Adar nin

Весна пришла в Менегрот раньше обычного, быстрая и прекрасная; впрочем, для Орофера, высокородного эльфа при дворе короля Тингола, она ничем не отличалась бы от сотен других вёсен, если бы в эту пору жена не собиралась принести ему дитя. Время стояло мирное и спокойное, и в этот раз даже Орофер, обыкновенно не слишком склонный к нежностям, прижал однажды жену к себе и сказал негромко, смотря на одевавшиеся листвой деревья: — Знаешь, Лаирэ, я загадал себе дочь. Знаешь, почему? Потому что мальчики рождаются к войне. — Я думала, ты в сражениях — как рыба в воде, — рассмеялась негромко она. Да, фраза была не слишком умной, но кто сказал, что счастью свойственен ум и рассудительность? И, наконец, кто из нас не делал глупостей во время беременности? Орофер нахмурился: — Именно поэтому я и хочу мира! — и добавил тут же, смягчаясь: — Мы назовем её "Цветущая весна". Почти как тебя, только ещё более... — Изысканно. Понимаю. На самом деле Лаирэ не понимала, что красивого в длинных сложных именах и отчего они кажутся красивыми прямому и грубоватому даже воину, каким был её муж — разве не лучше простые и скромные? — но она охотно покорилась ему и кивнула кротко, заглядывая в его прохладные серо-голубые глаза. Но родился, словно в насмешку над всеми его чаяниями, мальчик. В просторный зал целый день заходили гости, и, заглядывая в колыбель, где малыш хмурил широкие бровки и вот-вот готовился зареветь, говорили: "Ого, какой он серьёзный, Орофер. Весь в тебя!" — так что счастливый отец печалился недолго. Он уже даже не был уверен, что не мечтал всё это время о сыне и просто маскировал своё тайное чаяние словами про дочь. Правда, отрекаться от обещания назвать дитя "Цветущая весна" было бы неловко, и его пришлось сдержать, хоть оно и подходило более для девочки. Орофер глядел на маленький сверток на руках у жены и уже воображал, как он выучит его стрелять из лука, биться на мечах, охотиться на дичь... Судьба распорядилась иначе. Во-первых, вначале оказалось, что ребенок, вопреки всем рассказам, был гораздо более склонен без конца кричать, чем спать или хотя бы просто лежать себе спокойно, а Орофер, в свою очередь, понял, как он любит пропадать на охоте днями и ночами, уходить к дальним постам на границе завесы, ездить на разведку и выслеживать орков: одним словом, что угодно, лишь бы не появляться лишний раз дома, где на руки ему непременно вручали покрасневшее от криков дитя. Тингол, становившийся год от года всё подозрительнее и мнительнее, продолжал доверять Ороферу, как никому другому, и рвение в государственных делах лишь поощрял, усиливая разрыв с семьей. Так что долго ещё советник царя видел сына урывками, и сильнее радовался, когда тот был невидим и неслышен, чем когда он подбегал, обнимая его колени, и просил внимания. Так длилось долго. Пока очередной весной, вернувшись из вылазки за границей, Орофер увидел в своих покоях уже прилично подросшее светловолосое дитя. Сын сидел у окна, водя пальцем по строкам потемневшего от времени свитка, пытаясь разобрать руны, и повторял вслух разобранное. И, похоже, совсем не обращал на него внимания, может, принял за одного из других придворных, случайно зашедшего. Пришлось подойти ближе и сесть напротив, вглядеться внимательно в серьёзное детское личико, заметить с некоторым огорчением, что сын больше похож на мать, чем на него самого... Но как он вырос! И, увы, совершенно отвык. Вскрикнул испуганно, когда отец подхватил его на руки и подкинул к потолку, но тут же прильнул доверчиво к его груди, когда Орофер поймал его, и ощущение этого тепла согрело его душу. Трандуил сразу почти затрепыхался, с удвоенным рвением пытаясь вырваться, чтобы отец оставил его в покое, но тот твёрдо вознамерился наверстать всё упущенное. Объехать с ним край букового леса верхом на лошади, дать подержаться и даже