Одержимость

Глава 12

Осень тонким саваном омертвевшей листвы ниспадала на острые плечи, обнимала нежнее невесты, отнимала остатки личного, индивидуального, культивируя общность, взаимозависимость, ведущий к обоюдной погибели симбиоз. Спаивала намертво зимней стужей, заваривала швы и протечки, не позволяя выбраться из кокона беспрерывной эмоциональной дремоты. Весною текла по артериям, венам, рвала капилляры, расползаясь темным пятном синяка, отравляя волю механическим, по книгам заученным теплом. Телом… Осень творила внутри городской суеты изобилие, наслоение, расслоение, шелестение шипящих в шорохах, шуршании, шуме дождя – неразличимый, бесшовный шепот перед затишьем зимы. Фигуры плыли бесформенной стаей перелетных птиц, букв, ударений – слепые, безразличные, безучастные – растворялись в водАх океана, после себя оставляя предвестие тревожных времен. День за днем, окно за окном, за шагом еще один: чьи-то слезы, пустые надежды, ожидания боли, смерти, любви, чьи-то пурпуром блещут одежды, чья-то правда на тонкой брови. Чья-то осень полнится светом, чья-то стынет в онемевших глазах. Выцветает потускневшим буклетом чья-то жизнь в святых образАх. Чей-то холод приятнее счастья, апатичной идиллии лет. Невесомое касанье запястья теплее, чем солнечный свет. Чья-то осень похожа на Припять, чья-то – догорает в ночи. Улькиорре так хочется выпить душу женщины в огарке свечи. Улькиорре так хочется выесть созревающий осенью плод. По укусу, по части повычесть, но он терпит, ломается, ждет. Улькиорре так хочется вызнать обрастание сердца грехом, зафиксировать значимый признак, в неотравленном сердце живом. Улькиорре так хочется вырвать эту связь из чрева Химе, хочется вытравить, выдрать эту осень к грядущей зиме. Он так жаждет зоны комфорта в потерях, в пустотах, в ничто, что надолго запасся терпеньем, чтобы выбрать, вобрать позже за каждую растраченную минуту, каждый отданный вдох, каждую впитанную молекулу кислорода чужим, паразитирующим в чреве женщины существом. Орихиме дремала в руках Улькиорры, кутаясь, купаясь во снах, воспоминаниях, выдавая желаемое за то, чего нет. Длительные прогулки по заснеженному городу, наводненному городу, утопающему в солнце городу – по микромиру в запаянной колбе. Пустые, простые разговоры, задевание плеча плечом, ладони ладонью – кончики пальцев словно датчики сейсмоактивности. Касание взглядов жарче поверхности солнца. Улькиорра облизывает верхнюю губу на морозе, ощущая покалывание. Орихиме следит за кончиком его языка завороженно, заторможенно, загипнотизированно, весь мир ее замыкается на кончике языка, в жале пчелы, острие иглы, в космической вспышке фантазий. Она застенчиво опускает глаза, отводит взгляд, прячет и прячется, схлопывается, сгорает, как бумажный фонарик, от нахлынувшего стыда. Улькиорра продолжает нести какой-то бред про правильное питание, равномерное распределение активности, поддержание веса и здоровый сон. Он, как приставленный страж, опекун и нянька, таскается с ней на каждый сеанс к врачу, УЗИ, следит за сдачей анализов. Он опытный, он проходил это в Ноборибецу. Он хочет, чтобы плод был здоров, хочет, чтобы Сообщество Душ осталось довольно работой инкубатора и, наконец, освободило от миссии, отпустило, оставило. Он искренне, по простодушию своему уверен, что Химе бросит дитя. Он слепо верит в эти касания пальцев, горящие взгляды и ее нелюбовь. И к ребенку, и к Куросаки, и к нему самому потому, что его никогда не любили. Орихиме не слушает его. Но слышит его очерняющую пустоту. Подушечка пальца скользит в кармане по чужой коже, едва задевая. Женщина вздрагивает и разрывает контакт. Сифер удовлетворенно смотрит секунду, вторую и медленно отворачивается, дает ей время перевести дух, отдышаться и выдохнуть. - Как твои дела, Женщина? Ты сегодня хорошо поела? – чуть шуршит голосом он очередного спирального дня, зацикленного временного потока. «Ты бессмысленно тратишь свою жизнь на тех, кому не нужна, кто тебя никогда не оценит, для кого твоя жертва – ничтожное бремя», - слышит Орихиме и кивает. Сифер всегда умел говорить взглядом больше, чем голосом. Когда почти с рождения нем, выбор у тебя небольшой, и этому быстро учишься как единственному способу общения. Он обходит ее по кругу, тщательно осматривая на предмет изменений с прошлого дня – ежедневно, изо дня в день с присущей ему скрупулезностью. - Ты всегда смотришь на мой живот так, словно замечаешь, насколько он вырос, - скороговоркой, натянуто улыбаясь, пытается разрядить обстановку она. - Я вижу, - сухо подтверждает тот. «Я слежу за тобой, контролирую каждый твой вдох», - снова слышит Орихиме и пытается сгладить острые углы тетраэдров в бесконечности измерений и вариаций их общения. Он ведет ее в ванную, поддерживая под локоть, осторожно переступая через сброшенную ненужным хламом одежду, через гордость, стыд и сомнения. - Смотри, - говорит он, задерживаясь перед зеркалом и разворачивая женщину. – Смотри. Я хочу, чтобы ты себя запомнила, - он властно держит за плечи, не позволяя уйти или прикрыться. «Я хочу, чтобы ты поняла, от чего собираешься отказаться, что потеряешь, чего ты лишишься. Я хочу, чтобы ты выбрала», - отдается эхом внутри Орихиме, и она разворачивается к нему лицом, прижимаясь к груди жалостливо и