Одержимость

Глава 13

Улькиорра возвращался в Каракуру в сильный ливень, словно сама природа чинила ему препятствия, давая шанс повернуть назад, отказаться от саморазрушительного решения. Самолет долго кружил над Токио, пока наконец не приземлился, ухая и свистя, как старое животное, рискуя выкатиться за взлетную полосу. Почти пять лет назад, когда он покидал это место, небо так же пролилось на улицы, словно смывая очередное предательство женщины. Сейчас же искать символизм в происходящем не имело смысла, выбор был сделан. Он был недоволен собой, он хотел дать себе больше времени, больше опыта, больше покоя, он провел эти годы, скитаясь по свету, уча языки, стремясь найти себе применение и, возможно, невольно ища предлоги не возвращаться и вовсе. Уже к концу первого года он понял, что люди намеренно устраивают себе массу бюрократических препятствий, проблем, проволочек, тормозя всеми способами любую возможность развития, реализации. Худшим злом в его глазах теперь представали не пресловутые синигами с их имперскими намерениями, не эмоции и даже не непознанная душа бывшей пленницы, а многочисленные справки, паспорта, подтверждения, свидетельства и прочее, и прочее, в чем, как ни старался, он не так и не сумел разобраться до конца просто потому, что не считал это важным. У него была фальшивая идентификационная карты, выданная еще в Лас Ночес, но покинуть страну законно по ней он не мог, применять способности запрещали обеты, данные синигами, и наложенные ограничители реацу, и приходилось использовать браслет, подобный тому, что когда-то дарил принцессе, чтобы беспрепятственно путешествовать, пусть и с мЕньшим комфортом. Конечно, отчасти это уязвляло его гордость, но он в самом деле старался понять людей. Он наблюдал, созерцал, делал выводы, он пытался поступать так, как они, смотреть на реальность их глазами, он блокировал, отрицал собственное мировоззрение, считая его здесь неприемлемым, неуместным, он перенимал и копировал то, что происходило вокруг, то, что впитывалось в подкорку мозга само по себе с каждой минутой, проведенной в Генсее. И все же был разочарован. Он ставил психологические эксперименты, он вырабатывал схемы поведения и искренне старался приспособиться со всем усердием и самоотверженностью, к которым привык в Лас Ночес. И не мог переломить себя. Он провел слишком мало времени с Орихиме, чтобы та научила его замечать красоту. Впрочем и она не могла тоже, демонстрируя лишь предательство. И здесь он ловил себя на мысли, что все еще злится на нее. И когда смирился с ничтожностью людей в очередной раз, с неоправданными надеждами, что возлагал на них слишком долго, с мелочностью их желаний, с их бесхребетностью, словно в спасательный круг, кинулся из Саудовской Аравии, где провел последние шесть месяцев, к женщине, почти не разбирая дороги, не осознавая происходящее и сделанный выбор. Он не хотел ехать к ней, он думал, что избавился от зависимости, он брел, как под гипнозом, в сторону аэропорта, видя перед собой лишь конечную цель, - вот она, женщина, плавится в его руках, она податлива и так же связана с ним, как и прежде. Хватит лишь взгляда, вдоха, касания, чтобы увлечь ее снова, чтобы завладеть ею. Он бредил о ней, он сходил с ума. В эту ночь на его лице проступила эстигма, а ногти сделались черными, в эту ночь впервые за много лет он почувствовал, испытал потребность в силе, в чужой реацу, в убийстве, он ощутил себя Пустым. Ему нравилась арабская культура, может быть, то немногое, что импонировало ему в человеческом мире, он с большим удовольствием выучил языки и с усердием занимался переводами, изучая историю этой части света. Ему нравилось, что здесь каждый четко знал и понимал свое место, каждый был объединен, поглощен чем-то бОльшим, важным, будь то семья, религия, политика или нечто иное, никто не хотел выделяться, не демонстрировал отчужденности. Ему нравилась их одежда, местные женщины вызывали больше интереса из-за их сдержанности, чем те, что он видел в европейских странах и Азии. Он не понимал тонкостей восточной кухни, считая ее слишком пряной, но в целом это было то, с чем он мог бы смириться. Он чувствовал себя комфортно в почти полностью мужском мире, где эмоции не были табуированы и их было легко изучать, где время от времени в культуре, образе жизни проявлялись моменты архаики и традиционализма. Все это, пусть и отдаленно, напоминало ему Лас Ночес. Дни бессмысленно плыли в надрывной попытке сопротивляться растущему голоду, он менял города и страны Ближнего Востока, он поглощал силу из воздуха так называемых святых мест, насыщенных рейши и душами плюс, он сопротивлялся, отдалялся, как мог. Его уникальное зрение постепенно возвращалось, мир не тлел больше разрозненными, размытыми всполохами разноцветной реацу, не приходилось напрягать глаза, чтобы увидеть чье-то течение силы. Он просыпался в номере очередного отеля на пересечении путей, щурясь от яркого солнца, наблюдая сквозь отступающую дремоту бесконечное множество песчинок на свету, круговорот желтых листьев, подтаявших звезд в измороси октябрьского неба, аномальные снежные вихри – безвременье бесчисленных улиц, городов и стран. Он открывал глаза, не помня, что было вчера, не имея планов на завтра, усилием воли сопротивляясь растущему голоду. Ему снилось, как он смакует запах реацу женщины, вкус ее тела, впивается зубами в ее живую плоть, открывает кусок за куском, глотает, не жуя. Он просыпался в бреду, в поту, с приступом тошноты