***
— Нет, Армин, ты меня не понимаешь, — воскликнул журналист, резко вставая со своей кровати. — Я думал, что по шкале натуральности мы с тобой на одинаковом уровне, но теперь мне кажется, что я натуральнее тебя. — Ничего не понял, — вставил Жан, наблюдая за громким разговором двух друзей. — Чë он сказал? — Имеет в виду, что он натуральный натурал, — Арлерт устало выдохнул и плюхнулся на стул, понимая, что друга хрен в чëм переубедишь. Легче было народ заставить поверить, что рабство совсем не плохо, а расизм — хорошее качество в человеке. — Я был пьян, — снова всклик, но уже более тихо, да не менее эмоционально. — Что мне теперь ему сказать? Прости, Ривай, я ничего не помню? Или «там был не я, и задница не моя»? — Ничего не говори и просто встречайся с ним для своей безопасности, — Армин начинал медленно, но верно вскипать от глупости и упрямства журналиста. — Ага, ходить с ним везде за ручку и обниматься, как ты со Смитом? — Йегер без сил упал на кровать лицом в подушку и жалобно замычал. — Что же я наделал? — Лошара, — хмыкнул Кирштайн, получая удовольствие от страданий друга. Ситуация была ужасная. Он никогда не отклонялся от своих принципов даже на дюйм, а всего за один вечер отметка переросла в целый фунт. Для него было легче разбить кулаки в кровь, кричать до хрипа и сипоты, но спасать свою задницу самому и по-мужски, а не прятаться за чужую спину, держась при этом за ручки. Всё весёлое настроение выветрилось с приходом солнца, и все те глупые идеи, что появились в пьяной голове вчера в баре, да ещё и казались прошлым днём такими верными, стерлись навсегда, как вера его родителей, что он поступит в медицинский. Эрен прекрасно знал, что Ривай ни при чëм и обвинять его не в чем, и согласился он наверняка от сложившиейя ситуации, будучи тоже пьяным. Портить отношения с ним точно не хотелось, ему нравилось общаться и интересно проводить время с Риваем, но только именно в дружеских помыслах, а не в лживо-романтических для пансионского общества, что пытается присунуть член в зад. За пределами этого университета всё выглядит наоборот: парни скрывают свои отношения, чтобы не приставали всякие быдло-хулиганы, которые и сами могли тебе засунуть в анал всё, что под руку попадётся, или, ещё хуже, набожники с фанатичной верой в Адама и Еву. Тут же, чëрт возьми, всё наперекосяк. — Не вижу в этом ничего страшного, настораживает только глобальное потепление и твоё упрямство, — ответа не последовало, и Армин принял это как сигнал к тому, что его внимательно слушают. — Тебя же никто не заставляет с ним целоваться или спать, это как рукопожатие, но очень долгое. — Гениально, — выдал в подушку ответ Эрен. — Да и честно, я не считаю, что Риваю самому нравится с кем-то держаться за руки, — Арлерт на секунду задумался. — Мне вообще кажется, ему ничто не нравится. — Он любит алкоголь и рисовать, — невзначай вспомнил из вчерашнего разговора Йегер, — и классные задницы. На секунду брови Армина взлетели вверх от удивления, но, быстро взяв в себя руки и не сильно придав этому значения, он продолжил рубить, как мачете в джунглях, упрямство друга. — Думаю, тебе надо с ним поговорить. Обычно так делают взрослые люди, когда хотят решить проблемы. — Боже, не умничай, — Эрен встал с кровати и окинул злым взглядом друзей. Ладно Армин, они живут в одной комнате, но что делал тут ублюдочный Жан с довольной лыбой, он понять не мог. — Как там Марко? — Нормально, что за интерес? — Кирштайн хитро прищурился, начиная придумывать умную колкость. — Ревнуешь? — Помирились? — как ни в чëм не бывало продолжал интересоваться. — Откуда ты…? — И как его губы на вкус? — Эрен улыбался в полный рот, увидев замешательство на лошадиной морде. — Охренел? — Жан резко встал с кровати Армина, где успел нагреть плюшевый плед своей пятой точкой, пока слушал дебаты в сторону гомосексуальных отношений Йегера, и хотел было уже замахнуться, как резко развернулся к двери. — Спрингер, мать твою. Как только за Кирштайном захлопнулась дверь, журналист взял со стола потрепавшийся блокнот с чёрной гелевой ручкой и направился к выходу, проверяя на ходу, в каком именно кармане потерялся телефон. — Эрен, — окликнул напоследок Армин, — возьми у него номер.***