взмахнуть неловко собственным мечом, научить как следует целиться из маленького лука, и многое, многое другое, — так что к концу дня Трандуил успел несколько раз чуть не свалиться с обрыва, исколоть все пальцы и совершенно убедиться в том, что отец не знает никакой жалости в натаскивании на ровный удар и взмах. Одним словом, в этот вечер Орофер вновь оставил наследника рыдающим и уходил раздраженным, убедясь совершенно, что за время его отсутствия жена успела воспитать его капризным и слабым. Справедливости ради, впоследствии сын не раз прибегал к нему, упрашивая прокатить на лошади или научить мастерить стрелы, но уж слишком часто натыкался при этом на самые скептичные замечания и оттого не любил бывать с ним слишком долго. А Орофер, как раньше, предпочитал забывать об этой отстраненности за поручениями своего владыки. Когда не удавалось отправиться на охоту или с визитом к соседям, веселился с собственными воинами: что ни говори, после бутылки хорошего вина солнце светило ярче, а с любыми печалями с легкостью можно было смириться. Он вернулся в свои залы со шлейфом кисловатого винного запаха, смешанного с запахом пота и стали, увидел в очередной раз сына, устроившегося на лестнице возле высокого шкафа с пыльными свитками и древними фолиантами, и со смехом отнял у него книгу: — Чего ты там ищешь, в этих делах давно ушедших дней? Не понимаю! Обыкновенно сын в такие моменты пугался его и норовил уйти, но в этот раз и сам вспылил, демонстрируя совершенно отцовский характер. Он вскочил и попытался выхватить отнятое: — Отец, верните книгу. — Зачем? Что ты ищешь? Всему, что там написано, я мог бы научить тебя сам, если бы ты... Если бы только ты не боялся меня. — Я не боюсь. Посмотрев на сына, Орофер с некоторым замешательством заметил, как тот вытянулся. Голубые засверкавшие гневом глаза смотрели на него в упор, и взгляд был не снизу вверх, а почти напротив. Трандуил был уже чуть ли не с него ростом, даром что только вышел из детского возраста. Но он, конечно, был куда слабее, и Орофер с легкостью и со смехом перехватил его руку, потянувшуюся за фолиантом, и продолжил удерживать её, как ни пытался сын освободиться от его хватки. Потом швырнул книгу на пол и заметил ему с презрением: — Видишь, какой ты слабый? А что будет, если решишься высунуть свой острый нос из наших владений и встретишь орков? Так и проведешь всю жизнь, прячась за чужими спинами? Лицо Трандуила вспыхнуло от гнева, но Ороферу это с высоты своего возраста казалось только забавным, не больше, и он дразнил его дальше, больно перехватив запястья, чтобы сын не вырвался: — Слабый... Слабый. Ты не девочка ли у меня, а? Он прижал его к себе спиной, удерживая под горло согнутой рукой, а второй безо всякого смущения скользнул по низу его живота к промежности. Ощупал совершенно по-хозяйски мошонку и член, проронил только "Ого", заметив мысленно, что сын и тут ничуть не отстает от него в размерах, и тут же отпустил. Юный эльф вырвался, выдохнув испуганно, весь дрожа, и снова услышал за спиной грубый говор отца: — Завтра отправимся в поход за границы гор. Готовься. Не позволю матери сделать из тебя неженку. И он ушел, но эхо тяжелых шагов долго ещё отдавалось от сводов пещерного хода. и Трандуила трясло от отвращения и страха. Эру, как же он мерзко его потрогал; кожа хранила память этих касаний, да и запястья болели, — но он твердо решил не показывать своей слабости. В конце концов, в путь они выдвинутся не одни, будет множество других эльфов и, надо думать, если отец будет груб, то остальные не откажут в помощи и совете. И по крайней мере первое время ему казалось, что тот напрасно пугал его тяготами походной жизни. Да, он был неловок и нескладен, но жару переносил легче, а скоро привык и к долгим переходам, а тряская езда начала казаться чуть ли не отдыхом. Трандуил полюбил песни, вечера