трусливо. По-зимнему,- весеннему яркое солнце слепит глаза, посыпает золотом кожу, пока она стоит напротив окна в нижнем белье, а Сифер, не рискуя больше притрагиваться к чреву, с усердием, лишь ему присущим, питает чужой плод реацу. - Дай руку, - говорит она, когда он заканчивает. Тот неохотно подчиняется, наблюдая, как она кладет его распахнутую ладонь поверх живота, позволяя чувствовать, как ребенок двигается. – Это чудо жизни, Улькиорра, - говорит она мягко и ласково. - Ясно, - мрачно и сдержанно кивает он, быстро убирая руку в карман. – У тебя будет сын, - сдавленно сообщает. Это и не должно звучать как поздравление, это приговор и так заранее принадлежащему Аду дитя. - Ты это понял по силе ударов? – смеется Орихиме, пытаясь отыскать во тьме его голоса искорку теплоты и сочувствия. - Увидел его душу. Осень застыла в промежуточной стадии, в преддверии зимы, смешалась с весенней капелью, оттепелью, оттаивая, размягчая заледеневшую, заиндевелую, изъеденную ветрами пустыни, обеленную, обделенную жалостью душу. Сиферу и в голову не приходило, что люди могут действовать из одной лишь любви или ответственности, условностей и правил. Он не сомневался, что стоит поманить бывшую пленницу, не приказывать, а лишь взглянуть, как та придет, откажется от прежней жизни потому, что в коконе пустоты теплее и целостнее. Ему и в голову не приходило, что она будущая мать, а не просто арендованная синигами утроба. Откуда ему знать об этом. В глазах сородичей его мать была именно такой – способом размножения, не больше. Подсознательно или осознанно, но он проецировал образ ее на Химе, он упивался ее метаниями, он был уверен, что так спасает ее от участи той, кто его родила. Осень проникала в Орихиме сквозь пальцы арранкара с его ядовитой реацу, со взглядом, со вздохом, с аурой пустоты. Он словно изолировал ее от семьи, от друзей, она перестала понимать, где реальность, где правильный выбор, она попала в силок, в комнату с мягкими стенами, замкнулась, запуталась в очаровании ледяного обаяния нефритовых глаз. Семь месяцев превратились в одно затяжное стенание, касание, скользящее, неуловимое, едва ощутимое, дрожащее под натиском суеты, изломанное изнутри, заранее обреченное. Шелестящее шуршание листвы под ногами. Липкий снег на подошвах. Замерзшие ладони в чужом кармане – сладостный морок эмпатии. Сифер обсессивно заботлив и расчетливо нежен, параноидально внимателен и эталонно учтив, Сифер следит за питанием, за насыщенностью кислородом крови, считает пульс и рассматривает цвет мочи на свету. Ичиго может спать спокойно, смеется про себя Орихиме, Улькиорра сделает все, чтобы ее ребенок родился здоровым, более идеального помощника и придумать нельзя. Более преданного, беспокойного равнодушия. - Разве пирожные, которые, судя по информации на упаковке, остаются свежими целый год, не должны вызывать подозрение? – он брезгливо и подозрительно смотрел на пачку «Орион Чокопай» в руках женщины. Та протянула ему такую же. - Нет. Просто попробуй, - кивнула она, откусывая кусочек. - Здесь написано: «Не содержат красителей и консервантов», - но при этом оно розового цвета и пригодно к употреблению целый год без заморозки, - тот отложил свою пачку на край стола, недовольно наблюдая за Орихиме. - Ты можешь хоть одну минуту не критиковать то, что я ем?! – взмолилась она. Сифер нахмурился. – Ну хорошо. Видишь, эта упаковка герметичная, она защищает от распространения бактерий, - с умным видом пояснила она на совершенно нечитаемое выражение лица арранкара. - Оно было бы защищено от распространения микроорганизмов, если бы было упаковано минимум при ста градусах в вакууме или в раскаленной печи. А если нет, значит, здесь полно добавок, которые негативно скажутся впоследствии на развитии плода. Ты должна… И Орихиме закатила глаза, демонстративно заталкивая в рот и второе пирожное тоже. - Ты мне совсем не доверяешь? – пробубнила она. Сифер прищурился. - Ты практически не общаешься со своим мужем, спускаешь с рук ему измену, врешь его семье о том, где проводишь время, а до этого вообще всех предала ради врагов. По-твоему, ты заслуживаешь доверия? – в голосе сквозила насмешка, но Химе пропустила ее мимо ушей. - Ооо, - она снова закатила глаза. – Вот, ешь свой фруктовый мармелад, который ты так любишь, - и положила перед ним пакетик «мишек Гамми». Тот молчал и смотрел с легким недоумением, раздражением. - Я не понимаю, как можно так легкомысленно относиться к своему здоровью?! - вывел он, наконец. – Людские тела слабы. Ваше самочувствие напрямую связано с питанием, качеством сна и уровнем стресса. Орихиме забрала мармелад себе. Осень проистекала из источника обоюдных страданий, отвержения, отрешения, опровержения бесконечного потока неконтролируемой лжи, отказа вливаться в действительность, сыпала острым краем мелких снегов до нарушения сердечного ритма, приступа стенокардии, капала, капала с пальцев, с отросших ногтей, отросших волос звездно-дождливой пылью безвозвратно утраченных вёсен. Орихиме брала за двоих, напитывалась теплом и покоем за себя и за Сифера тоже, несмотря на молчаливый упрек в его глазах, на равнодушие в глазах Куросаки, зная, что скоро лишится всего. Хотелось, чтобы бывший Кватро понимал это тоже, не позволял себе доверять, привыкать, размякать, отвергал