Часть I. Amok
Глава 1
Если смешать местный песок с водой, он не обретет запаха, незабываемого вкуса или определенного цвета, станет темнее, влажный, вязкий, продолжит скрипеть на зубах, как резина, как мясо легкого, отображая всей сущностью лишь физическое присутствие, и как ни ворочай его языком, силясь распознать ощущения, не найдешь ничего. Песок в Уэко Мундо – это всегда просто песок. Ни мельчайшие скелеты палеозойских ракушек и морских звезд, обточенные временем, ни осколки кварца, ни вулканическая порода. Песок здесь – это только песок. Без цвета и вкуса, и звука, и запаха. Из такого не сваришь стекла, не построишь жилище. Орихиме могла бы назвать его насыщенно серым, может быть, какими иногда бывали ее глаза, но весь этот мир тонул в сером цвете, а значит, являлся безликим или обезличенным, и даже белесые нити обратной луны удачно сплелись эволюцией в холодных оттенках. Иногда ей хотелось попросить себе микроскоп, чтобы убедиться в безысходности идеально отточенных граней. Он ‒ словно абсолютная пустота, что так долго искал Улькиорра, не ведая, что она под ногами. Кажется, что наступишь в него и будешь тонуть, тонуть бесконечно, необоснованно долго, пока сама не превратишься в песок, ‒ медленно, медленно. Неотвратимо. Безжалостно. Слуга убирался в ее покоях каждое утро, и каждое утро салфетка была черной от пыли, от мельчайших крупинок песка. Подсознательно Химе опасалась, что однажды эта черная грязь поглотит и ее, представляла, как та оседает в легких, в горле, на теле, пока она спит, и сделает ее похожей на них - чудовищ, что ее окружают, – безмолвных, бессильных, бессмысленных, инстинктивно цепляющихся за власть более могущественного. И потому особенно тщательно, почти параноидально каждый день соскребала, смывала ее с себя в ванной, меняла платья и утро за утром просила чистую постель. Сифер, конечно, ни в чем не отказывал, сочтя это мелочью, прихотью, попыткой обжиться. Лас Ночес не приветствовал пышным убранством, почетным караулом или фанфарами, на некоторых этажах все еще шло строительство, что совершенно не вязалось с фантазиями Орихиме о заточении принцесс в средневековых замках. Не было ни пыток, ни физических издевательств, ни принуждения к чему-либо противоестественному. Тотальная, густая, как глина, пыльная, как тот самый песок, скука въелась в каждую выщербинку стен, шероховатость масок арранкар, осела беспрекословностью в глазах любого, быть может, за редким исключением. Бесцельные, томящие бездельем, одинаковые дни текли бесконечным потоком, смазывая границы реальности, полное отсутствие времени и всепроникающий песок внушали маленькой человеческой женщине почти что веру в бессмертие. Что бы ни происходило теперь в Генсее, Сейрейтее или где-то еще ‒ здесь ее это не коснется, здесь она надежно защищена, здесь она в изоляции. Эта оторванность, смешение, смещение восприятия, до разочарования навязчиво исполнительный страж, который с завидной самоотверженностью заботился о ней, несли прочь от воспоминаний о доме, друзьях и даже изначальной цели пребывания здесь, исподволь подводя к состоянию почти театрального одиночества. Химе и не заметила, как угодила в ловушку, в яму с тоской, отчаянием и отупляющим пресыщением, в коем погряз их владыка. В мире, где ничего нет из вещей, к которым она так привыкла, нечего и желать, нет никого, кто мог бы понять и скрасить ее состояние, кроме, быть может, того синигами, по чьей воле она теперь здесь, и который во все времена имел тягу к непреодолимому драматизму, некого и любить и душу жертвовать некому. Меланхоличный Улькиорра, всегда занятой настолько, что, Принцессе казалось, он и отдыхал лишь в ее покоях, и оттого еще более одинокий, чем она сама, конечно, не годился на роль ни прекрасного принца, ни уж точно дракона. И та чахла, замкнувшись на собственной исключительности, питая ее негативом, отказывалась от прогулок, не желая снова натыкаться на скудный пейзаж пустыни, игнорировала прямые, с оттенком брезгливости и провокации вопросы Четвертого, проводила время в постели либо стоя напротив небольшого оконца под потолком, тайно желая услышать что-то, кроме воя ветров. Этот проклятый, ложный символизм, которым Айзен наделил ее пребывание здесь, только увлекал пуще прежнего и добавлял изысканности страданиям, утонченности, некоторой извращенности и примитивной похоти, что так ясно временами читалась в пристальном взгляде Кватро, в том, как он