, выведенные синими чернилами, но слов не разобрать. — А вот и почерк нашего будущего сенатора Нью-Йорка. Пожалуй, отнесу это Адель, может она сможет помочь прочитать эту неразбериху, — тихо бормочет он и суёт книгу за пазуху своего пальто. — Кажется, кто-то снова зациклился. Только не говори, что хочешь написать статью о Салемцах! Ведь нет, ведь нет же? Я тебе не верю! — она, смеясь и пританцовывая, словно маленькая девчонка, дёргает его за рукав, очень довольная в глубине души, что не придётся больше сидеть дома из-за больной ноги. Лэнгдон в ответ лишь загадочно ухмыляется. — Чур, с меня помощь! — Ифа шутливо изображает воинское приветствие. — Тогда пора достать твой «Брауни»*, сестрица, если ты, конечно, ещё не разучилась с ним обращаться, — Лэнгдон сгребает её, смеющуюся и растрёпанную, в охапку и начинает кружить по комнате.

***

Выпивохи из «Трёхлапого кота» не врали — свадебный павильон Густавино действительно практически стёрло с лица Нью-Йорка. Его бездыханные останки из камня и металла глянцево блестят под моросящим дождём; тут и там виднеются размокшие остатки внутреннего убранства, которые ещё не успели растащить вандалы. Осторожно ступая по обломкам, Лэнгдон внимательно оглядывает место происшествия, о котором сейчас гудит весь Манхэттен, и делает заметки в своей потрёпанной записной книжке. — Можешь сделать фото вот с этого ракурса? — просит он сестру, стоящую чуть поодаль, и помогает ей взобраться на нужное место. — Хочу потом снимки показать отцу. — Посмотрит он их, как же, — бурчит себе под нос Ифа, поёживаясь из-за дождя, но послушно выполняет просьбу. Она озирается вокруг и опасливо косится на остатки стен, будто боясь, что они вот-вот рухнут. — Лэнни, а нам точно можно здесь находиться? Прохожие пялятся на нас, как на идиотов, вдруг кто-нибудь вызовет копов? Мы же тут место преступления топчем. Лэнгдон ласково треплет её по плечу. — Спокойней, сестричка, это всего лишь несчастный случай… очень любопытный несчастный случай. А мы не делаем ничего противозаконного. Из-за угла цветочного магазинчика показываются двое полицейских, которые направляются прямиком к ним. Ифа обречённо вздыхает. Лэнгдон в два прыжка добирается до тротуара и идёт к ним на встречу. Ифа мысленно уже готовится к нескольким бесконечным часам в полицейском участке и приезду отца или старшего брата Генри, которым придётся вызволять их, но, к её удивлению, копы просто дружелюбно болтают с Лэнгдоном и даже отвечают на его вопросы. От скуки она поддевает носком туфли обломок кирпича, и «Брауни» едва не падает у неё из рук от испуга. Сначала ей кажется, что это огромное насекомое осторожно ползёт прочь, но приглядевшись, понимает, что это нечто совершенно иное. Чёрный бесформенный сгусток выглядит живым, иначе как ещё объяснить то, что он двигается осмысленно, явно пытаясь спрятаться? Едва дыша, дрожащими руками Ифа наводит фотоаппарат на странное существо. Щелчок затвора получается почему-то неожиданно громким, и сгусток молниеносно растворяется среди развалин, не оставив и следа от своего присутствия. — Эй, Иф, всё в порядке? Голос брата выводит её из оцепенения. Он стоит на тротуаре в нескольких метрах от неё и взволнованно комкает недокуренную сигарету. — Д-да, всё хорошо, — слегка заикаясь, отвечает Ифа, когда Лэнгдон подхватывает её и ставит на асфальт рядом с собой. — Ты что-нибудь узнал от копов? — Ничего интересного. Не помогло даже моё служебное удостоверение репортёра. Сдаётся мне, что департамент полиции и сам не знает, что произошло здесь в тот день, чёрт бы их побрал! Он сердито поводит плечами и кидает окурок в сторону. Ифа берёт его под локоть, и они молча бредут обратно к своему глянцевому Форду. Дверца поддаётся не сразу — девушка с удивлением отмечает, как сильно вспотели её ладони, несмотря на промозглую погоду. Какая-то странная усталость и отстранённость вдруг окутывают её, заставляют безвольно растечься на переднем пассажирском сиденье. И так некстати даёт о себе знать боль в повреждённой лодыжке. Ифа морщится и мысленно клянёт себя на чём свет стоит, что вместо прописанного доктором Дювалем домашнего покоя она какого-то чёрта снова ввязалась в очередную бесплодную авантюру её старшего брата. По крыше громко тарабанят капли — дождь, наконец, перестал моросить и перешёл в настоящий ливень. Сквозь опущенные ресницы Ифа смотрит на Лэнгдона и понимает, что он что-то увлечённо рассказывает ей, не сводя при этом глаз с дороги. Без малейших угрызений совести она даже не старается вслушиваться в его болтовню и всё своё внимание сосредотачивает на прохожих за стеклом. Картина разбегающихся под дождём людей почему-то приносит ей некое подобие облегчения и боль в ноге потихоньку отходит на второй план. Проезжая мимо знаменитого ресторана братьев Кастеллани, она с интересом следит, как официанты в спешке заносят внутрь уличные столики и стулья, а рядом на тротуаре разбросаны осколки белых фарфоровых тарелок, которые не уберегли от внезапно налетевшего ветра. Их автомобиль движется дальше, и взгляд Ифы скользит по ярким рекламным вывескам, украшающих фасады зданий, пока не натыкается на, казалось, единственное тёмное пятно в этом буйстве красок. От неожиданности она даже немного привстаёт и прислоняется лбом к холодному стеклу, чтобы получше разглядеть странного худого юношу в чёрном костюме. Низко опустив голову, весь сотрясаемый крупной дрожью, он стоит под ливнем и не делает ни малейших попыток укрыться под спасительным козырьком ближайшего кинотеатра. С его смоляных волос ручьём стекает вода, а кипа размокшей бумаги в его руках медленно расползается и кусками падает прямо ему под ноги. Словно бы почувствовав на себе чужой взгляд, он вдруг вскидывает подбородок и его чёрные глаза встречаются на пару секунд с другими, тёмно-синими, смотрящими на него из окна проезжающего мимо Форда.