Adar nin

— Правда? О, Ада! — Оставьте нас, — Трандуил отпустил стражу, дождался, пока те не развернутся прочь и не скроются за поворотом, а потом нагнулся к сыну, давая обхватить себя, и замер в его объятиях. Слышно было, как он медленно и устало выдохнул, будто бы впервые за долгое время позволяя себе расслабиться. Будто бы всё это время он нес какую-то тяжесть, а сейчас освободился от неё. Объятия сына были крепкими и горячими; кажется, он готов был даже подхватить его на руки, — по крайней мере, сделал попытку оторвать его от пола и чуть приподнять, что ему, конечно, не удалось. — Я тебе ещё не по силам, — негромко пошутил он. — Я давно отказался от мысли доказывать свое право силой, — ответил Леголас серьезно. — Тем более, если это право относится к тебе. — Мне нужно было предвидеть твои безумные выходки, когда я отдалял тебя в очередной раз. — Прости. Прости меня за всё. За безрассудство, за то, что напугал... — Не стоит, тише, молчи, молчи, — и Трандуил прижал его к своей груди ещё сильнее, и его щека коснулась его скулы: он прижался к ней и долго не отпускал. Глаза его были прикрыты, ресницы сжаты до дрожи, и было видно, как долго он ждал этого момента, и как хочет им насладиться. Ему хотелось ощущать родное тепло возле себя и любоваться сыном бесконечно, и один стоял в объятиях другого долго, хоть раньше ему казалось, что такие сильные и откровенные проявления чувств вообще не в духе эльфов и тем более их семьи. Трандуил впервые попытался отпустить свой страх, чувствуя, как последние области холода сползают, как снега с высоких горных вершин, и истаивают под новой надеждой. Но они всё ещё цеплялись за него, оставляя сомнения: — Я не хотел бы манипулировать тобой... Я раз за разом хотел отдалиться, но в итоге только усиливал твою страсть. — О, нет. Только не снова. Это естественно присущее мне чувство! Трандуил не ответил: должно быть, колебался в последний раз. И так или иначе, отталкивать сына вновь он не посмел. Он слушал его, идущего рядом: — И даже если оно и было бы таким — разве не в твоих силах дать ему выход? Теперь, когда оно больше не причинит боли. Прошлого не изменишь, но будущее... Над ним ты властен. Не бойся, что со мной произойдет то же, что и с тобой. Я хочу того, чего ты боялся когда-то, и в этом мы до противоположности разные. — Чего ты хочешь? — Тебя. День за днем и час за часом. Больше того: я хочу, чтобы ты тоже хотел меня. Жаль, если желание будет не обоюдным, — но я всё же думаю, что могу претендовать на него, верно? И он впервые взглянул на него искоса с проницательной улыбкой. Будто бы он знал. Будто бы он на самом деле понял о том, что творилось в душе отца в эти годы. И уж точно идти туда, куда они направлялись до этого, смысла не имело. Он и сам не заметил, как сын развернул его; сейчас они вдвоем направлялись к королевским покоям. — Мы оба устали. И если ты не хочешь этого, просто скажи. В движениях сына не было никакой торопливости или неловкости, и он определенно точно знал, чего хотел, судя по тому, как он снова приобнял отца за талию, вглядываясь в его лучистые светлые глаза. — Позволь мне... Он к великому разочарованию аранена отстранился на секунду, но только для того, чтобы помочь ему снять легкие походные доспехи. Он слышал, как сын сглотнул нервно, когда он стянул с него обе рубахи и коснулся ладонью обнаженной кожи. Сын был напряжен, но не оттого, чтобы испугался, как он сам когда-то с ужасом и волнением ждал этого от Орофера. Скорее наоборот, потому что мечтал об этом слишком давно. Но, судя по тому, как сын был неуверен в ответных ласках, чувство его все эти годы было вовсе не плотским. — Ты ласкал себя с мыслями обо мне? — спросил он так негромко, что Леголас подумал вначале, будто голос отца раздается лишь в его собственных мыслях. — Нет, вовсе нет. Никогда. Он даже покраснел при одной этой мысли, тут же со стыдом думая, что эта невольная реакция только подтверждает в очередной раз его собственную вину. Что ж, отец в любом случае не судил его за это. Наоборот, готов был подтолкнуть сделать ответный шаг. Позволил снять с себя верхнюю одежду и корону, нагнувшись, чтобы сыну было удобнее. — Сопроводишь меня вниз? Можем вымыться вместе. — Если ты хочешь один... — Нет, я не хочу, чтобы ты