и не мог противиться природе Пустого, что завладевала им все сильнее, все отчаяннее клокотала внутри, нещадно подавляемая последние годы миллионами условностей. Колыхание пыли в солнечном луче, мокрые золотистые листья, растаявший снег на подошвах – все это единый маршрут к заветному сердцу. В конце концов он смирился и сдался, и принял решение. Ему не хотелось покидать Ближний Восток, но голод был силен, влечение превратилось в амок, а сам он – в бессловесного раба, подчиненного подлунной принцессой, ослепленного ею, как чем-то запретным, недоступным. Выброс силы был настолько силен, что, казалось, даже спутники на околоземной орбите на долю секунды ослепли, а датчики синигами массово регистрировали сбой. Голод рвался наружу, голод поглотил его тело и разум, голод завладел его сознанием. Он шел на запах Орихиме, как гончая по следу зверя, он ничего не мог сделать, никак не мог с собой совладать. Пустота требовала быть заполненной, голод – утоленным. Вспышка реацу отняла те крохи силы, что ему удавалось сохранять, но сняла «сон души», наложенный Яхве Бахом, и пробудила невероятный голод. Куросаки уловил это тоже, как и каждый, кто хоть немного умел распознавать чужую силу. Это вызвало приступ тревоги. Если Сифер вернулся, если он в стране, за ним непременно отправят поисковый отряд, его возьмут под стражу и будут долго допрашивать, будут пытать, возможно, наденут новые печати для контроля реацу. Это успокаивало, давало ложную надежду на то, что удастся избежать его мести, крушения идиллически иллюзорного семейного счастья. Но на всякий случай он решил снова начать патрулировать город ночами. И в эту ночь сила Сифера проступила, пролилась через гигай. Духовное тело наконец-то начало сливаться с ним, не подавляя реацу, как никчемные манекены Урахары Киске, а накапливая ее, аккумулируя, требуя пополнения. А это значит, что скоро голод станет невыносим – навязчивая мука, которой не в силах сопротивляться ни один Пустой, подчинит его разум, и единственное, чем он будет движим, - утолить, забить, заполнить бесконечно бездонную утробу пустоты. Голод сделает его рабом первобытных инстинктов, и, если не решить проблему быстро, начнется деградация. Он больше не высший Пустой, он не живорожденный Улькиорра Сифер, он созданный из нитей негасьона клон и копия, и он понятия не имел, чего ожидать теперь. Голод путал мысли, вынуждал действовать хаотично, принимать решения быстро, не давая и минуты на сомнения. Прежде Сифер наблюдал это лишь со стороны, сейчас предстояло самому пройти путь, знакомый каждому обитателю Уэко Мундо. За ночь он убил двоих Пустых, но так не решился насытиться ими, прекрасно зная, чья сила и душа на самом деле ему нужны. Он все продумал, все просчитал, каждый шаг, каждое слово и действие. Он знал, что ей скажет при встрече, как себя поведет, знал, чего хочет добиться. Не существовало ни единого варианта, который бы он не увидел. Спустя почти пять лет он возвращался в Каракуру, желая сохранить инкогнито до определенного момента. Из-за одуряющего голода время тянулось длинно и пусто, наматывая витки, круги вокруг ожидания. Самолет до Токио словно летел непозволительно долго, сам бы Сифер, имей он разрешение пользоваться своими способностями, преодолел бы это расстояние за несколько часов в сонидо и несколько минут через гарганту. Волокнистые простыни облаков сгущались, и за ними ползли воспоминания. Внешний мир неудержимо поедал его, вынуждая приспосабливаться, и настало время ответить ему тем же. Все эти пять лет он только и делал что проигрывал в войне с людской реальностью. Он учился работать по лекалам людей, учился договариваться, учился уступать, учился не брать чужое, учился подавлять желание решать дела так, как принято в Уэко Мундо. Благо, ведение переговоров и терпение было его сильной стороной. Но все пошло прахом, попадись он в ловушку животных инстинктов, потому что Пустой, как бы не стремился походить на человека, лишь имитация гумоноидной формы, подделка под людей. Казалось, самолет уже несколько дней кружит над Токио, попав в кротовую нору, временную петлю, систему замкнутого цикла. Сифер изнывал от ожидания, выламывая себе руки. После посадки, не обращая внимания на дождь, он сразу проехал на железнодорожный вокзал и выбрал полночную электричку в Каракуру. Пустые вагоны, запахи чужих жизней – он ненавидел общественный транспорт, но вынужден был мириться с ним время от времени, предпочитая в основном ночные рейсы. Когда-то они с женщиной ехали так же – так давно, казалось, целая вечность прошла, - усмехнулся себе Сифер, рассматривая в окно огни города. Похоже, он действительно приспосабливался, по крайней мере начинал привыкать к людскому ощущению времени. Каракура встретила его мелким, мокрым снегом – температура воздуха здесь ожидаемо была ниже. Идти было некуда, теплой одежды не было тоже, и он зябко передернул плечами, решая, что делать дальше. Впрочем ночь на вокзале – не самое худшее, что с ним происходило за эти несколько лет. Утром он решит вопрос с жильем, скитания по отелям, перронам и ночлежкам утомили, а теперь и вовсе могли повредить его будущим действиям. Утро все прояснит. Точно, скоро этот человеческий праздник, - он окинул слегка раздраженным взглядом гирлянды, фонарики, огромные поздравительные надписи и надувных Санта Клаусов, и привычно сунув руки в карманы, зашагал в зал ожидания. Вереница праздников и поздравлений, счастья напоказ. Орихиме счастлива, счастлива, счастлива, - она