растущую трепетность. Хотелось, чтобы он ничего не просил взамен. Хотелось навсегда вернуться в разрушенный замок, снова побыть обреченной на гибель, хотелось исключить бытовые проблемы и эту суть, серость, бытность человеческой жизни отторгнуть, отрезать, изъять. Это не для нее, думала Орихиме, путаясь в себе, это имитация счастья, чужая семья показательно идеальна, до рези в глазах хрустально-бела, а она – вечный изгой на их фоне, вечно должна. Такой, как она, самое место в пустыне среди не_людей. Она нежно гладила живот, представляя, как однажды Сифер заберет ее и ребенка, как воспитает его новым правителем Уэко Мундо. Она сходила с ума, придавленная необходимостью, неотвратимостью выбора снова. Она понимала Айзена и его революцию и жаждала его победы как никогда. Она горько улыбалась, обнимая Ичиго ночью, а днем спешила к Улькиорре, в конце концов даже перестав это скрывать. - За что ты меня так любишь? – тихо сыпал мелкий снег, забивал трещины в их непонимании, разности восприятия, сливая, скрепляя в одно, воедино. Сифер не обернулся на ее вопрос, ничего не ответил, продолжая, как завороженный, брести вперед, словно видел там конечную цель этого трехсезонного путешествия. – Ты пришел сюда спустя столько лет, разыскав меня, лишившись всего… Это похоже на одержимость, - она чуть дернула его за рукав, вынуждая остановиться. – Меня это немного пугает, - он продолжал молчать, устремив механически мертвый взгляд в одну точку, казалось, оставь она его здесь, к утру его занесет. - Мне иногда кажется, что я тебя не заслуживаю… Она разжала ладонь, и Сифер снова зашагал вперед, оставив ее без ответа. Она ждала, когда он прикоснется к ней, возможно, даже хотела, чтобы он был грубым, но тот все медлил, молчал, читал бессмысленные книги, нотации, излагал заученные наизусть своды правил поведения при беременности, при родах, проводил время пусто, безнадежно растрачивая месяцы в навязанной, навязчивой заботе о ней, делая все то, что должен был делать Ичиго, чего она когда-то ждала от Ичиго. Она совершила ужасный грех, ощущая расползающуюся по телу чужую реацу. Она знала, что Ичиго чувствовал это тоже, иногда слушая движения дитя. И в эти моменты она не скрывала торжествующего отчаяния. Она знала, что снова всех предала. И именно сейчас ей этого не простят. Ее обогрели, ей дали кров и семью, но ей можно, она клякса на репутации, дочь шлюхи, сирота и бедняжка, от нее ничего не ждут. Вот и сейчас, когда Ичиго знает, где она проводит дни, знает, в чьей силе утопает его сын, он лишь раздавленно молчит. Впрочем, может, он благодарен ей за возможность не расставаться с Рукией хотя бы эти короткие семь месяцев. Она понимала, что реацу Улькиорры непременно приведет к непоправимым последствиям в балансе сил будущего синигами, наделит способностями, которыми тот обладать не должен, и все равно позволяла ему делать это каждый раз, каждый день. Это должен был делать Ичиго, он должен был помогать ей справляться, а не Пустой, меланхолично, методично вдалбливающей в мозг идею созависимости. - Расскажи мне все, - она накрыла его ладонь своей, не позволяя разорвать контакт, когда тот закончил, - я хочу знать все… - их с Ичиго дитя было связано с Улькиоррой больше, чем с кем бы то ни было. – Я хочу знать, как ты стал таким. Я хочу знать все с самого начала, с самого момента твоего рождения. Его рука была необычайно теплой, гигай делал ее не такой бледной, а человеческая одежда и мир вокруг не такой смертоносной. И женщине чудилось, что он умирает, каждый день обрастая истинами обыкновенной жизни. Чудилось, что она не должна этого допустить. - Уже за полночь, тебе пора домой, - он скосил на нее недовольный взгляд. - Я сегодня останусь здесь, - твердо произнесла Орихиме. Тот снова смотрел искоса и настороженно. – Я хочу знать все, - и он уступил. Как и всегда. Его голос лился обманчиво холодно, мерно, с ложными нотами равнодушия к прошлому, тек сквозь бездну ее одиночества, скрепляя неистовством жестокостей судьбы их троих крепче родственных уз. Он говорил о матери, невольно сравнивая ее с Орихиме, он назвал ее имя тихо и с придыханием: «Мартина», - отчетливо проговаривая каждую букву. Он ничего не таил, говорил полно и длинно, витиевато и образно, сплетая свою боль с ее. - И все же я не считаю себя несчастным, Орихиме, - прошептал он, обласканный рассеянием тусклого света уличных фонарей. Голос терялся в шуме машин за окном, биении сердца, в разлившейся вдруг океаном вокруг золотисто-желтой реацу еще нерожденного существа, способного подчинить каждый мир. Она знала, что это не продлится вечно, знала, что у них осталось менее полугода, знала, что забытье и жертвенность Улькиорры выверены до миллисекунды, потому что Пустые не знают полумер и не имеют терпения столько, сколько нужно ей, знала, что сдерживание его сущности и смирение отголоском однажды докатятся и до ее поступков тоже, потому что с первой схваткой, с первым криком новорожденного Сифер потребует свое. И будет истинно прав. Осень засевала стылым дождем улицы города, забивалась в расщелины, замерзала, вмерзала во влажную почву, неумолимо стремилась к зиме. Когда-то Орихиме также мечтала соединять небо и землю, чтобы стать чуть ближе к любимому, не зная, что реацу