В пансионате только наступало обеденное время. Ученики с разных факультетов словно муравьи начинали выходить со своих укрытий, торопясь к королеве, а именно в столовую к поварихе, у которой вместо пары прозрачных крыльев за спиной находились кастрюля и гигантский ковш в руках. Начинающий журналист вместо того, чтобы последовать за толпой голодных мучеников этого университета, повернул в сторону парка, стремительно направляясь в кафе. Настроение застряло где-то между «да пошло оно всё» и «ладно, не такая уж и это и проблема». Почему-то именно в этот момент вспоминалось лицо матери и её вечные надоедливые наставления, однако не все её позывы сделать из Эрена достойного человека оказывались зря. Каждый раз, попадая в не самые хорошие ситуации, он выводил для себя урок и вспоминал, что мать была права. Сейчас бы Карла Йегер только посмеивалась над родным сыночком и его ситуацией, желая для безопасности использовать презервативы и хорошую смазку с приторным запахом, ведь в кишечнике находится не самая лучшая наша часть. Оставался ещё не закрытый вопрос с интервью у бывшего натурала, но, к его неудаче, такого пока не встречалось. Да и нагло подходить, как в прошлый раз, уже расхотелось, хоть это и входит в работу журналиста. Наглость, упрямство и любопытство. Влезть в любую дыру, лишь бы узнать немного информации или сенсации; забраться на крышу высотки и устроить погоню за тем, кто говорить в принципе не хочет — это всё его профессия. Энтузиазма насчёт своей статьи как-то поубавилось в силу отсутствия подопытного, но вера не угасала. Оттого Эрен каждый раз брал с собой блокнот с ручкой и вспоминал слова Армина: «Ты и до немого доебëшься». Здание кафе уже начинало выглядывать из-за деревьев. В силу солнечной погоды народ разделял мнение Эрена и тоже направился в кафе, строя длинную очередь и заканчивая её чуть ли не у самого выхода. Настроение Йегера это нисколько не поднимало. Прибавив шаг, он за пару минут добрался до двери и, потянув её на себя, зашёл внутрь, ища взглядом хоть один свободный столик, но такого не оказалась. Все столы были практически забиты шумными учениками. Развернувшись к выходу и заметив знакомую причёску официанта, он резко отвёл взгляд, делая вид, что не заметил странного парня-альтруиста. День выдался действительно поганым: только он направился к двери, молясь, что успеет дойти до столовой и наконец поесть, как его окликнули. Развернувшись на голос, он внимательнее рассмотрел зал и только сейчас заметил художника, одиноко сидящего за самым дальним столом. — Привет, не заметил, — подходя, начал говорить Эрен. — Можно? — Садись, — Ривай выглядел уставшим и немного помятым, как будто работал всю ночь не покладая рук. Взяв меню, Эрен поспешно начал осматривать ламинированный листок, не совсем заостряя внимания на выборе. Всё утро ему казалось, что встреть он своего нового «парня», то будет чувствовать неловкость и чувство отстранения. Но такого не произошло, наоборот — он был рад его видеть, хотя утром убеждал Армина, что чувствует из-за вчерашней ночи неприязнь к сложившейся ситуации. — Не жалеешь? — с разбегу в обрыв начал Аккерман, внимательно наблюдая за парнем. Йегер поднял глаза, оставляя меню без внимания. Этот разговор должен был начать он, медленно и размеренно с кружкой кофе в руке. — Жалею, — честно ответил первогодка, не желая врать или как-то отмазываться от своих пьяных действий. — Не в обиду. — Я не из обидчивых, — Ривай по-прежнему смотрел на Эрена, запоминая каждую еле заметную морщинку около глаз от частого смеха, форму губ, что менялась вместе с эмоциями, и длину чёрных, хорошо заметных ресниц. — Но лучше, если твоя задница больше не будет участвовать ни в каких драках. — Ты про что? — снова отвлекшись от меню. — Я тоже в составе педантского комитета и о разборках за честь твоей задницы наслышан, — Ривай замолчал, давая Эрену сделать заказ у только что подошедшего официанта. Йегер, заказав себе большой стакан кофе с молоком и пару шоколадных пирожных с крошками печенья, вернул свой взгляд на художника, припоминая, что тем, кому он пытался навалять в первый день, как