облизывал губы, как сглатывал, опаленный ее непорочностью, порицая себя за слабость, зная, что в итоге она станет той самой ошибкой, просчетом, из-за которого рухнет система. Темная башня почти под самой луной, решетка на окне, больше похожим на бойницу, замкнутый страж, который, прежде чем что-то сказать, сминает тебя леденящим, нефритовым взглядом, и скучающий полубог, приглашающий слишком часто ее на приватные беседы в личные покои. Поначалу она стремилась улыбаться Улькиорре, желая найти в его лице если не друга, то собеседника, но, натыкаясь каждый раз на волну презрения и холодности, чрезвычайной серьезности, в итоге смирилась и перестала ждать участия с его стороны. Тот требовал сосредоточенности и приверженности общей цели, подчинения, но замечал лишь усиливающуюся апатию, слабость и беспредельную тоску. Орихиме и раньше случалось тосковать по товарищам, несчастной судьбе; когда умер брат, она замкнулась настолько, что больше года ни с кем не разговаривала, но сейчас тоска казалась искусственной, как будто бы вымученной, навязанной обстоятельствами, идущей из вне. Ее товарищи были живы и помнили о ней, ее способности удовлетворяли потребностям арранкар, и все же тоска, влажная, липкая, царапающая под поверхностью мозга и в сердце, грязная, отвратительно чужая тоска съедала по крупице ее тело и душу. И внутри женщина была, может быть, несколько рада, что лишь бы не Айзену. За последний год она так отвыкла от этого состояния, что изначально спутала его с потребностью в общении, идущим от тактильного голодания, и крайне разочаровалась, узнав в нем такую привычную, ноющую под самыми ребрами, родную тоску. Друзья, учеба, любовь, сражения – все в ней нуждаются и ждут ее помощи, о ней беспокоятся, любят, щадят иногда, но могут положиться, и та с радостью подставляет плечо – самозабвенно и с улыбкой. Очищение душ Пустых, спасение Кучики Рукии, тренировки, снова любовь и… и все пошло прахом, стоило ей ступить на землю Уэко Мундо, потому что эти Пустые не жаждут спасения, не хотят никого защищать, и доброта не служит ориентиром в их жизни. В конце концов, один человек не в силах изменить мир. Она же не Куросаки. И женщина блекла, теряла в весе, слабела, не проявляла ни к чему интереса и тосковала почти напоказ. Сиферу это не нравилось, он бился над ней, насколько позволяла власть, угрожал, обещая все прелести пыток, но, конечно, ни на что не решался. Орихиме следила за ним искоса, обхватив плечи ладонями, ни слова не понимая из массы заученных высокопарных или наоборот жестоких слов, что он бросал ей, загнанная, уставшая от бессмысленной жизни, ненужная даже себе. Ни угрозы, ни сложные лекарственные сборы, ни скрупулезные обследования в лаборатории результатов не дали, и, утомленный собственным бессилием и упрямством пленницы, тот решился, наконец, доложить обо всем наверх. Представьте себе самый обычный цветок, каких слишком много, возможно, не самый красивый и яркий, вполне заурядный, но способный заинтересовать кого-то неискушенного. Он смотрит на него каждый день и знает, что в силу своего положения может позволить себе только это, знает, что никогда не решится присвоить, дабы не осквернить чистоты, вполне довольный и не желающий большего. И он так привык к нему, что стал ощущать себя его частью, злясь и не понимая, почему пленница вянет, что сделал не так, считая это почти личным предательством, нарочным вредительством, отбрасывая факт, что та, едва обретя друзей, способности и кое-какую веру в себя, внезапно лишившись всего, чем дорожила, попросту обессилила и вернулась к прошлой себе. И каким бы надуманным не было ее одиночество, она его ощущала, переживала и даже гордилась, опьяненная своей бездумной жертвой, снова и снова прокручивая в голове момент прощания с Куросаки, ужасно довольная тем, что уступила его другой. Поздним вечером после внезапной, измотавшей и его самого, и Иноуэ, истерики и последовавшего за ней скандала он попросил срочной аудиенции в личных покоях Владыки и, получив удовлетворительный ответ, сходу принялся спешно и неровно излагать суть проблемы. - Я велел провести необходимые процедуры, чтобы выяснить причину подобного состояния, но оказалось, что физически она абсолютно здорова, - с легким недоумением рапортовал Сифер. – Ни обследования, ни анализы, ни попытки подобрать лекарства не дали результатов. Заэльапорро склоняется, что это, возможно, какое-то гормональное