Улькиорры, так похожая на ливень, однажды срастит их с Куросаки сердца. Не зная, что Ичиго ненавидит дождь, ведь именно в такую погоду он потерял свою мать. Не зная, что для него дождь – символ погибели. Осень наркотической зависимостью вписывала образ Сифера, голос Сифера, его скупые касания, указания, предсказания в код ДНК. - Что ты видишь? – Орихиме держала его за руку, зная, что он ведет войну против мира, устроенного синигами, а нерожденный гибрид – его вероятная марионетка с заведомо разрушенной жизнью. – Ты ведь видишь моего сына этим своим глазом, видишь его будущее. - В тебе растет существо, способное уничтожить все известные миры, - он спустил ладонь чуть ниже живота, чуть задевая лобковые волосы, отравляя повинное в предательстве касание похотью. Орихиме облизала пересохшие губы. - И все? Только погибель? – она повернулась лицом к арранкару, стремясь разглядеть его истинные мысли за притворной жестокостью. Он никогда не касался ее широко и открыто – неуловимо - и со стороны могло показаться, что он боялся ей навредить. Но чуткая Орихиме знала, видела тщательное скрываемое отвращение, незатухающую ненависть, на самом дне его глаз океаном разлившуюся ревность и злобу. И боялась его. Она боялась, что, наконец, получив ее, Улькиорра сорвется, убьет ее из одного лишь желания ни с кем не делить. Она боялась этих до судорог напряженных касаний, насаждаемых ценностей, целей, оценок. Она хотела его, жаждала как никогда прежде. - Это существо никогда не будет принадлежать тебе. Выведенный в пробирке гибрид. Будущий материал для лабораторий. Мне даже отчасти жаль его – обреченного на подобную участь, - он повторял это изо дня в день, казалось, так долго, что в итоге бывшая-будущая пленница начала верить в эту ужасную истину. - Перестань… - заученно прошептала она. Он убрал ладонь, распаляя, сохраняя дистанцию. Ослабленная отчаянием женщина – легкая мишень для манипуляций. - Ты должна уяснить, что это план Урахары Киске, - спокойно продолжил он, проводя большим пальцем по скуле, удовлетворенно наблюдая, как ее лицо покрывает румянец. – Ты сама говорила: ваш брак – лишь видимость. И когда все закончится, когда это существо выйдет на свет, я тебя заберу, - Орихиме жарко вдохнула и, поддавшись, потянулась за поцелуем. До родов оставалось меньше семи недель. Ее изголодавшееся по ласке тело, тактильные ощущения были обострены до предела. Сифер отстранился, даже не смотря в ее сторону, словно все ее порывы, позывы и страсти были вне сферы его внимания. - Почему? – неслышно прошептала она. - Потому что сейчас твое естество принадлежит не мне. Потому что ты еще не решила, чего на самом деле хочешь, и идешь на поводу у инстинктов. Я не собираюсь брать чужое. И не собираюсь ни с кем тебя делить. И вынуждать тебя принять мою сторону я не хочу тоже, - его ненавязчивая ложь обтекала черепную коробку, выбеляя образ его эталонно-идеальным в противовес Куросаки. Орихиме понимала, Сифер умнее, Сифер расставил ловушки, Сифер может сделать с ней все, что угодно. Но Сифер говорил ей все то, что она хотела услышать от Ичиго, все, что должен был говорить Ичиго. - Я останусь с тобой! Я не хочу возвращаться туда! – горячо выпалила Химе. – Когда все закончится, я останусь с тобой, - но тот по-прежнему был равнодушен, возможно, лишь проверяя ее решимость. Она повернулась на спину и прикрыла глаза, расслабляясь. Улькиорра положил ладонь ей под левую грудь. – Что говорит мое сердце? - Что ты лжешь, - он навис над ней, и женщина снова потянулась к нему. – Я хочу, чтобы ты произнесла это, утвердила свое решение, - та чуть улыбнулась, замечая, как легко он перешел в наступление. - Я тебе обещаю, что все брошу и уйду с тобой, - она видела, как его лицо чуть смягчилось, знала, что он управляет ею, и потому тоже говорила все, что он хотел от нее услышать. Обоюдная, взаимная провокация и обман, предварения которого в реальность боишься больше, чем смерти. - Что же ты, кукушка что ли? – прошептал он в приоткрытые губы. И на краю сознания, на самой кромке интуиции Орихиме показалось, что если сейчас она в самом деле откажется ради него от прежней жизни, бросит новорожденного сына, совершит очередное предательство, Сифер никогда не взглянет на нее так, как сейчас, никогда не испытает уважения больше перед ее внутренней силой, Сифер превратит ее в рабыню без прав и надежд. - Разве близость сейчас не повредит плоду? – он уперся коленом в промежность, и Химе застонала, обвивая его. - Я не знаю… - бессвязно прошептала она. Тот на мгновенье застыл, а затем сел рядом, вынуждая ее поджимать колени, подавляя, подчиняя влечение. - Достаточно, женщина, - удовлетворенно произнес он. – Хотя мне отчасти льстит твое желание. Чем бы в итоге оно не было спровоцировано…- подытожил он, уверенный, что та гонима лишь отчаянием и несчастьем. Она кожей ощущала, как привычка, привязанность к Сиферу становилась сильнее, как чужая забота, внимательные взгляды обугливают сердце Ичиго. Она хотела его, жаждала прикосновений сначала из мести за попранное доверие, потом от отчаяния и страха одиночества, и в конце концов от любви. Но Сифер не был бы собой, если бы всегда делал то, чего от него ожидают. Он затаился и рассчитал время: полгода абсолютной защищенности, неуязвимости, счастья, что