снова рисковал застрять в одной из тех узких кроличьих нор. Похоже, пренебречь приглашением было нельзя. Чего-чего, а властности отцу было не занимать. Леголас не был уверен, что вообще может отказаться сейчас, но понимать это было ещё приятнее. Шаг за шагом по сотне ступеней на нижний ярус, где текла вода, холодная и смывающая любую грязь. Та единственная, которой ещё было позволено омывать и гладить тело короля. Но сегодня аранен тоже хотел разделить с ней эту привилегию. Они оба разделись полностью. Одежда лежала рядом, и никому до неё не было дела; первый смотрел на сверкающие отсветы воды на стенах пещеры, а взгляд второго был полностью сосредоточен на первом. Он смотрел ему вслед и находил что-то бесконечно радующее и прекрасное в том, что ничего не изменится, сколько лет ни пройди: тот же взор, гордый, даже когда глаза опущены, тот же ровный профиль, идеальный, мраморный, с детским удивлением, пробивающимся сквозь лицо античной статуи. Обожаемый. Прекрасный. Позволивший приблизиться. Трандуил спустился первым, сын шел за ним со страхом, смешанным с предчувствием обжигающего мороза, — но нет, и струи оказались прохладны, а не мучительно холодны. Он вымылся по-походному быстро, оставшееся время наблюдая за тем, как ныряет в прозрачные воды Трандуил. Длинные светлые волосы слиплись подобие русалочьего хвоста, который следовал за ним, а под водой пряди развевались, словно на ветру. Изысканное зрелище. Пожалуй, он мог бы удовлетвориться одним лишь им. Что касается Трандуила, то он не медлил, но и не стремился закончить все побыстрее, — скорее, позволял себе получить окончательно всё удовольствие и смыть с себя остатки страха. И сосредоточиться перед тем, чтобы не позволить себе лишнего. Его взор был ушедший в себя, но когда он поднялся со дна своих глубин и посмотрел на принца, то увидел не испуганный и ожидающий ответный взгляд, которого боялся и, пожалуй, не хотел, а отведённый в сторону. — Почему ты не смотришь на меня, дитя? — Не хочу слишком сильно желать. И я не дитя. Трандуил вздохнул. Что тут скажешь? "Для меня ты всегда?..." — скучно, банально. — Идём наверх. Откровенно говоря, всё это время в разуме короля жило убеждение, что сын одумается, бросит всё, откажется в самый последний момент со страхом, — но тот если и боялся, то только напомнить ему о собственном детстве. А сейчас оба поднялись наверх, и покидать его он вовсе не планировал. Взгляд был откровенный и желающий, такой, что и покрывало накидывать не было смысла: разденет этим взглядом. Он устроился на постели, согреваясь после ванны. — Ну же, иди сюда, — прошептал он сыну, точно всё ещё стесняясь собственных — и его — желаний. Поманил рукой. Леголас подошел, садясь рядом, потянулся к нему, укрывая покрывалом. "Ужасно! — Трандуил вздохнул про себя. — Как будто бы я здесь ребёнок, а вовсе не он. А как он испугался тогда, на охоте? Насчет его травм ты не боялся так, как он — о твоих, верно?" — совесть укорила его. — Я злился на своего отца из-за того, что он делал со мной против моего желания, но совсем забыл о том, что и ты был его добычей. А я не смог тебя уберечь. — Ты явился именно тогда, когда нужен был сильнее всего, мой король. Леголас взял его ладонь в свою, целуя тыльную сторону кисти. — Жаль, что он всё же посеял столько страха в моём сердце... Но я забыл о том, что и тебе было больно тогда. — Нет. Он не успел сделать больно. Скорее страшно. Страшно, что ты не появишься. Страшно от того, что близкий может вдруг обернуться демоном. — Но что, если я обернусь сейчас для тебя точно таким же демоном? Что, если тебе снова станет больно? — Оставьте сомнения, отец мой. Губы сына, горячие, касались его руки, и поцелуй был самый почтительный — и в то же время безумно нежный. Он неотрывно смотрел в его глаза, и взгляд был желающий и просящий. "По крайней мере, упорства тебе не занимать, — подумал он, глядя на сына. — Немыслимо, что то, чего я так боялся, стало твоим самым горячим желанием. Точно сама судьба смеется надо мной и хочет испытать". — Самый прекрасный, — прошептал снова Леголас. — Застывший в своей идеальности, как говорят мои ненавистники? Иди сюда, сын мой. Согрей меня. Больше приглашений не требовалось. Горячая рука опустилась на его плечи, скользнула по