раз был Ривай. — На драки сквозь пальцы не смотрят, и если наш комитет тебе хоть как-то ещё поможет, например, засунет в это сборище, то Студсовет попрёт тебя из пансионата, — Ривай сделал глоток уже остывшего чая, наблюдая, как Эрен обрабатывает информацию. — Ещё одна драка, и вылетишь отсюда, зато девственником. Эрен округлил глаза от ужаса. В данный момент он не мог точно понять, что главнее — девственность или образование. Вылети он отсюда, и матушка с отцом его точно выкинут в ближайший мединститут, и гори синим пламенем мечта стать самым знаменитым журналистом в стране. Но потеря анальной девственности вызывала ещё больший ужас и панику. — Не смешно, — насупился Йегер, замечая улыбку на лице художника. Гадать не надо было, что это его веселило. — Согласен, — улыбка сменилась ухмылкой. — Но есть выход. — Какой? — тут же подорвался парень, не сразу замечая принесённый заказ. — Мне самому не льстит с кем-то держаться за ручки, я даже не знаю, моешь ли ты их, — Ривай бросил мимолётный взгляд на руки журналиста. — Но Эрвин посоветовал, что самый лучший исход для тебя — найти пару. — И пара — это ты? — с улыбкой спросил Йегер, зная ответ. — С кем хочешь, со мной только за услугу. Эрен опустил взгляд на свой стакан кофе. Идея встречаться с парнем только для того, чтобы тебя не выперли из пансионата и для того, чтоб не цепляли разные парни, была хорошей, но не настолько, чтоб кидаться соглашениями сразу же. Да и эта «услуга за услугу» немного настораживала, художник мог попросить всё что угодно: от прислуживания, принеси-подай до секса садомазо на одну ночь, на что он ни за одни коврижки не согласится. Можно было бы присмотреть как свою пару для показа Жана или Конни, но тут была маленькая проблема — один непонравившийся взгляд в их сторону и в драке будут участвовать они оба, да и представлять себя с друзьями за ручку как-то было омерзительно. — Что за услуга? — поинтересовался Эрен, думая, что от этих глупых фальшивых отношений ему не отмазаться. — Нужна модель для работы, я тебе рассказывал, — Ривай спокойно дожидался, пока Йегер всё обдумает. Всë-таки деваться ему некуда, а наживка была довольно притягательной в своей простоте. — И нам придётся ходить за ручку и обниматься, как Армин с Эрвином? — спросил с большим отчаянием так, будто его заставили убрать дерьмо голыми руками. — Эрвину нравится твой друг, вот он так за ним и ухаживает, от меня такого не дождёшься, — Аккерман допил чай. — Всё остальное по необходимости. Журналист облегчённо выдохнул и широко улыбнулся. Предложение действительно было заманчивое. Художника явно здесь остерегались, и он не требовал большего, даже наоборот: смотрелся так, будто его это совсем не интересует. — Помнишь коктейль, который ты вчера пил в баре? — Ривай смотрел на облегчённую улыбку, кидая взгляд на губы. — Ты ещё сказал, что это гадость. — Помню, — Эрен не совсем понимал суть вопроса, но сам напиток вспомнил, помечая в голове, что в следующий раз закажет именно его. — Но потом он тебе понравился. — Нет, только не намекай мне, что если я попробую стать геем, мне это тоже понравится. Так не всегда работает, — Эрен чуть не подавился пирожным, замечая нахальную улыбку художника и его приподнятое настроение. Сейчас он казался не таким угрюмо-уставшим и потрепанным. — Пока не попробуешь, не узнаешь, но я к тому, что ты привыкнешь и перестанешь замечать все эти ванильные держания за ручку, — Ривай подозвал официанта, попросив счёт. Йегер на минуту подумал, что улыбка и расслабленность очень шли художнику, а его цепкий взгляд совершенно не пугал. Грудь наполнилась чувством лёгкого стыда за то, что он так резко среагировал с утра: сам предложил, а потом ещё и сказал, что жалеет. Не зря матушка называла Эрена балбесом. Сейчас он был абсолютно трезв и с точностью мог сказать, что обдумывает каждое своё решение, а не кричит и не бежит напролом, не дослушав собеседника как обычно. Дело могло быть в Ривае, его хотелось слышать и слушать. — Я согласен, дашь свой номер? — спросил журналист, не обращая внимания на подошедшего со счётом к их столику официанта, у которого от услышанного губы резко искривились в презрении.