станет привычным, чем-то естественным и настолько обыденным, чего она никогда не имела, чем-то до природного, первобытного настоящим. Счастья, которое она не сможет забыть. И уйдет с ним и за ним, потому что он уже присвоил ее сердце. И сердце ее плода тоже. Глупое, нелепое счастье в беседах на ночь по телефону, в чашке теплого молока, в прогулках по невзрачным улицам города и в отсутствии Ичиго. Ичиго знал, ждал, когда все это закончится, Ичиго думал, что ей нужно время проститься. Ичиго был благодарен за возможность видеть любимую. Ичиго все эти семь месяцев почти не появлялся в Генсее. В итоге Орихиме стало казаться, что она даже простила его, ведь он тоже был счастлив с другой, и тоже наверняка понимал, что с первым криком ребенка всего лишится. Она смотрела на Улькиорру, обманчиво покорного, понимающего, до мании внимательного к деталям и правилам, ложно доброго, неестественно очеловеченного, и не могла его не любить, не могла не верить в связь, что он пронес через столько лишений. Как когда-то она хранила свою связь с Ичиго. И если это так, то и Сифер однажды разочаруется, и его одержимость однажды угаснет, съеденная безмолвной рутиной. Осень ниспадала на плечи зимним саваном погребальной, влажной весенней листвы, дыханием туманных болот, дымящихся проталин, тонкими нитями предрассветного шелка солнца. Семь месяцев сплелись в затяжной арт-хаусный фильм с примитивным и банальным сюжетом, пустыми словами, где каждый вздох, взгляд, касание краем одежды скажет больше, чем все диалоги. - Когда срок? – Улькиорра стоял в ванной, наблюдая за Орихиме через непрозрачную штору. - Через пару недель, - слегка утомленно отозвалась она. Последние дни давались ей тяжело, она с трудом вставала с постели, сердилась на Сифера за то, что он по-прежнему заставлял ее выходить на прогулки, и совсем не появлялась дома, игнорируя беспокойные смс от сестер Куросаки. - Ты уже выбрала ему имя? – казалось, что для арранкара этот вопрос был неимоверно важен. - Это решит Ичиго, - снова чуть равнодушно проговорила Химе. - Разве не ты должна выбирать имя для него, чтобы оставить в память о себе хоть что-то? – настаивал он. Орихиме немного удивленно взглянула в его сторону. - Здесь так не принято. Имя выбирает отец или его семья, - наконец сообщила она. – Твое имя дала тебе мама? – она высунулась из-за шторы, чтобы поймать его взгляд. - Нет, - Улькиорра был мрачен и, кажется, жалел, что завел этот разговор. - Оно такое длинное и необычное… - улыбнулась Химе, надеясь подбодрить его этим. - Это даже не имя… Прозвище, обозначающее белый цвет, которое дали мне сородичи из-за моей кожи. Моя мать так сильно ненавидела меня, что умерла, не оставив мне ничего. Даже имени. Нарушая все традиции моих предков, - он излагал это заученно легко и равнодушно. - Почему же ты не сменил его, если так не любишь? – чуть сердясь на его показную холодность спросила Химе. Сифер молчал. – А фамилия? - Ее дал мне Айзен-сама. Сифер от «цифер» - цифра или шифр – за мою скрытность и способности к точным наукам. Очень простая фамилия, - его лицо чуть посветлело, и Орихиме едва заметно выдохнула. - Говорят, правильно выбранное имя может даровать счастливую судьбу, - улыбнулась она. - Теперь понятно, почему тобой все манипулируют, - ядовито усмехнулся тот. - О чем ты? – нахмурилась Орихиме. - «Принцесса» - принцессы никогда ничего не решают сами, они ждут, пока их спасут, пока сделают за них выбор, пока их выдадут замуж и тд. Это тебе следует сменить имя, Женщина, - дернув уголками губ, добавил он. И Химе плеснула на него водой. - Злой «Улькиорра Сифер»! – по слогам произнесла она и по-детски надула губки. Время слилось в затяжную морось октября, сверкнув, разрослись мириадами звезд морозного неба, выло талыми ветрами весны, взорвалось и застыло в конце апреля. Самые счастливые полгода, думала Орихиме, сжимая руку Улькиорры в карете скорой помощи, самые отчаянные полгода, самые настоящие полгода. Никогда прежде ей не приходилось так долго быть собой, не играть роль Орихиме удобной, Орихиме глупой, Орихиме всепрощающей. Сифер неосознанно, неспециально научил ее любить свое дитя, открыл, насколько сильным тот может быть, открыть истину о планах Сообщества Душ. Он научил ее бороться. Воспоминания плыли сквозь нее, согревая, расслабляя. Он все еще продолжал питать ее реацу, стремясь облегчить ее состояние, он продолжал заботиться о ней даже сейчас, наверняка понимая, что еще несколько часов, и эта болезненная связь будет расторгнута, исторгнута из чрева вместе с ребенком-монстром. Конечно, она думала об этом, каждую свободную минуту мысли об этом заполняли ее разум. Конечно, она считала дни до родов, дни пребывания в больнице, представляла, как Сифер повезет ее туда, она слышала в мозгу крик новорожденного младенца. Иногда, набравшись смелости, она воображала, как оставит его на попечении семьи Куросаки. И в ней ничего не болело и не рвалось в этот момент просто потому, что сама она никогда родительской заботы не знала, а значит, по глубокому убеждению Улькиорры, не могла ее передать или выразить. Она мечтала, как будет исследовать мир за миром вместе с Сифером, ничем не обремененная, не стесненная условностями. Она отгораживалась от семьи шизоидно-аутической