у костра, даже упражнения с мечом, хотя не нравилось ему, как его осторожно натаскивают под саркастичные замечания Орофера о том, что толка в стараниях не будет. И он часто ловил на себе взгляд отца, но до поры принимал его за оценивающий и презрительный, пока не понял, что тот слишком уж внимателен. Вода горной речки холодом обожгла разгоряченную кожу, но стоило постоять немного, и касания её стали просто прохладными, почти что ласковыми. Струи омывали ступни, журчали, перекатываясь через камни. Трандуил постоял ещё немного, пытаясь вглядеться в свое отражение — но оно дробилось на тысячи, и каждый блик непрестанно менялся. — Ты уже полчаса стоишь так! Пора бы привыкнуть! Крик раздался за спиной, совсем близко. Он вздрогнул. Отец. Конечно же. Кто ещё? — Разденься и вымойся целиком. Зайти, что ли, боишься? — Нет! Нет. Не надо, отец. Орофер устроился на широком ивовом стволе, склоненном к воде в вечном поклоне, и потому до поры оставался для сына невидим, но теперь не без удовольствия наблюдал, как сын, нахмурившись, повинуется его приказу, возвращается к берегу, снимая с себя всё. В этот момент он впервые сам понял, что любит смотреть на него, высокого и стройного, на его смущение и страх, на то, как он неаккуратно сбрасывает одежду и опасается поворачиваться к нему лицом. И то, что сын так походил на жену, перестало раздражать; напротив, начало казаться до странного притягивающим. Нежным чертам лица было далеко до его мужественности, и лишь мрачный взгляд выдавал истинное настроение наследника. И он смотрел на него, и не мог оторваться, хоть и понимал, что злит его; больше того, готов был делать это нарочно. Трандуил чувствовал на себе неотрывный взгляд отца, думал, что тот злится на его нерасторопность и страх, но, подняв один раз глаза, увидел на лице у него задумчивую блуждающую улыбку. Но она была совершенного нехорошая, даже недобрая: именно так советник короля Тингола предпочитал смотреть на выслеженную косулю или подстреленного фазана, а ещё пару раз тем же жадным взглядом окидывал золото и драгоценности, что Тингол присылал ему в плату за большие услуги или смелость в бою. Он вздохнул, распрямился и принялся одеваться смелее и спокойнее. В конце концов, разве сын — не собственность своего отца? Мать учила его смирению и повиновению, убеждала всегда, что отец строг, но добр в глубине души, а значит, бояться нечего... Орофер поднялся со своего импровизированного лежака и встал совсем рядом. И продолжил его рассматривать искоса, наклонив голову, а затем вдруг протянул руку и коснулся его, ощущая мягкую бархатистость. Сын тут же напрягся, конечно, от испуга, должно быть. — Что за заячья душа! Снова ты меня боишься, — проговорил Орофер негромко и погладил его снова, — такой гладкий, нежный... Не то что я. И едва сын издал какой-то вежливый возглас, возражая ему, как он снял с себя и верхний походный камзол, и нижнюю сорочку, демонстрируя торс, загорелую кожу с несколькими плотными рубцами — памятью давних сражений. — А я весь в шрамах, — добавил он неожиданно, взял его за руку, не дожидаясь, и провел ладонью сына по своей груди. — Ну же, дотронься. Трандуил задумчиво коснулся тонкими пальцами его один раз, другой, но тут же отступил на шаг. — Что, отец тебе противен, цветочек мой? Во фразе крылась некоторая насмешка, пугавшая ещё больше: что теперь делать? Орофер не дал долго думать, положил его руки себе на плечи, заставляя обнять себя. Прижал сына к себе, поддаваясь внезапному порыву, зарылся лицом в платиновые шелковистые пряди волос, влажные и тяжелые, вдохнул их речной запах — Нет, вовсе нет, господин мой, как вы могли подумать... Но когда принужденные объятия завершились, сын отошел с видимым облегчением, и Орофер проводил его долгим взглядом, раздумывая, как жаль, что он начал ощущать нежность к сыну лишь сейчас, когда