груди, прижалась; сын уже был совсем рядом, сверху, покрывая его беспорядочными поцелуями. Кроме того, он чувствовал его горячее желание: к его животу прижималось что-то твердое. Похоже, пора было брать дело в свои руки. Что касается Леголаса, то если до этого ему казалось, что отец со скучающим видом лишь позволяет себя ласкать, то в момент, когда тот властно перехватил его руку и через мгновение оказался сверху, он понял, как сильно готово вырваться наружу его долго скрываемое желание. Он был сейчас сверху на нём, сидящий на его бедрах, высокий, со светлым ореолом волос и странной загадочной улыбкой. Возможно, загадка её была в том, что впервые за годы и годы одиночества улыбка была удовлетворенной? Отец смотрел на него, лежащего под собой, сверху вниз, улыбался, кажется, говорил что-то, но Леголас не слышал: возбуждение будто бы оглушило его. "Ты уверен? Ты точно уверен?" "О, прекрати задавать этот вопрос. И не прекращай всего остального..." Руки отца точно так же легли на его плечи и медленно, точно дразня, прошлись по всему телу к области паха, после чего одна ладонь сомкнулась на том органе, куда хлынула вся кровь и которой сейчас так не хватало во всех остальных частях тела (нет, некоторая часть её ещё стучала в висках, но в остальном Леголас ощущал себя обездвиженным до сладкой слабости). Он ахнул и подался вперед, насколько вообще мог под тяжестью отцовского тела, но тот не позволил ему потереться о свою ладонь ещё раз и кончить; Трандуил вообще не любил ничего скомканного и быстрого. Скорее он готов был довести сына до исступления — до тех пор, пока не жаль будет смотреть на его лицо, покрытый испариной лоб и распахнутые глаза, молящие о скорейшем завершении. Но причинять при этом боль (по крайней мере, слишком много боли) он не хотел тоже. Строго говоря, такого исхода стоило ожидать. И именно поэтому все требуемые средства хранились у него не слишком далеко от ложа. Он слез с сына ненадолго (Леголас издал протестующий возглас, полный разочарования, когда ощутил, как теплая тяжесть отцовского тела исчезла, оставив одну прохладную невесомую пустоту вместо себя). — Тсс, маленький, я вернусь сейчас, — пообещал он, неосознанно уговаривая его точь-в-точь как в детстве. Трандуил потянулся к столику у кровати: кольца, будто бы все в сложных переплетениях ветвей, со стуком покатились по полированной поверхности. Он взял в руку резной стеклянный флакон и откупорил его. Несколько прохладных капель растеклись по ладони, наполнив бесцветный воздух влажным и свежим ароматом. Он сел рядом, поглаживая сыну внутреннюю сторону бедер. Тот послушно раздвигал их, подаваясь навстречу. Касания ладони из прохладных превратились в тёплые. — Перевернись на живот, — попросил он сына. Пальцы гладили ложбинку между бедер, раздвигая ягодицы... Сын послушно выгибался, давая ласкать себя там, где никто не касался его с младенческого возраста. Вторая ладонь отца скользнула под низ живота, дотронувшись до его члена. Леголас вновь приглушенно ахнул и толкнулся в нее. Отец приник к нему сзади, спросил прямо на ухо: — Ты готов принять меня? — Ах... Да! Я хочу... Хочу почувствовать вас в себе. Этот полный страсти всхлип и затуманенные желанием голубые глаза принца были лучшими свидетельствами, как бы ни сопротивлялась в нем сейчас та его часть, которая никогда больше не хотела любить и испытывать боль из-за этого. — Приподнимись... Встань на колени. Вот так. Я буду осторожен, — пообещал Трандуил скорее себе самому, чем сыну. Наконец в этой позе узкое сжатое отверстие показалось ему; ещё несколько капель масла для плавного входа... Два пальца, медленно продвигающиеся глубоко внутри — и новый сдавленный крик принца. — Тебе больно, сын мой? — Нет! О нет. Но по крайней мере третий палец он добавил с большой осторожностью, растягивая складки у отверстия и боясь оцарапать, пока сын замирал от давно желанного и все же нового ощущения. — Выгнись ещё немного мне навстречу. Не напрягайся так. Ну же, доверься мне... — упрашивал он его. Леголас послушно показывал ему себя ещё немного глубже, ещё немного шире раздвигал ноги. Лицо казалось до боли напряженным, но и желание украшало его. — Красивый мой. Самый послушный мальчик, — шептал он сыну. — Не бойся меня... Три пальца внутри