твердила это ежедневно, ежечасно. Ты счастлива, Орихиме, ты всем довольна, многие живут гораздо хуже тебя, Орихиме, тебе не на что жаловаться. Счастье, набившее оскомину, переполнявшее настолько, что хотелось выплюнуть, выблевать его из себя, отторгнуть, отрезать, как опухоль. - Казуи, папа работает, ты не должен мешать, - напоминала она заигравшемуся ребенку. - Орихиме, я работаю, принеси мне чай, - напоминал ей Ичиго. Как и полагается в образцовых японских семьях, Куросаки обеспечивал расходы, Орихиме занималась домом. Как и полагается в образцовых японских семьях, они не спали вместе, не делились секретами, не обсуждали личное, внутреннее, сохраняя дистанцию. Ичиго работал и ночевал в своей комнате, стабильно пару раз в неделю навещая жену. Та не жаловалась, не задавала вопросов, исполняя обязанности. Ты счастлива, счастлива, счастлива – иногда ей приходилось напоминать себе, что она живет в этом доме, а не арендует помещение, не нанялась горничной; что она и есть Орихиме. - Казуи, ты не должен убегать из дома, я волнуюсь, - нарочито строго проговаривала она, понимая, что с радостью сбежала бы сама. Она не думала об Улькиорре, она с головой ушла в заботу о сыне, о доме, как полагается в «образцовых японских семьях». Время наслаивалось багрянцем кленов, лепестками сакуры, мокрым снегом и солнечными ожогами. Гуляя прежними маршрутами, она, словно морок, порой ощущала незримое присутствие Сифера так, как если бы он наблюдал за ней из тени, с другого конца земного шара, из гарганты. Она не стыдилась своего предательства, она никогда не оставила бы сына, это нормально, закономерно, - она же не кукушка. Она стыдилась подлых мыслей Сифера о ней. В конце концов она поступила с ним так же, как он многократно поступал с нею, используя и манипулируя, в попытке выжить. Крупные градины покрывали листву, Орихиме протянула руку из-под навеса, принимая боль, как наказание. - Что ты делаешь? – Куросаки схватил ее за ладонь и дернул на себя, недовольный ее поведением. - Мне вдруг стало интересно, останется ли синяк, - она виновато улыбнулась, пряча глаза. - Веди себя нормально, - раздраженно потребовал он. – Прекрати говорить и делать подобные вещи. Казуи смотрит на тебя. Точно, Ичиго же всегда стремился быть нормальным. Он не желал своей силы, не хотел видеть духов, он не имел какой-то высокой цели или мечты, он умел ценить обычную жизнь, такую, где странной Орихиме отродясь не было места. Счастье, счастье – как ядовитый туман опаивает, парализует мозговую деятельность, отупляет. И когда любишь кого-то, уверен, что так и должно быть, лишаешься воли, привыкаешь жить чужими желаниями, его жизнь становится ценнее твоей собственной. А Орихиме, без сомнения, любила Ичиго. На пятом году их брака рутина сожрала даже пустоту, отточив до механики секс, утренние приветствия, домашние обязанности, бессмысленные вечерние беседы. Ты счастлива, Орихиме, ты обязана чувствовать это, ты должна, ты не имеешь права на нечто иное, потому что твои мечты не имеют значения, существуют только желания твоей семьи. Она смирилась с маской восторженного отчаяния, она не смела надеяться на перемены и даже не хотела их, боясь потерять то единственное, что держало ее в жизни, - сына. Как мантру, она твердила себе: «Счастлива, счастлива», - изо дня в день все больше каменея, отмирая внутри, обезличившись. Иногда, словно просыпаясь ото сна, смаргивая морок, она вслушивалась в детский смех, им согреваясь, чтобы снова утонуть в «показательно образцовом счастье». Сегодня мир готовился встречать Рождество, и семья Куросаки не была исключением. Ичиго хотел идеальный праздничный ужин, жаловался, что год выдался нелегким, и в рождественские дни нужно обязательно отдохнуть всем вместе, а потому богатый стол, совместные торжества и прогулки потом – это то, с чего они начнут. Женщины с утра суетились на кухне, следуя безмолвным традициям семьи. Конечно, никто не спрашивал саму Орихиме, чего хочет она, не интересовался ее самочувствием, удовлетворяясь ее смиренными улыбками и покорностью. Ведь все были уверены в том, что она «счастлива». Ближе к вечеру она вспомнила, что собиралась купить гранатов, и отправилась в магазин, обещая вернуться к восьми вечера, не обращая внимания на протесты Ичиго. Было душно, хотелось хоть на минуту покинуть это место и остаться одной, вдохнуть свободно, без пресловутого, покрытого плесенью и тленом счастья. Рассказать самой себе о метаниях, о том, как почуяла выброс реацу Улькиорры несколько недель назад, но побоялась давать волю тревогам, как хотела попросить Ичиго остаться в праздники дома, чтобы побыть только втроем, без шумной компании родственников и друзей, как после хотела попросить разрешения поехать на пару недель к тетке, чтобы отдохнуть от рутины. Но так никогда бы ни в чем и не призналась. Мокрый снег лип к вороту куртки, и она достала зонт, ускоряя шаг. Фейерверки отменили из-за погоды, и на улицы почти не было людей. Ей вновь показалось, что кто-то за ней следит. Неприятное, давящее ощущение не покидало уже несколько дней, не давало уснуть по ночам, и очень хотелось попросить Ичиго остаться в ее спальне, но она молчала, делая вид, что все в порядке. Она беспокойно осмотрелась вокруг и зашла в магазин. Между рядами и продуктовыми полками ей почудилось знакомое лицо, и она остановилась, считывая чужую реацу. Но чувства молчали, что лишь добавляло тревоги. Расплатившись на кассе, она скорым шагом направилась