тот уже не дитя. Но, может, это было и к лучшему? В конце концов, теперь он мог не бояться рассказать или показать сыну лишнего. Но до конца похода и обратно он больше не трогал его: не представлялось возможности. Сын то уходил стоять на страже до изнеможения, то плёлся весь день в хвосте колонны, перебрасываясь шутками с младшими лучниками, то отправлялся в лес, чтобы пристрелить кроликов на ужин, — одним словом, делал что угодно, лишь бы не быть с ним наедине. И Орофер понимал это; и он злился. Так или иначе, визит к соседям, предполагавший передать согласие на заключение союза против сил тьмы, был завершен, и оба вернулись в Менегрот. В одни и те же покои, где Орофер дежурным кивком приветствовал слуг, обнял жену, а к Трандуилу она сама бросилась на шею, не веря, что её цветок вернулся целым и невредимым. — Ну, ну, что ты рыдаешь? — поморщился Орофер. — Приучаешь к ненужной слабости. — Что ты говоришь такое! Ему нет и сорока; он молод даже по человеческим меркам! — Кстати, мы нарвались на орков на границе, — добавил он, наслаждаясь испугом на лице жены. — Кажется, он убил одного, а? — Да, это правда, — Трандуил почтительно поклонился, и лицо его осветилось с трудом сдерживаемой улыбкой гордости. Вечером отец и сын сидели рядом на торжественном ужине, а ночью, возвращаясь в свою небольшую спальню, Трандуил присел на постель, ощущая, как кружится голова... И понял внезапно, что он не один тут. Вскочил, готовый выхватить меч, но наткнулся на сильные руки, быстро угадавшие его намерение и перехватившие его. — Ах, это вы, отец мой. "Я мог бы догадаться и по запаху, — проскользнуло в его мыслях, — только не снова. Пожалуйста". Отец всё так же нетрезво обнял его, рассмеялся, поцеловал, обдав сильным запахом. — Ада, вы выпили. Может, вам лучше пойти к себе и лечь? — Не указывай отцу, что ему делать. Думал прятаться от меня до последнего? Не выйдет. Слова звучали угрозой, опасной тем более, что тот крепко выпил и вряд ли стал бы сдерживать себя, как бывало при прочих; а хуже всего было то, что Трандуил и сам из-за вина ощущал расслабленную безвольность и ничего более. Отец грубо стащил с него бархатный камзол и дернул за завязки у сорочки, обнажив плечи, но с остальными застежками ему было не справиться. Трандуил пробовал вырваться, но лишь упал на постель обратно. Сильные руки притянули его назад. — Ну, ну, иди сюда. Покажи себя мне. — Отец, не надо, — взмолился он, вырываясь, и ощутил, как отец сжал его ещё крепче, навалившись своим весом. — Ах, какой скромник! А сам наверняка уже обжимался с девицами на Мерет-эн-гилит, а? — поддразнил его он. — Никогда, — злым шепотом ответил Трандуил, сдвинув брови. — Да что ты? Вот и мать твоя говорит, что ты ещё мальчик. Но здесь ведь чем раньше, тем лучше, верно? Трандуил замер, вздрагивая под касаниями шершавых рук, которые гладили его по спине и бокам, как отец успокаивал, бывало, норовистую лошадь. Что делать теперь? Позвать на помощь? Не опозорит ли он этим себя самого, да и отца? Слуги все наверняка спят, а как прибегут, так отец поднимет их на смех, скажет, что просто перепутал спальню сына с собственной... Сын взмахнул руками, пробуя отстранить его, но совершенно безрезультатно. — Отец, умоляю вас! Что угодно, лишь бы не это... Не этот позор. — Что угодно? Орофер размахнулся, наказывая сына за строптивость: по своим понятиям, сравнительно мягко. Но для Трандуила резкая и сильная пощечина показалась настоящим ожогом, заставила вскрикнуть негромко от неожиданности, а половину лица его — гореть от боли. Орофер намотал на руку его длинные волосы, путаясь в тонких косицах, что перехватывали прическу у висков, и заставил сына запрокинуть голову. — За что вы ударили меня, отец? Что я сделал? — Ты должен быть мне покорен, но ты не таков. Ты избалованный, никчемный, слабый... Хуже того, ты даже не хочешь