стеной. И арранкар видел это, потворствовал этому, использовал это, выстраивая в ее мозгу устойчивые нейронно-дофаминовые зависимости от его внимания, присутствия, даже от его молчания рядом. Сложно было сказать, чувствовал ли он сам искреннюю нежность или любовь. Скорее, то, что он испытывал тогда, больше походило на азарт. Он вел игру, борьбу против Куросаки и всей его армады друзей. Он думал о результате. Он был уверен в победе. Он жаждал вернуть себе то, чего несправедливо лишился. Тревоги и чувства женщины его не беспокоили вовсе, как и вопрос плода. Он был убежден, что та просто оставит ребенка, не сомневаясь. Он настолько вбил ей голову истину о замысле Сообщества Душ, что в итоге Химе начала соглашаться с ним машинально, не задумываясь. Он придирчиво, изо дня в день, стараясь лишний раз не касаться, осматривал ее живот, отмечая колебания и рост реацу, и просто ждал, когда «это существо» выйдет на свет, чтобы после никогда не вспоминать о пережитом опыте. Куросаки узнал о его присутствии и встречах с Орихиме спустя две недели. Вернулся из Сейрейтея и сначала подумал, что ошибся, почуяв в городе нестабильную реацу Гриммджоу. Как ответственный за Каракуру, никому ничего не сообщая, он направился на поиски источника возмущений. Бывший Секста и не думал скрываться, нагло прогуливаясь вблизи дома синигами. - Йо! – осклабился тот, вынимая руки из карманов куртки. Куросаки замер на мгновение, пытаясь разобраться, в чем подвох, пока не осознал, что арранкар был в гигае. - Какого хрена ты здесь забыл, Гриммджоу? – недовольно буркнул он. Джагерджак удовлетворенно ощетинился рваными, сдерживаемыми искусственным телом волнами густой реацу. - Пришел проверить, не сдох ли ты. Смотрю, ты в норме, - он кивнул на косоде синигами. Ичиго внезапно понял, как нелепо выглядит с мечом наперевес перед бывшим врагом, который и не думал сражаться. - Ты один? – вкрадчиво, осторожно произнес Куросаки, предчувствуя опасность, заметив, как Секста опять начинает маниакально улыбаться. - Сифер прямо сейчас оприходует твою бабу, - протянул он, наблюдая, как гнев застилает глаза синигами. – Уже две недели носится с ней как с писаной торбой. Любовь, - насмешливо добавил он и расхохотался. - Ты охренел мне такое говорить?! – он схватил его за ворот. Но арранкар лишь отмахнулся. Гриммджоу терпеть не мог Улькиорру, исполнительность и занудство выводили его из себя. Всегда казалось, что тот стремился во всем подражать Айзену – мини-Айзен с вечной гримасой пустоты на лице или «Айзен – усеченная версия» с поправкой на рост арранкара. Но за призрачный шанс вырваться из череды бесконечных смертей, боли и отчаяния, который получил Улькиорра, выгрыз бы зубами, вырвал бы глотку любому, сделал бы все, что угодно, лишь бы позволить тому, возможно, единственному из всех Пустых, обрести хотя бы иллюзию счастья. И умело использовал связь между Сифером и Орихиме как рычаг давления на Куросаки во все те немногочисленные встречи, что происходили за эти семь месяцев, получая свою долю выгоды и довольствуясь этим. - Ты знаешь, где он? – прорычал синигами. - Естественно, знаю, - насмехался он. - Тогда какого хера я не ощущаю его реацу?! – больше раздражался Ичиго. - Это же Улькиорра. Никто не чувствует его реацу, пока он сам не захочет, - Джагерджак едва не похлопал его сочувственно по плечу, продолжая издеваться. - Проклятье! – выругался Куросаки. Он собрался сорваться на поиски, как увидел бредущую по парку Орихиме. - Почему ты ходишь ночью одна? – налетел он на нее. - Потому что тебя вечно нет дома, Ичиго, - болезненно ответила та, обхватив себя руками. Куросаки скосил взгляд на живот и явственно ощутил реацу Сифера. Он касался ее, он что-то сделал с его ребенком. - Как ты? С тобой все хорошо? Юзу сказала, тебя мучает токсикоз, - смешанно пробормотал он и, взяв ее за руку, словно школьник, повел к дому. - Со мной все в порядке. Мне заметно легче, - также холодно отозвалась Химе. Куросаки поджал губы, понимая, кто принес ей облегчение и чем в итоге это грозит. - Гриммджоу мне сказал, что Улькиорра здесь, - издалека начал он. - Да, - сухо подтвердила женщина. И по ее поведению, по ее закрытости, зажатости он понял, что она не хочет нарушать иллюзию чистоты их связи с Сифером, жаждет сохранить для себя крохотный островок безмятежности, защищенности, отчаянно жаждет быть любимой тоже. - Завтра я возвращаюсь в Сообщество Душ. Меня не будет какое-то время, - стыдливо сообщил он, подарив ей и себе безмятежные семь месяцев гипнотического, наркотического, совершенно бредового счастья. Время от времени Гриммджоу навещал Улькиорру и Орихиме, не особенно удивляясь их совместному быту, иронизируя, что с ростом живота растет и унижение, дыра в надломленной гордости Сифера. Но тот никогда не слушал, убежденный, что женщина уже в его власти, осталось лишь избавиться от плода. Орихиме ехала в карете скорой, Орихиме открыла глаза в родовом зале, открыла глаза в палате, открыла глаза в объятиях Ичиго. Ее дитя было рядом, как и тот, кого она любила со школы. Кого? Кого же? Кого же? Она так хотела выбрать. Она так хотела, чтобы судьба выбрала за нее. Она не хотела выбирать. Она оставила выбор другим. Она отвернулась и прикрыла глаза, поддаваясь дремоте. - А я все ждал, когда же