нарушение, обнаружить которое не позволяет недостаточная укомплектованность нашей лаборатории, - он замолчал, ожидая реакции, но ее не последовало. Айзен был занят и слушал вполуха, не желая отвлекаться на мелочи, доверяя инициативе, исходящей от Кватро. – Полагаю, есть смысл подождать еще пару недель, и если состояние пленницы продолжит ухудшаться, то следует от нее избавиться, - сухо добавил он. – Поскольку в противном случае мы рискуем потратить массу ресурсов и усилий впустую. Дальнейшее усугубление болезни, несомненно, отразится на ее способностях, и в момент, когда потребуется пробудить Хогиоку, она окажется бесполезна. В любом случае ее смерть никак не отразится на ваших планах, - на всякий случай упомянул он. Все знали, что Сифер не отличался особой эмоциональностью, его доклады всегда были логически выверены и абсолютно беспристрастны, любые его действия сопровождал холодный рассчет, но даже синигами был немного удивлен поспешным желанием того убить женщину и отметил про себя, что, верно, самый способный ученик отнюдь не так последователен и способен, ибо почуял слабость в этой поспешности. - Я могу убить ее сам, - выразил готовность тот, однако, заметив насмешливую улыбку на лице ками, понял, что облажался. - Постой, Улькиорра, к чему такая спешка?! – Сифер нахмурился и, испытывая некоторое неудобство из-за того, что ками тянул с ответом, насторожился. - Я ведь говорил вам, капитан Айзен, что справился бы с женщиной куда лучше… - Гин не договорил и неспешно прошел из комнаты видеонаблюдения к арранкару. – Кажется, возникла небольшая проблема с нашей милой Орихиме? – лукаво произнес он, отмечая, что тому едва удается скрывать растерянность и бессилие перед пленницей, потому и выжидает и стремится вести себя нарочито расслабленно. - Иди спать, Улькиорра. Я сообщу тебе о своем решении утром, - отмахнулся Айзен и, разложив перед Ичимару какие-то бумаги, принялся вполголоса что-то говорить. Иноуэ по обыкновению сидела на диване, бессмысленно уставившись в стену, когда на следующий день Улькиорра бесцеремонно ввалился к ней и сходу приказал перенести ее вещи притихшему нумеросу у дверей. Он прошел внутрь и с минуту постукивал пальцами по столу, впервые за все время рассматривая узор на ковре, а не пленницу, а может, не замечая ее вовсе, как будто она не пережила эту ночь, и теперь ее комнату вычистят и стерилизуют, и, словно не решаясь что-то сообщить, и в итоге начал издалека. - Если ты не поешь, то… - он не договорил, резко приблизился к ней, схватил за локоть и дернул на себя - Вставай! – девушка вырвалась, толкнула его в грудь, осеклась и не отошла. Что-то случилось, - запаниковала она, необыкновенный порыв эмоций пенился сотней тревог и бессмысленных глупых вопросов, - что-то случилось или случится, - покой ее одиночества трепетно охранялся Сифером день изо дня, и он никогда не позволял себе насилия, никогда не выглядел таким раздраженным, что бы она ни сделала. Ее собираются убить? Убьют прямо сейчас, потому и вещи уносят? - Химе испуганно взглянула на слугу, потом на Кватро, тщетно надеясь, что он хоть что-то объяснит. - Айзен-сама приказал тебе жить, - надменно и вразрез с ее мыслями протянул он, как можно тщательнее скрывая раздражение. ‒ Ты не можешь игнорировать его слова. Он имеет план относительно тебя, - та снова села на диван и скрестила руки на груди, готовясь держать оборону. - Я не разрешал тебе садиться, - он сдавил ей плечо, Химе вскрикнула и едва не ударила его по лицу, но вовремя остановилась, ‒ конфликтовать с таким Улькиоррой могло быть слишком опасно – и лишь беспомощно уставилась на него, по-прежнему ничего не понимания. - Чего тебе надо? Зачем ты пришел? Тебе мало угроз? Решил избить меня? – она сильно дернулась, едва не упала, и отбежала к стене. Улькиорра и бровью не повел и терпеливо продолжил в своей неспешной манере. - Он считает, что твое состояние обусловлено расстройством психики ввиду твоего пребывания здесь. Климат Уэко Мундо и оторванность от товарищей якобы негативно сказываются на твоей нервной системе, - слова ложились еще тяжеловеснее, чем обычно, и Химе заметила, что тот не согласен с чужими выводами и всячески им противится. - Души, - внезапно вырвалось у нее. - Что?! – почти удивился Сифер. - Я говорю, у меня душа плачет от того, что я здесь, а не психика, - он сверкнул глазами, переваривая гнев, и, словно ничего не расслышал, произнес: - Как по мне, так это