ничего с этим делать! Посмотри на себя! Едва приехал, даже не подумал вычистить доспехи и оружие, но уж расчесаться ты не забыл! Он прорычал ему это всё с ненавистью, которая застила глаза своей черной пеленой, но тут же спала, и нежные черты сына, искаженные испугом, вновь встали перед ним. Как ни крути, он был так красив, что взглянув раз, можно было забыть обо всём... Кроме того, что он хотел проучить его, естественно. Тогда Орофер процедил ему в лицо: — Девка. И я накажу тебя так же, как девку. Он за волосы грубо стащил его с постели. Хотелось отстегать сына плёткой за всё — и за его неловкость и неудачи в боях, и за эти слёзы, и за страх перед собой, и за лишнюю изнеженность. Идти куда-то было не с руки, но в кармане штанов очень кстати оказалась старая перетершаяся в паре мест уздечка, которую давно надо было либо починить, либо выбросить. Сейчас она пришлась кстати как нельзя лучше: ею было не размахнуться как следует, да и кожа была мягковата, но кольца наверняка били что надо. Орофер опробовал её на себе, выругался сквозь зубы, прорычал сыну "На колени!" — и следующий же удар пришелся на спину. За ним последовал другой, третий, четвертый, металлические пряжки то звякали друг о друга, то глухо стучали, когда Орофер в замахе задевал стол возле постели, — и лишь когда импровизированный хлыст касался спины сына, не слышалось ни звука. Слышалось собственное тяжелое сиплое дыхание, становилось горячо, на светлой коже проявлялись узкие длинные полосы, сперва бледные, а затем красневшие. Несколько раз пришедшийся на одно и то же место удар рассёк кожу, только тогда, увидев, как набухают чёрным и стекают вниз капли крови, он опустил плеть. После вдохнул глубоко один раз, другой... Трандуил мелко вздрагивал, и, развернув его к себе, Орофер увидел слёзы в потемневших от боли голубых глазах. Тогда он нагнулся, целуя их, облизал губы, чувствуя солоноватый привкус, и вдохнул последний раз, успокаиваясь и совершенно освобождаясь от гнева. Он протянул сыну руку... И вдруг ощутил мягкое касание его горячих губ к тыльной стороне своей кисти. Трандуил приник к его руке, прижался сухими губами и влажными от слёз ресницами, и это заставило сердце Орофера замереть. Вот как? Выходит, сын уже не верил в его помощь, но зато усвоил, что отец ждёт от него самой глубокой почтительности? И он принял этот поцелуй охотно. В этот момент вся обида и ненависть окончательно сменилась глубоким и откровенным притяжением. Он стал заставлять сына целовать себе руку каждое утро и вечер, часами хотел смотреть, как тот упражняется в стрельбе или с мечом в руках, даже с сожалением некоторым наблюдая, как детская мягкость и неопределенность покидает его черты, и боялся упустить эту последнюю нежность. Но ему хотелось всё большего, и он недолго с собой боролся. Однажды, зайдя во внутренний двор своих покоев, увидел, как сын вкладывает меч в ножны, весь взмокший после долгого боя с одним из обычных воинов. Он остался в одной нижней рубахе, влажной, прильнувшей к коже и обрисовавшей едва наметившиеся мышцы и юношески стройный стан. Орофер подошел к нему, дождался почтительного полупоклона, кивнул в ответ: — Сопроводи меня в купальню, сын мой. Мы оба устали, ты — после битвы, я — с дороги. Трандуил подчинился покорно и пошел следом. Снял с него бережно всё, от доспехов до белья. И почувствовал, как тяжелая ладонь отца опускается ему на плечо. — Похоже, я разгорячен не меньше тебя. Он поднял глаза недоуменно. — Ты не туда смотришь, — пояснил Орофер снисходительно. И впрямь, взгляд требовалось опустить, и тогда Трандуил увидел своего отца напряженным. — Вы желаете близости с женщиной, мой господин? — Ты тоже можешь помочь своему отцу расслабиться. Орофер опустился на стул, но не отпускал его. Трандуил чувствовал, как он перебирает пряди волос на его затылке. Ладонь отца