домой, надеясь найти там ложное ощущение безопасности. Она вбежала во двор и только потом поняла, что Улькиорра стоит за воротами, как проклятый дух, что не решается ступить на освященную землю. И только красные гранаты россыпью, кляксами лавы, кровью на жертвенники обагрили мокрый и грязный снег. Орихиме попала под гипноз и в ловушку. Это яд отсроченного действия. Бомба с запасом времени. И пришла пора умирать. Она замерла на пороге, узнав его, выронив сумку, раскрыв от ужаса и удивления рот, буквально видя, как мир вокруг рассыпается, иллюзия перестает действовать, выталкивая ее в мрачную реальность. Разве не этого она потаенно хотела? Разве не этого ты хотела, женщина? Спустя почти пять лет он вернулся в Каракуру, скрывая реацу, как маньяк, следуя по пятам за подлунной принцессой, выслеживая ее день изо дня, едва не теряя рассудок от голода. Он заметил ее спустя сутки после прибытия, как только уладил свои дела, когда та шла по улице с огромными пакетами продуктов, как всегда, погруженная в свои мысли, слегка похудевшая, с невероятно уставшими глазами. Сифер приметил это сразу. Он не прогадал, он знал ее слишком хорошо. Счастье? Ха! Такие, как эта женщина, не способны на счастье в рутине, в быту, в угасании жизни. Сифер молчал, как обычно, смотрел холодно и пренебрежительно, требовательно, но чуткая Орихиме уловила в нем жажду на грани отчаяния, безумия, помешательства. Жажду, какой не хватало ей самой эти годы. Он не шевелился, как будто даже не моргал, не вынимал руки из карманов теплого драпового пальто, и на мгновение ей показалось, что это мираж, галлюцинация от усталости. Сейчас Ичиго позовет ее, тронет за плечо, и все исчезнет, втаскивая назад в ошеломляюще отупляющее счастье ее отмирающее тело. Ветер, снег, дыхание планеты замерло с ними двумя, стремясь дать им чуть больше времени, вселенная остановилась, давая Орихиме шанс принять самое важное решение в жизни. Через минуту на порог выбежал Казуи и принялся что-то тараторить, дергая ее за рукав. Но та продолжала смотреть лишь в темно-зеленые глаза, застывшие вязкой трясиной болот. Улькиорра, заметив ребенка, скосил на него брезгливый взгляд, отвернулся и поспешил уйти. И это вывело ее из оцепенения волной ужаса, словно она могла лишиться его навсегда. Она побежала за ним, не обращая внимания на удивленного, зовущего ее ребенка. Ичиго почуял его тоже. Стоило тому появиться в городе, он уже знал, к чему все это приведет и чем закончится для его жизни. Он знал, - это расплата за то, что бросал Орихиме в одиночестве слишком часто, за то, что позволял Пустому быть рядом, когда должен был делать это сам, за то, что предавал ее бесконечное количество раз. Но не мог ничего поделать с собой так же, как и не могла Орихиме, как и не мог сам Улькиорра. Тот когда-то сказал, что они трое связаны и в этой связи одна только боль. Ичиго вышел на порог и взял Казуи на руки, придумывая очевидную ложь для него, понимая, что Сиферу всегда будет мало и однажды он не позволит Орихиме вернуться, размышляя над тем, как объяснить это сыну. В его семье всегда лгали и делали это с упоением, самозабвенно веря в собственную ложь: все детство его обманывал отец, он обманывал Орихиме много лет подряд, Орихиме лгала об Улькиорре, Казуи врал о сне и посещении подготовительных курсов, прогуливая школу и ночи напролет отправляя души в Ад. Лгали сестры, чтобы не ранить друг друга. Лгали друзья. Целый мир, построенный вокруг лжи. Что с того, если ее станет чуть больше. Орихиме шла за Сифером след в след, движение в движение, не приближаясь, сохраняя дистанцию, боясь спугнуть, словно это не он выслеживал ее, а наоборот. Мысли очистились от наносной, отвратительно счастливой трухи, приоритеты стали ясны. Ее прошлая жизнь до этой встречи обесценилась и перестала иметь какой бы то ни было вес, ее привязанности оборвались, стены рухнули, ее окружила, взяла под локоть и повела за собой съедающая все пустое и ложное, наползающая безальтернативностью властная тень Улькиорры. Это была не ее жизнь, она никогда не мечтала об этом, она не хотела жить в обезличенном мире механических кукол, она презирала последовательность и рутину, обычность, нормальность и правильность вызывали в ней подростковое, незрелое и противоестественное желание все разрушать. Она шла за Сифером, как в первую встречу, потому что тот снова, как и всегда, вернулся за ней, пришел ее спасти, забрать, очистить от скверны обыденности и заурядности, которой та почти заразилась. Она задыхалась от восторга и возбуждения, входя за ним в маленькую квартирку на последнем этаже, она хотела его, она сожрала бы его, если бы была Пустым. Наконец, она готова была признаться себе, что размышляла об их связи, пока жила, гнила в семье Куросаки, признаться, что ей не хватало его ласки, заботы и тихого бархата голоса, его скупых касаний и провокационных вопросов. Она привыкла жить в боли, и Сифер стал ее зоной комфорта, а не это чужеродное, отторгаемое, пугающее картонное счастье, которое нельзя ни понять, не прочувствовать. Она не любила Улькиорру, но привыкла настолько, что стала почти зависима. Должно быть, это тот самый стокгольмский синдром, насмехалась она над собой, должно быть, она угодила в ловушку, куда попадают все жертвы умных преступников. И все же, если опустить крайности его характера, его одержимость ею, было то, что всегда подкупало: внимательность к ее словам, Сифер действительно умел слушать, она в самом деле была ему интересна, и не