ты объявишься, - Сифер стоял на пороге больницы, скрываясь под крышей от ливня. - Ты совсем страх потерял, Улькиорра? – нарочито громко, грозно проорал Куросаки. – Забыл, как клялся мне, что никогда больше не потревожишь Орихиме? – он хотел бы, чтобы это звучало оскорбленно, но вместо того мог лишь наносить оскорбления женщине пустым, бессмысленным, наигранным гневом. - Пытаешься апеллировать к обещанию, которое ты вынудил меня дать, пользуясь тем, что я был нездоров? Это нелепо,- тот и бровью не повел. - Орихиме - моя жена! Не смей её трогать или указывать ей! Она больше не ваша пленница! Подъехала очередная машина скорой, из нее вытащили окровавленного мальчишку. Краем сознания Ичиго ощутил в его ранах присутствие реацу Пустых и заметил, как арранкар насмешливо дернул уголками губ. - Ты уверен? Потому что ты практически не появлялся эти семь месяцев, - и дал понять, что не только Орихиме, но и вся Каракура перешли под власть Пустых. – Женщина сама пришла ко мне, сама привела меня в свой дом, она сама просила меня позаботиться о ней и об этом нерожденном чудовище, которое пожирало ее все эти месяцы - в его голосе звучал поддельный укор и провокация. – Я был крайне удивлен, когда узнал, что ты связался с ней. Все эти ваши отвратительные игры в семью выглядят как насмешка над ее желаниями. Потому что ты понятия не имеешь, чего она хочет на самом деле. - Заткнись! - Куросаки налетел на него и попытался ударить, но Сифер ловко выставил блок и отклонил атаку. - Не смей так говорить об Орихиме! Она скоро родит моего ребёнка! - он снова попытался ударить. - Вот как? А это точно твоё дитя? – насмешливо, ничуть не растерявшись, пригвоздил арранкар. Ичиго замер и уставился на него. - Что?! – даже руки повисли плетьми. - А не гибрид, которое Сообщество Душ выращивает в плодородной утробе этой женщины? – холодно давил он. Стоило, стоило бояться Улькиорру, прежде чем ввязываться с ним в разговор, сетовал про себя Куросаки, стоило опасаться не его атак, а всегда его слов, Сифер тот, кто бьет словами сильнее, чем кулаком, сильнее, чем копьем в самый центр грудины, Сифер – жестокий манипулятор и никогда не переставал им быть. - Что ты вообще несёшь?! – машинально защищаясь от психологических ловушек, заорал Ичиго. - Только не говори, что ни разу не думал о том, что Готей 13 присвоит себе этого монстра, что возрос внутри женщины, - он застыл напротив, привычно сунув руки в карманы так, словно всегда, даже лишенный реацу, лишенный крова, уважения, гордости по-прежнему имел преимущество. – Или ты вообще ни о чем не думал, пока спал с этой маленькой синигами? - Заткнись! Заткнись! Заткнись! - Ичиго потерял концентрацию и наносил удары хаотично, вкладывая в них весь гнев и обиду, отчаяние, которое так любил вселять Улькиорра. С одним из них Сифер перехватил его и опрокинул на землю. - Заткнись... – бессильно прошептал он. Улькиорра занёс кулак, но медлил. Он не испытывал злости или ненависти, бить Куросаки было незачем. - Ичиго! - закричала Орихиме, увидев того на земле, и подбежала к нему. Ее срочно вызвали из палаты, сообщив, что ее муж на кого-то напал. Сифер стоял рядом, разочарованно наблюдая за ней. Пусть разыграет спектакль для прохожих, для самого Куросаки, думал он, пусть делает из Улькиорры злодея в чужих глазах, ему наплевать. - Ичиго, ты цел? - она беспокойно ощупала его грудь и спину, помогая подняться. Синигами старался не смотреть ей в глаза, понимая теперь, что все ложь настолько очевидная, что от неё даже не больно, не тяжело, не оскорбительно, а до абсурда смешно. Он и не общался с ней почти все семь месяцев, но она успела стать совершенно иной, чужой, словно и не была никогда его женой, отстраненной, далёкой. И дело было не в словах Улькиорры, а в том, что его появление словно все прояснило, упростило, избавило его жизнь от насосной мишуры и иллюзий. Он впервые задумался о том, по какой причине на самом деле стал встречаться с Орихиме, что, вероятно, сделав это, поступил с ней подло, используя и манипулируя её чувствами, что, вероятно, она догадалась о его связи с Рукией, и ответ не заставил себя ждать. Он подумал о том, что на месте Улькиорры в итоге однажды оказался бы кто угодно, хоть Исида, потому что даже самым прекрасным чувствам приходит конец, если слишком долго вытирать о них ноги, даже в самой прекрасной душе расцветает отчаяние, если слишком долго её попирать. В конце концов он пришёл к мысли, что, возможно, только возможно, Улькиорра даже не самый плохой вариант. По крайней мере он был в курсе всего, что происходило с Орихиме, был в курсе ситуации Ичиго, он умел заботиться и иногда даже не был козлом. В итоге, пусть и надломленно, но он любил её и понимал. Возможно, думал Ичиго, такой, как Орихиме, искалеченной внутри, и нужен был кто-то вроде Сифера, способного позволить ей быть настоящей хотя бы небольшое количество времени. Ладно, ладно, думал Ичиго в те месяцы, я закрою на это глаза, я подожду. Он прекрасно знал, что что бы не говорила Химе, как бы она себя не вела, она не уйдёт. Стоит родиться ребёнку, она не уйдёт. Она же не кукушка. Он думал, что сам её спровоцировал, и неопытный, ничего здесь не имеющий и не умеющий Сифер в целом не самый дурной и безнадежный вариант хотя бы потому, что здесь, в