все проявление твоего капризного характера. Я избаловал тебя вседозволенностью и вниманием и уже повинился перед Айзеном-сама, - Химе усмехнулась. – Будь моя воля, я бы так не нянчился с тобой, - и она уже не прерывала его больше, устало и безразлично пропуская большую часть сказанного. – Ты принадлежишь Айзену-сама. С момента, как ты приняла нашу сторону, ты стала его собственностью, частью этого места и больше не можешь решать за себя. Ты не можешь больше желать, - но Орихиме и так ничего не хотела, не мечтала даже покинуть Уэко Мундо. Она никогда не спорила, не провоцировала и почти никогда не задавала вопросов, и иногда Сифер так увлекался, что к обычно равнодушному, безэмоциональному тону примешивались нотки вдохновения. – Ты поклялась в верности Айзену-сама, но своим… - Улькиорра? – вдруг прервала она. – Сколько я уже здесь? - Почти два месяца. - Вот как… - ответ оказался тяжелее, чем Химе ожидала. Оказывается, в этом безвременье она провела так много дней, а в мире людей скоро наступит зима, скоро все будут радоваться первому снегу, скоро ее совсем позабудут… - И за эти два месяца тебя никто не искал, - словно гвоздь в гроб из уст ее стража. Она с укоризной взглянула на него, но промолчала. – Я не понимаю, Женщина. Это какой-то абсурд, непробиваемая глупость. Почему ты не можешь смириться?! Ты сама приняла это решение, а теперь жалеешь? – наступал он, вновь схватил за плечо и развернул к себе, требуя ответа. - Нет… - растерянно и неуверенно, почти вопросительно пробормотала та, в самом деле не понимая уже, зачем явилась сюда. Кватро с полминуты оценивал ее, но не ее ответ, провел ладонью от плеча к груди и принялся про себя считать пульс, а может, просто проверял выдержку вероломной Принцессы. Затем внезапно отдернул руку, словно недовольный ее чрезмерным спокойствием, и направился к выходу. Уже в дверях он бросил грубо: - Айзен-сама считает, что тебе станет лучше, если ты на какое-то время вернешься в мир людей. Орихиме решила, что ослышалась, но арранкар упорно молчал. Она взволнованно подбежала к нему, запнулась о тележку с едой и замерла, молитвенно сложив ладони на груди. - Разумеется, никто не отпустит тебя одну, и твои передвижения будут ограничены. Я не знаю, каким образом организуют дополнительные способы твоего восстановления, однако меня заверили, что об этом позаботятся, - безальтернативно сообщил он. Орихиме по-прежнему молчала, только испуганно, моляще заглядывала ему в лицо, все еще не надеясь, что сказанное правда. Забывшись, она отбросила личину одиночества и всеобъемлющей тоски, сияя, как в их первую встречу. – Ты что оглохла?! – он, наконец, развернулся. – Это значит, что мы с тобой вдвоем проведем несколько недель в окрестностях твоего мира! – почти отчаянно прошипел он, давясь от гнева. Девушка сжалась, не зная радоваться услышанному или бояться, видя, как тот воспринял приказ. – Как и здесь, ты будешь делать все, что я тебе велю, - давил он. - Я поняла, - только и прошептала она, уже заранее зная, что это великий шанс все исправить, шанс не просто вернуться в Генсей, а возможность вернуться домой, вновь увидеть Куросаки-куна и Тацки-чан, шанс избавиться от гнета Уэко Мундо. И Сифер словно заметил в ней эту искру надежды. - Не смей даже думать о том, чтобы ослушаться меня, - пригрозил он, но та уже была далеко, ее уже окружали друзья, она уже обнимала Ичиго и Кучики, смеялась, наверстывала упущенное в школе и ни на секунду не вспоминала высокомерного арранкара с колодцем вместо души. – Мы отправимся через несколько дней. Будь готова, - он открыл дверь и вдруг спросил совершенно иначе, тон переменился и сделался мягче и интимнее, словно боялся, что их могли подслушать: - Женщина, ты не думаешь, что повторное прощание с миром людей сломит тебя окончательно? - Нет! – без раздумий и счастливо ответила та, ибо прощаться не собиралась. ------------------------------------------------ Амок (малайск. meng-amok – впасть в слепую ярость и убивать) – состояние неконтролируемого бешенства, которое приводит к уничтожению всего вокруг. После наступает истощение организма, возможна амнезия. Также нередки случаи саморазрушительного поведения, носящего суицидальный характер. Видимые причины для амока отсутствуют; некоторые исследователи склонны считать, что это состояние связано с изменой партнера. В литературе явление амока получило детальное толкование в одноименной новелле Стефана Цвейга.