только как женщина; к ее настроениям, он ценил ее как личность, а не как тень Куросаки. Размышляя о нем, она понимала, что и не хотела бы его полюбить, потому что всякую любовь убивает суетная пошлость бытия. Она хотела бы сохранить их связь на грани созависимости. Он замер в центре комнаты, в центре пространства, в центре планетарной системы, в самом центре черной дыры, подпуская ее к себе, как Млечный Путь подпускает Андромеду все ближе и ближе, позволяя ей себя поглотить. Он обнял ее едва ощутимо, чуть прикасаясь, боясь потерять контроль и вцепиться зубами ей в шею, волной ядовитой реацу уничтожив окрестный квартал. Он прерывисто выдохнул, на изломе, надрыве, в истоме изгибая брови дугой от невыразимой силы страдания, отпуская, наконец, свою похоть, голод, амок, наблюдая, как женщина сбрасывает одежды, как старую кожу, опостылевший прежний мир и оковы, льнет к его телу, позволяя опрокинуть себя на холодный, давно нечищеный пол, прикрывая ладонью рот, чтобы не стенать, не стонать, не кричать слишком громко, оплавляясь в ее руках. - Я люблю тебя, - бессвязно шептала она, так привыкшая лгать, мерно, мягко, глубоко двигаясь сверху, ощущая, как под пальцами рвется пульс. Сифер заламывал руки, Сифер прокусил ладонь, пытаясь сдержаться, Сифер набрал воздуха в грудь, собираясь выдавить из себя что-то протестное. – Ничего не говори, - успокаивала она, целуя до кислородного голодания, до спазмов, до головокружения. – Я тебя не люблю. Он чуть приподнялся, благодарно заглядывая в глаза, по-прежнему страшась собственной страсти, касаясь, как фарфоровой куклы, словно каждое движение могло ее изуродовать, заклеймить и разрушить. Это не похоть, - искусство. Не измена, - освобождение. Не предательство, - правда. Не любовь, - одержимость. Она наконец-то стала собой, наконец-то вернула свое сердце на место. Она целовала его исступленно и не могла насытиться, касалась и не могла утолить внутридуховную жажду, кончала и не могла заполнить бездонную утробу ничто. Она мечтала стать Пустым, чтобы пожрать его, поглотить, соединиться, потому что только так возможно было не лишаться его снова, не разлучаться. Ей все казалось происходящего недостаточно. Ей хотелось его настоящего, хотелось сорвать покровы, выломать, вытравить правила, нырнуть в пустоту. Она попросила его скинуть гигай, чтобы чувствовать реальное тело, наглотаться реацу, оставить внутренний след. И расцарапав в неистовстве кожу, вымарывая алыми кляксами влажную спину, принялась зацеловывать кромку дыры, не обращая внимания на собственные ссадины и синяки. Она хотела его, хотела так сильно, что могла бы его уничтожить в безумии, могла сама добровольно стать его пищей. Сифер был жаден и зол, Сифер едва не выпустил крылья, Сифер готов был содрать с нее кожу, чтобы очистить от следов чужого присутствия, чужих кандалов. Орихиме не сопротивлялась, выплескивая наружу страдания, потому что «для Улькиорры у нее одна только боль». Она смогла отпустить его, отстраниться лишь спустя двое суток. И он смеялся над собой, он хотел сожрать ее душу, утолить ею голод, в итоге оказался сам, словно жертва, пойман в силок. Куросаки благоразумно не звонил, и это был его самый ценный подарок на праздник, думала она, принимая ласки Сифера под душем. - Ты голодна? – словно в насмешку спросил он. Сорванный голос звучал сипло и глухо. - О, я сыта, Улькиорра! - рассмеялась Орихиме, позволяя вжимать себя в стену. - То, что ты сказала мне… - с придыханием начал он. - Хочешь узнать, правда ли это? – смеясь, перебила Химе. Тот смотрел исподлобья, и взял ее грубо, до боли, оставляя следы от ногтей на плечах, злясь, что та не перестает насмехаться. - Хочу знать, - он тяжело дышал, - как мне теперь тебя отпустить, - Орихиме обхватила его ногами. – Хочу знать, - он задержал дыхание и кончил, упираясь лбом ей в плечо, - что ты принадлежишь только мне… Она не слушала его, выводя фрактальные схемы будущих побегов, бессонных ночей, расставаний и лжи на его спине. Не имело значения, что он скажет, потому что Сифер – всегда Сифер: негативист, идеалист и меланхолик. Когда все будут бороться, несмотря на отсутствие шансов на победу, он предпочтет опустить руки и удариться в рефлексию. Даже в самом счастливом моменте будет искать подвох и повод быть настороже. Потому неважно, что он говорит, Орихиме все сделает сама, она все решила. - Я останусь с тобой, - в сотый раз повторила она, вынуждая Сифера становиться все более мрачным. В прошлый раз доверие ее словам обернулось позорным проигрышем и бегством из города. А та все продолжала смеяться: - Ну будь ты хоть немного слабее! У тебя ведь не было женщин до меня? - Это не важно, - сердито пробубнил Сифер, снова поддаваясь на ласки, бесконечным вихревым потоком захватившие его волю. Они брели, держась за руки, словно годы назад, по зимнему вечернему парку, заметаемые внезапно обрушившейся метелью, засыпаемые снегом, пеплом, песком. Минула почти неделя с побега Орихиме, с ее отчаянной попытки спастись. - Мы словно вернулись в Ноборибецу… - прошептала она печально, ловя его тихую улыбку, - первую за все время. Зазвонил телефон, Орихиме не вздрогнула, словно извелась от ожидания, и сразу ответила, отпуская ладонь Сифера и все, что говорила ему, увлеченная страстью, отходя в сторону, оставляя его позади. Тот не шелохнулся, смотрел пристально, не веря ни единому ее обещанию. Он знал, что так будет, знал, что вытащить женщину из мира иллюзий, обмана и притворно-приторного счастья