этом мире, ему нечего ей предложить, и скоро это станет совсем очевидно. И он знал, что брезгливый, шизоидный Сифер не тронет ее, не прикоснется, пока в ней живёт «этот монстр», как называл он его ребёнка. Ладно, ладно, он умеет ждать. Научился, пока страдал из-за безрассудной связи с Рукией. Пусть Орихиме попробует тоже счастье на вкус, если так хочет. В конце концов, она заслужила, рассуждал он эти семь месяцев, предаваясь потаенной любви так же. Осень осела смолистым осадком, зима превратилась в землистую слякоть. Где-то снаружи под дождем мок Улькиорра, всматриваясь в окна дома семьи Куросаки, не понимая, как ложное, чужое можно принять за свое. Ливень сбивал с ног, вымокший до нитки, он упрямо стоял, уверенный, что она непременно выйдет, бросит эту гнусную обывательщину, покинет нелепый, словно наспех слепленный, бессмысленный мирок с ним. Она так часто об этом говорила, она о скольком мечтала, и Сифер мог дать ей все это, но не здесь, не в этом ненавидимом месте и не среди людей. Пальцы заледенели, он начал мелко дрожать от холода – здесь даже тело его предавало. Будь у него прежняя сила, он бы, конечно, не ждал здесь, не простаивал, не считал унизительно минуты. Он точно знал, что женщина уже дома, он дал ей достаточно времени проститься со всеми, с младенцем нет смысла проводить много времени в прощании, она не успела к нему привязаться. Она должна была уже выйти и ждать его у ворот. Сифер озлобленно и нервно взглянул на часы на вымокшем старом телефоне. Они ведь условились, она пообещала ему. Улькиорра прошел во двор, ближе к окнам и заглянул внутрь, не особенно беспокоясь, что Куросаки может его заметить. И замер, задохнулся, перестал чувствовать сердце. Орихиме сидела подле Ичиго с ребенком на руках, абсолютно счастливая, уверенная, что это и есть ее семья, а не вечно страдающий, рефлексирующий молча, метущийся Сифер. «Вот я наконец-то и дома!» - прочел он по губам, она повторяла это снова и снова, прижимая младенца к груди, а Улькиорра из самого чистого, первородного гнева желал ему сдохнуть в пасти Пустых. Он проиграл. Этот раунд, эту игру он проиграл. Этот раунд Куросаки выиграл, даже не пошевелив пальцем, пропадая в Сообществе Душ, трахая чужую жену, выиграл просто потому, что Женщина понесла от него. - Я проиграл, - бессвязно бормотал он, пока ехал в Токио, а там брел к морскому вокзалу. Орихиме когда-то сказала, что никогда не плавала ни на яхтах, ни на кораблях. Он скопил достаточно денег на переводах бессонными ночами, когда, ежедневно провожая ее назад в чужой дом, коротал время до каждой новой встречи, он собирался подарить ей путешествие, он все еще умел ухаживать и заботиться, он действительно хотел научиться любить после того, как она оставит новорожденного монстра. Он исправит это за двоих. – Я проиграл. - Я выиграл, - вторил ему Куросаки, принимая сына на руки. – Я выиграл. Все так просто на самом деле. Он спустился в метро, вода текла по ступеням, ноги хлюпали, утопали, вязли, как в том самом снеге или в песке. Все так просто. Так много способом закончить эту пытку. Поезд, автомобильная авария, утопление. Это не Уэко Мундо, где даже умереть было сложно и приходилось гадать или искать более сильного. А здесь мир просто кишел способами для такого, как он. Все так просто. У него даже настроение поднялось. Женщина не пришла, потому что не хотела – больше! – даже не собиралась, а лишь жалела и использовала его! Все чудовищно просто. Ладно, ладно, он перетерпит пять, десять лет, двадцать – время – ничто! Он затаится, выждет, высчитает, подождет, и тогда посмотрим, что ты будешь делать, Ичиго, когда она, несмотря ни на что, снова придет ко мне. Я посмотрю, что ты будешь делать. Теплоход отходил на Окинаву, и Сиферу следовало отмерять точно доли терпения и силы воли, чтобы не ошибиться вновь, рассмотреть каждый возможный вариант, разыграть каждый разговор, чтобы впредь лучше изучить, понимать психологию женщины. Он полагал, что любят, ценят всегда за что-то, он и Куросаки столько сделали для нее, Улькиорра умер за нее и из-за нее так или иначе и этим навечно привязал к себе. Но ребенок не успел ничего сделать, а потому любить его не за что. Его мать ненавидела его, когда родила; мать Орихиме ненавидела ее и пыталась убить, заморить ее голодом, рассуждал Сифер, мать Куросаки умерла за него, и тот был ей предан. Этот ребенок ничего не сделал, лишь бесконтрольно жрал чужую реацу, изматывая тело Химе и частично самого арранкара. Он просчитался. Разве мог он знать о безусловной любви. Орихиме было плевать, кто и что для нее сделал, она просто любила, как и бОльшая часть человечества. Он не взял никаких вещей или сменной одежды, не желая обременять себя ничем, и всю дорогу до Окинавы просидел на палубе, не обращая внимания ни на дождь, ни на холод. Он понимал, что запас терпения не безграничен даже у него и следовало отступить, чтобы подготовиться, сменить тактику и затем перейти в наступление. Он снова вынужден был обратиться в поиски, бесцельно бредя по пустыне, по городам, по Генсею, и памятуя о том, чем в конечном итоге ему грозит, решил позволить себе еще один раз, еще одну возможность, еще одну слабость. *********** разбор значения имени Улькиорры здесь http://vk.com/topic-57656273_28906992