коснулась его губ, два пальца надавили на нижнюю, побуждая открыть рот чуть шире. — Ну же, — прошептал Орофер, задыхаясь отчего-то. — Давай. Я помню, какие у тебя нежные губы. Трандуил пробовал зажмуриться, отвернулся; Орофер хлестнул его по щеке, прикрикнув. — Нет, нет... Это нехорошо, неправильно, отец... — Ты не любишь меня? И Трандуил подчинился. Орофер с удовлетворением откинулся назад. Сын не стал больше отказывать, брал его член в рот не до конца, вылизывая края горячей плоти, но этого казалось мало, и он, едва удержавшись в последний момент, отстранил его. — Довольно. Теперь покажи себя мне. Разденься сам: ты весь мокрый. Трандуил поднялся с колен, дрожащими руками принялся стягивать с себя штаны и сорочку. Ресницы были опущены, он не поднимал взгляда, и Орофер мог видеть, как тот до сих пор краснеет от стыда. — Ты не должен смущаться перед своим господином, — Орофер прижал его к себе, наслаждаясь бархатистой кожей. — О, как ты хорош. И ты — мой. Только мой. Ты всегда будешь мне покорен? Сын молчал: лицо его было горьким, губы плотно сжаты. Отец гладил его, прижимая к себе, но в этом уже не было ничего от отцовской ласки: объятия и касания были самыми изучающими и заставляли юного эльфа вздрагивать раз за разом. — Ты у меня девственник? Не познал ещё чужой ласки? — Отец, не надо, — голос был умоляющим, но только раздражал, и Орофер отмахнулся от него. — Уж лучше это буду я, чем какой-нибудь орк, который возьмет тебя в плен, верно? — прошептал он ему на ухо, притягивая к себе спиной и не давая вырваться. Его радовало, что он всё ещё сильнее сына и легко может прекратить его сопротивление. Стоило, конечно, побеспокоиться о том, чтобы не делать ему слишком больно, но тот мог вырваться и сбежать, чего доброго; и он волоком подтащил его к кушетке. Желание захлестывало горячей волной, не давая задуматься ни о чем, кроме этих голубых глаз с темными ресницами, в которых стояли слёзы, и испуганно приоткрытого рта с припухшей прикушенной им нижней губой, и ещё своего собственного желания. Ладонь спустилась вдоль спины между ягодиц. — Ну же, не вырывайся, не зли меня лишний раз... — продолжал шептать он. — Не то возьму и запру тебя надолго в твоей спальне, чтобы ты не выходил никуда... Пальцы коснулись сжавшегося ануса, нажали на него несколько раз, протолкнулись вглубь узкого отверстия: стоило бы поласкать сына хоть немного, но терпения больше не было. Трандуилу показалось, что резкая, обжигающая боль разрывает его. Раздался его вскрик пополам с рыданием, отец ладонью закрыл ему рот, прошипев какие-то угрозы, и оставшееся время он сдерживался, кусая покрывало, лежавшее на кушетке. Он вырывался, что было сил, но отец раз за разом возвращал его на прежнее место, притягивая к себе, и каждое движение его внутри себя Трандуилу казалось последним; казалось, ещё вот-вот, и он потеряет сознание, потому что невозможно терпеть такую боль. Его словно рассекали горячим кинжалом, и эта пытка казалась бесконечной, хотя в действительности Орофер терзал его никак не больше пары минут. Кончил он быстро: сын вскрикивал ровно так же, как и жена, и это казалось ему вдвойне волнующим. Он слез с него, отпуская заломленные за спину руки, но тот даже не шелохнулся, продолжил лежать и заплакал, уже не сдерживаясь из гордости, как раньше. Между ног расплывалось тёмное пятно. Орофер скривился с отвращением и направился к чаше ванной, смывая пот и грязь. — Господин, всё хорошо? Голос принадлежал эльфу-слуге, заглянувшему внутрь. Он вошел, неся с собой полотенце и свежую одежду. Орофер вышел из воды. — Со мной — да. — Здесь на покрывале кровь, господин. — Да, открылась старая рана. Пустое. Сын только что-то вдруг расплакался. Ладно, он у меня ещё совсем дитя, ему позволительно, верно? И он уже совершенно отеческим жестом потрепал лежавшего вниз лицом Трандуила и вышел.