выйдет не сразу. Он должен уничтожить привычный ей мир, разрушить ее семью, вывернуть наизнанку всю грязь Куросаки, он не позволит ей больше запутать себя, не поддастся на ее уговоры и клятвы. Он сделает все сам и теми методами, к которым привык. - Да? – громко произнесла она, готовая лгать упоенно. - Успокоилась? – голос Ичиго не звучал взволнованно или зло, скорее, буднично и безразлично, словно он собирался предложить встретить ее у метро. – Казуи соскучился. - Да… - кивнула та сама и себе и повесила трубку, слегка раздосадованная. Улькиорра продолжал молчать, надменно наблюдая за ней, оценивая ее поведение. Та подошла, по-детски виновато заглядывая в глаза. - Улькиорра… Мой сын… - промямлила она. - Никогда не лги мне больше, - он встряхнул ее. – Я хочу знать все твои мысли, все, что с тобой происходит, все, что касается твоей души, - Химе растерянно кивнула. – Идем. Я тебя провожу, - но она попятилась назад, понимая нелепость его требований. – В чем дело?! – он начинал раздражаться. - Ни в чем… - и понуро побрела за ним. Он заявлял на нее права, он словно говорил: «Я возвращаю тебя ему только из-за ребенка. Но скоро и это не остановит меня». Сифер открыл дверь дома Куросаки. Ичиго стоял в коридоре. Химе застыла между ними, как между двумя неизбежно приближающимися, идущими на таран самолетами, ощущая себя полностью беспомощной. - Здравствуй, Улькиорра! – ломано, но громко и напоказ пробасил синигами, заставляя Орихиме испуганно взглянуть на него. – Давно не виделись, - он криво и нагло усмехнулся. Сифер молчал, оценивая обстановку с непроницаемым лицом. – Зайдешь? Орихиме приготовит нам чай. - Да, - он прошел в гостиную, не разуваясь, видя краем глаза, как Куросаки ухмыляется его неизменной бесцеремонности и демонстративному пренебрежению к традициям. - Эм… Ульки… - начала было Химе. - Ничего, пусть проходит так, - мягко улыбнулся Ичиго – он наизусть знал его характер, черта с два он выведет его из себя такими нелепыми и предсказуемыми провокациями. – Он же у нас «иностранец», - насмешливо кивнул тот. И стоило Сиферу перешагнуть через порог, как он столкнулся с реальностью этого дома: десятки счастливых фотографий: Орихиме и сын, вся семья в сборе, родители Ичиго, Казуи вместе с отцом и дедом и тд – до бесконечности. Стоило немалых усилий, чтобы сохранить невозмутимость, продолжить верить в иллюзорность, поддельность всего этого, по-прежнему оставаться спокойным и понять, зачем он сюда пришел. Продемонстрировать Куросаки свою власть над женщиной? Тот и так это знал. Доказать, что он может ей управлять? Это давно ни для кого не новость. Нужно было что-то еще, что-то более важное, значимое, что-то, что было у Ичиго, но никак не мог обрести Улькиорра. Связь. Он должен был заполучить эту связь любой ценой, связь более прочную, нерушимую, достаточную, чтобы вынудить женщину отказаться от семьи. Он снова надменно осмотрел комнату, медленно переводя взгляд от снимка к снимку, словно сканируя их на подлинность, пытаясь понять природу запечатленных моментов. И вдруг понял: здесь везде обман, все ложь и не имеет значения, кроме привязанности женщины к ребенку. Она действительно любила его. Любила до отвращения чисто, любила так, как сам бы Сифер никогда не смог полюбить никого. Это выводило из себя, выбивало почву из-под ног и рушило все планы, которые он тщательно готовил почти пять лет. Разорвать связь с Куросаки оказалось недостаточно, этого было мало. Добиться от женщины того же с этим ребенком сложнее. Сифер буквально физически ощущал отвращение, неприятие, которые провоцировал ее сын, и не мог переступить через себя; желая заполучить женщину, он, может быть, хотел бы это сделать, но не мог, это было просто невозможно, потому что это существо - все равно что вечное напоминание о том, что тогда – всегда – женщина выбирала не его – не Сифера. - Женщина, принеси чай, - требовательно произнес Улькиорра, располагаясь на диване, но та продолжала наблюдать за ними в оцепенении. – Ты забыла, где в твоем доме кухня? Или это уже не твой дом? – его лицо оставалось абсолютно спокойным, голос мерно тек, как и всегда, почти не заключая в себе интонаций, но Химе уловила в нем едва заметные нотки раздражения, вызывающие в прежние времена тревогу и страх. – А может… - Куросаки вдруг коснулся его запястья, вынуждая Сифера мгновенно напружиниться и выйти из привычной ему зоны комфорта и самоконтроля. Он скосил взгляд на чужую ладонь. - Как твои дела? – участливо осведомился тот, наловчившись за столько лет улыбаться вежливо и ложно, как если бы перед ним был приятель с работы. – Ты давно вернулся? - Нет, – почти беззвучно проговорил Улькиорра и отдернул ладонь. - Как там в Уэко Мундо? Ты ведь был там? Сифер не слушал вполуха и отвечал машинально, не особенно заботясь об этом, продолжая изучать жилище женщины на предмет слабых мест. Нужно было найти болевую точку, открытую рану, глубокую тайну, чтобы доказать бессмысленность жизни в этой семье, подлую эксплуатацию и игру на чувствах человеческой женщины. Это минное поле, где каждый шаг – заведомо предрешенная смерть. Это точечный обстрел позиций противника. И Сифер знал, куда надавить. - Как дела у Кучики Рукии? Ты по-прежнему видишься с ней? – вопрос прозвучал громко, провокационно, так, чтобы женщина слышала его даже из кухни. Куросаки дернул уголками губ, мгновенно сделавшись мрачным. - Нет, - сухо ответил он. – Кучики давно замужем, она капитан, у нее полно обязанностей и