нажимали с силой куда-то так, что хотелось взвизгивать от боли, смешанной с удовольствием, потом почти исчезли, потом появились снова, лаская его, раздвигались шире, точно пробуя принца на прочность и ожидая, пока он не взмолится о пощаде. Но он был терпелив и молчал, выдавая себя лишь редким всхлипом и потяжелевшим дыханием, — ровно до тех пор, пока кончики пальцев не сменились чем-то твердым и горячим, разрывающим, растягивающим до пределов возможностей и до самой сильной боли... С уст принца слетело громкое, почти на визг сорвавшееся "Ах!" — но отец больше не был намерен отпускать его. Дал короткую передышку, погладил по бокам, спустившись к низу живота, где продолжил ласкать его собственный член, — и на этом страх исчез окончательно. Боль оставалась, но всё сильнее из пульсирующего багрового облака, каким она казалась Леголасу в начале, она превращалась в нечто другое. Что-то, слишком сильно слитое с желанием. И ему было больно, но хотелось, чтобы отец становился причиной этой боли снова и снова, чтобы он прижимал его к себе и не давал даже вдохнуть как следует, не то что вырваться. И это возбуждало ещё сильнее, точно так же, как и размеренные сильные движения, с которыми он ласкал его член. Он сам не заметил, как кончил, даже не касаясь себя: мир уже давно слился в одно ощущение этой сладкой боли, переплетенной с желанием. И сразу после разрядки наступила слабость, такая сильная, что ноги подгибались. Трандуил притягивал тело сына к себе, удерживая почти что на весу, а под конец, когда у самого колени дрожали от слабости и предчувствуемой эйфории, отпустил его и навалился сверху. Несколько глубоких и сильных толчков, и Леголас ощутил, как разливается внутри чужое семя. Он выдохнул последний раз и без сил растянулся, прикрыв глаза. Трандуил медленно вышел из него, привстал, укрыл младшего эльфа и залюбовался: в лунном свете лицо казалось бледнее и изящнее, точно ещё одно красивое мраморное изваяние в царском саду. Он поцеловал его и вышел вниз, к ванным. А когда вернулся назад, смыв последние доказательства преступления, постель была пуста, — и это, как ни странно, было почти обидно. "Куда ты исчез вчера ночью?" — говорил мрачный взгляд владыки Трандуила на следующее утро, когда он останавливал его на сыне, сидевшем чуть поодаль за общим столом. "Прости, отец. Я должен держать нашу... нас с тобой в тайне. Я не мог допустить, чтобы слуги видели, что мы ночуем в одной постели", — показалось ему, что слышит он в ответ. "Хитрый, — подумал он. — Не убегай больше. Не хочу отпускать тебя снова". Но ему пришлось. Тьма, как сказано было не раз, сгущалась над Средиземьем, — и вначале он отправил вместо себя сына на совет в Ривенделл, а потом с запоздалым письмом узнал, что тот отправился в поход с гномом и каким-то проходимцем с запада. Совершенно немыслимое предприятие! Мало он терзал его сердце раньше? Что за безрассудный мальчишка! И всё же с горечью, но Трандуил готов был отпустить его от себя навсегда. Он не хотел привязывать его к себе страстью и любовью. Новые друзья, новые земли, море — все это могло легко стереть болезненную детскую страсть, но когда сын вернулся к нему в очищенный от темных сил Эрин Ласгален, Трандуил не знал, стоит ли ему радоваться неизменности сыновней любви или начать страшиться. Среди слуг могли пойти слухи самого неприглядного толка (справедливые, что страшнее); и ему до последнего казалось, что он неправ, что привязал сына к себе слишком сильно. И поскольку единственной вещью, что заставляла сердце Леголаса биться сильнее, чем раньше, по предсказанию владычицы Галадриэль, стало море и шум его бессчетных волн, и Трандуил всё же принес последнюю жертву миру и спокойствию, когда отправил сына на запад с одним из кораблей. Сам он в этот момент надеялся на одно: умереть на этом берегу морей, в окружении народа, что процветал и не страшился более темной тени. Пусть сын забудет обо всём, что помнил, едва ступит на осиянную светом валар землю Валинора, пусть звезды ночного неба померкнут в сравнении с тем, что увидит он там. И сколько бы лет не пройдет, расставание с отцом покажется ему не долее мига. Тем более, что Трандуил однажды тоже ступит на ту землю, и тогда они встанут рука об руку, не расставаясь более никогда.