совершенно нет лишнего времени. - Надо же, как ты осведомлен, - продолжил давить арранкар. – Помнится, в прежние времена тебе это не мешало, и ты… - Хватит, Улькиорра! – Куросаки поднялся, едва сдерживая гнев, а значит, Сифер сделал правильный выбор. – Я дал вам с Орихиме достаточно времени. Я не стану ее упрекать и никогда не заговорю о произошедшем. Каждый получил то, что хотел. А теперь уходи из моего дома, - он готовился, если нужно, вытолкать его силой. - Орихиме-тян, ты вернулась! – Юзу улыбалась, обнимая ее и провожая на кухню. - Ты так неожиданно пропала. Мы все беспокоились, - Химе выглядела измученной, затравленной, как будто ее ввели в камеру пыток. – Но Ичиго сказал, что твой приятель заболел, и тебе пришлось неожиданно уехать, чтобы помочь ему. - Мама, мама! – громко хлопая в ладоши, вбежал Казуи. И та шарахнулась от него, как от чудовища, когда мальчик схватил ее за ладонь. - Орихиме-тян, ты здорова? – забеспокоилась Юзу. Она паниковала и металась, как затравленный зверь, пока наконец не услышала слова Ичиго – ее ни в чем не будут обвинять, ее простят, а это значит, что он все же любит ее хоть немного. К горлу подкатил ком. Она всегда сомневалась в его любви, в его привязанности и точно никогда не верила в его верность. Она знала про его связь с Кучики и отчасти ушла с Сифером из мести, гнева и обиды, кроме всего прочего. Но выходило, что Ичиго все же дорожил ею. И очень хотелось в это верить, ведь обманываться всегда проще, чем принять неудобную реальность. - Все хорошо, Юзу, я просто немного устала, - она нервно дернула уголками губ и принялась готовить чай. Слова были излишни, слова потеряли значение и повисли в воздухе, застыли колючей проволокой на подступах к святилищу имени подлунной принцессы. Слова всегда тянут вниз, камнем лежат на груди, слова лгут, перевирают, обессмысливают горячечный вдох, прежде чем успеваешь набрать в легкие слов. Все стало неважным, все стало ненужным, все материальные ценности обратились в труху. Покров ложного мира шел трещинами, покрывался пустотами, распадался, рассеивался, изъязвлял мерзлоту стен, которыми отгородилась Орихиме от чувств, похороненных в Ноборибецу, утопленных в океане, закопанных в пустыне, оставленных в древнем храме. Она сопротивлялась, она цеплялась за Ичиго, как за спасательный круг, она не хотела перемен, она боялась Сифера и его абсолютной разрушительной власти, она боялась потерять обретенное, пусть бы и ложное, обоюдно преданное семейное счастье. Она не хотела, чтобы Казуи проходил через то же, через что и она. Нет ничего вокруг, нет ничего ценного, рефреном звучало в мозгу наставление Сифера, как если бы бог явился и разъяснил ей природу вещей, обесценив всю ее жизнь до бессмыслия. Важного не существует, любовь как генетический дефект, родственные узы обречены на предательство. Она разрывалась изнутри, словно в ней жили два человека: заботливая жена и мать, ценящая семейные ценности, страшащаяся перемен, и безрассудная, признающая внутреннюю тьму вечная пленница Улькиорры. Запах ее волос, касание ее пальцев, огонь ее тела, даже имя ее сделалось абсолютно неважным, словно она есть обобщение всех грехов и страстей, словно это не Сифер владеет ее разумом, а совсем наоборот. И все же на чаепитии арранкар заставил себя расслабиться, он наслаждался победой, пусть мимолетной, путь это была только первая часть длительной битвы, первый аккорд, но достаточный, чтобы внести сомнения и разлад в душу Куросаки, хотя тот и продолжал усиленно изображать равнодушие. Орихиме поставила поднос и встала поодаль, словно стараясь не мешать и слиться с обстановкой. - Присаживайся, - пригласил Сифер так, словно это был его дом, словно это они все пришли к нему в гости просить его милости. – Что ты застыла, как истукан?! Никто из них сейчас не думал о ней, они слишком заняты друг другом, им дела нет до того, что творится у нее внутри, они снова сражаются, снова Ичиго пропускает удар, а у Улькиорры снова не хватает воли лишить его жизни, он снова слишком милосерден, слишком осторожен, слишком блюдет правила. Снова взаимные провокации, ментальные ловушки, сломанные судьбы. А она лишь переходящий трофей. - Я проверю, как Казуи, - она натянуто улыбнулась и вышла. Ей ведь неплохо жилось, уж точно лучше, чем многим, так почему она никогда не может быть просто счастливой, почему ей всегда мало, всегда нужно что-то еще, почему внутри разъедает тоска, когда нужно радоваться, нужно быть довольной… Зачем Улькиорра вернулся… - она тяжело выдохнула и прислонилась затылком к стене рядом с комнатой сына, - зачем она пошла за ним… Она ведь знала, что тот не остановится, что это только начало, что он уже не отпустит ее, не теперь, когда он познал вкус обладания ею, не теперь, когда она практически стала его частью, не теперь, когда он раскрыл ей свое пустое сердце, и не теперь, когда обозначил как абсолют их связь. - Чего ты хочешь? – Куросаки мгновенно сменил тон на угрожающий, стоило им остаться вдвоем. – Это все, или ты так и продолжишь рушить нашу семью? - Отдай ее, - самоуверенно заявил Сифер. - Ты сдурел?! – Ичиго аж вскочил, негодуя. - Она больше тебе не принадлежит, - по-прежнему холодно продолжил Улькиорра, ничем не выдавая важности момента, словно для него это был рядовой разговор. – И никогда не была твоей. Куросаки напряженно молчал, оценивая его слова. Все нормально, успокаивал он себя, это просто Улькиорра, ничего нового он не выкинет. Да, сейчас ему нечего терять, но что из этого?! Он не изменился: чуть больше отчаяния, чуть меньше здравого смысла, но он все тот же, будет угрожать, провоцировать, но ничего не сделает. Стало легче. - Какого хрена ты вообще приперся в мой дом?! – он расслабился и наконец овладел ситуацией. - А ты боишься? – вдруг спросил Сифер. Куросаки на мгновенье показалось, что он снова что-то упускает. – Эта женщина и твой ребенок связаны со мной гораздо больше, чем со всеми вами вместе взятыми. И это ваше «родство» - чушь. - Заткнись, - Ичиго сжимал кулаки, осознавая, что если сейчас ударит его, легенда о «заболевшем друге» рассыплется, и это осложнит жизнь Орихиме. Но Сифер слишком умен, он сразу вызнал слабые места, он рассчитал удар, и если не остановить его, он окончательно спутает его мысли. - Неужели ты никогда не думал о том, что я намеренно мог что-то сделать с этим ребенком, зная, как действовал Айзен, пока твоя мать носила тебя? Не разочаровывай меня, Ичиго. Ты же не настолько туп, - он продолжал демонстрировать абсолютный контроль. – Я мог отравить его своей реацу так же, как когда-то это сделали с тобой. Ты должен быть в ужасе от этих мыслей. - Уходи, Улькиорра, - сквозь зубы выдавил Куросаки. – Я не хочу бить тебя на глазах у своей семьи. Уходи. Он ведь действительно думал об этом. Он чувствовал в те дни, когда бывал дома, на коже Орихиме следы силы Сифера, но был слишком увлечен связью с Рукией, чтобы придавать этому значение. - Понимаешь, Ичиго, твой сын будет чувствовать связь со мной так же, как ты чувствуешь эту связь с пустым внутри тебя и с Айзеном. И однажды он придет ко мне. И тогда я решу его судьбу, - он скучающе смотрел синигами в глаза, давая понять, что на самом деле ему плевать на то, что тот ответит, потому что власть сейчас в его руках, вся его жизнь лежит у Сифера на ладонях. - Чего ты хочешь? – сдавленно выдавил тот. - Неужели я должен повторять дважды? – с издевкой проговорил Сифер. - Я не отдам тебе Казуи, - угрожающе заявил Ичиго. - Он мне не нужен. Пока, - арранкар наконец поравнялся с ним взглядом, продолжая наслаждаться победой. - Орихиме сама решит, что ей делать. Если она выберет тебя, я не стану ее удерживать, - он опустил голову и сделал шаг назад, пропуская Улькиорру вперед. – Ты загнал меня в ловушку. Не оставил мне выбора. Можешь быть доволен собой, - он кивнул сам себе, словно напоказ признавая поражение. - Куросаки Ичиго, ты со своими мелочными желаниями, целями и смыслами понятия не имеешь, чего я хочу на самом деле, - с отвращением выдавил Сифер. – Ты живешь и думаешь, что всего добился сам. Однако все, что ты имеешь, твоя сила, эта женщина, дом, даже этот ребенок, - заслуга кого-то другого, будь то Урахара Киске, Айзен, твой отец или я. У тебя ничего нет. Твоего. ничего. нет, - он говорил четко и медленно, словно учитель, объясняя нерадивому ученику заурядные истины. - Я убью тебя, - озлобленно прошептал Ичиго. - Давай. Сделай это здесь и сейчас. Покажи свою смелость, - продолжал провоцировать Сифер. – Может, хоть тогда ты заимеешь что-то свое, - он вышел, оставляя за собой флер безысходности. Тот попятился, ощущая подавляющее бессилие. Сифер слишком коварен и все делает с дальним прицелом. Вполне возможно, он задумал это пять лет назад, а может, и вовсе еще в Уэко Мундо, и только притворялся беспомощным. Он уже тогда заложил бомбу в основы его семьи, и пришло время ее активировать. Он заставил его на сотую долю секунды испугаться за сына, он вынудил его поверить в то, что лишился контроля над собственной жизнью. Наивно было думать, что Сифер оставил их в покое и никогда не вернется. Тот умен, умеет ждать и одержим Орихиме. И теперь заполучил еще один козырь в виде сил его сына. Стоило догадаться, что так будет. Стоило убить его хоть сотню раз подряд, если бы это дало шанс спастись. Все рушилось, приходило в негодность, казалось наваждением, сном, воплощения которого в реальность и не было никогда, гипнозом, и вот пришло время просыпаться, осознать, что ложь не может быть вечной. Он прошел в детскую: Орихиме играла с Казуи, строила с ним пирамидки и домики. Такие же эти несколько лет стоил он сам – игрушечные, ненастоящие. Женщина взглянула на него, словно ожидая решения. - Папа, а с кем ты так долго говорил? – мальчик потянул его за руку, вынуждая сесть рядом. Куросаки принялся машинально складывать кубики: вот стена боли, стена бессилия, стена лжи и стена, отгородившая их троих от реальности. И правда, с кем? С кем он говорил сейчас? Сифер кто? Как его обозначить? Химе напряженно сжала ладони. Чудовище из другого мира? Единственный, кому удалось победить Куросаки? Дважды. Кто спас его и Орихиме? И наконец тот, кто помог ей выносить Казуи… Сифер кто? Тот, кто отравил его жену похотью, похитил ее, кто должен был убить ее задолго до их брака… - Это… - неуверенно после долго молчания начал Ичиго, - друг семьи… - проклиная себя, выдавил он. – Он долго был в отъезде и теперь вернулся. - Он теперь будет приходить к нам в гости? – по-детски невинно продолжил мальчик. - Нет! - едва не выкрикнул Куросаки. – Нет… Иногда мама будет видеться с ним. Если захочет. Может быть, когда я буду в Сообществе Душ… Это все, что мог позволить, все, что мог сделать, чтобы попытаться сохранить их, пусть и лишенную искренности и любви, но семью. Он знал, что если начнет скандалить, запрещать, сделает только хуже, спровоцирует больше лжи. Он все еще был уверен, что Орихиме никогда не оставит сына, и не думал о желаниях самой Орихиме.