Год спустя.
Время залечивает старые раны, подобно океанской воде сглаживает острия воспоминаний и дарит хрупкий покой. Голову Чимина венчает корона, придающая глазам оттенок стали, и второй трон главного зала во время приёмов и дипломатических встреч больше не пустует, как это было в течение многих лет. На плечи Чимина ложится часть государственных обязанностей. Поначалу сложно во всём разобраться, но постепенно Чонгук учит его тем вещам, которыми раньше занимался Юнги. Чон становится его опорой во всём, придавая уверенности в своих действиях и принимаемых решениях. В основном, он контролирует армию и присоединённые в ходе войны подконтрольные земли, а Пак занимается вопросами, связанными с нуждами обычных жителей долины, и познаёт прелести ведения бумажной документации, от которой Юнги раньше на стены был готов лезть. Но часть этой работы также выполняет и доверенный штат королевских служащих, поэтому такая нудная часть правительственных забот часто обходит Пака стороной. Гораздо больше Чимину по душе взаимодействие с народом и развитие уровня жизни. Движение вперёд. Он несколько раз посещает Северное королевство, наведываясь к матери и проверяя ход восстановительных работ, которые должны улучшить королевство, и остаётся доволен результатом. Это та часть королевской жизни, которая действительно приходится ему по душе — иметь власть, чтобы иметь большие возможности для созидания чего-то нового. Что же касается Юнги, то первую встречу со своей матерью после того, как он побывал на границе со смертью, Мин вряд ли забудет. В ярости матушку едва ли способно остановить хоть что-то: она напоминает стремительно расползающийся по сухому хворосту пожар. — Знаешь, что это такое? — Элен приподнимает выпадающую из густой огненно-рыжей причёски белую прядь волос и тон её устрашающий. — Краска? — неуверенно отвечает Юнги. — Это седая прядь! — от голоса женщины дрожат стёкла. — А недавно все волосы были такого же цвета, потому что ты, болван такой, умудрился чуть не умереть! — палец утыкается в грудь, и Мину кажется, что он сейчас проткнёт его, как кухонный нож. — Если ты ещё хоть раз доведёшь до такого состояния свою мать — достану твою задницу хоть из ада, и мало не покажется! Понял? Юнги понял. Настолько хорошо, что сразу же согласился остаться в Тёмной империи ещё на полгода, чтобы матушка могла налюбоваться своим чадом, а спорить с ней — дело гиблое. Элен всегда добивается того, чего захочет. Во дворце Хембринга Мин бывал ещё несколько раз. Он сложил с себя все полномочия правой руки Повелителя, перед этим долго разговаривая с Чонгуком, но Чимин не использовал свои способности для того, чтобы узнать, о чём именно были эти разговоры. Быть может, о прошлом; быть может, о будущем, а быть может, об ошибках, допущенных обоими. Ясно лишь одно: на этом этапе их пути сильно расходятся, и дорога Юнги лежит прочь от Тёмной империи. К зиме Юнги вместе с Хосоком покидают горную долину, а весной приходят вести с юга о том, что они уплыли на одном из кораблей, конечная цель которого — земли за океаном, с которыми Тёмная империя не поддерживает связей. Иногда от Юнги в знак старой дружбы приходят весточки, где он рассказывает о тех королевствах, но, читая их, Пак испытывает лишь какую-то тоскливую боль, происхождение которой сложно объяснить. Даже спустя год, смотря в зеркало и видя там себя с короной на голове, Чимин порой спрашивает отражение, реальность ли это? Существуют события, после которых невозможно до конца прийти в себя, как бы ни старался. Они наносят невидимыми кистями свои несмываемые следы, иногда напоминающие о себе, и в такие моменты душа рассыпается миллиардом бабочек, приводящих мысли в хаос и стремящихся вырваться наружу непонятно зачем. «Почему вы не можете найти покоя?» — спрашивает тогда Чимин. «Потому что мы заперты» — отвечают их шелестящие крылья. Изящные мосты между частями замка, увитые зеленью цветущих диких роз стали его излюбленными местами для того, чтобы провожать солнце. И сейчас, наблюдая за тем, как оранжевые лучи отражаются в зеркальных вершинах окружающих Хембринг башен, Чимин сжимает каменные перила, вдруг понимая, что одна вещь не смогла измениться. Всё это принадлежащее им с Чонгуком пространство, вся величественная столица Тёмной империи, как на ладони лежащая перед этим перекидным мостиком, — такая же клетка, какой и казалась много месяцев назад. В ней заточены больные призраки прошлого и отголоски тех дней, когда Чимин отчаянно желал свободы. Как желает её сейчас. Любовь к Чонгуку безгранична, но она же невидимой цепью сковывает Пака, не давая вырваться за пределы гор. Бумажные вестники сгорают в камине, а Чимин давит в себе надежды, уверяя в том, что со временем привыкнет к своему положению, но именно отчётливое осознание возложенной на него ответственности за дела империи с каждым новым днём всё сильнее прижимают к земле. По утрам Чимин с тоской смотрит на птиц и понимает, что отдал бы всё за то, чтобы его руки превратились в крылья, а сам он стал такой же свободной морской птицей. Видя эту тоску, Чонгук часто берёт Чимина в горы, и тот безумно благодарен ему за долгие часы головокружительных полётов на грифоне, которые дарят возможность хоть чуть-чуть быть ближе к небу и дышать полной грудью. Но Чимин видел тот океан. Он стоял на утёсе, и перед ним лежали огромные просторы, зовущие к себе, и шум разбивающихся волн эхом воспоминаний часто слышится сквозь сны. Тогда Чимин просыпается и крепче жмётся к обнимающему его Чонгуку, гоня мысли прочь вместе с непрошенными слезами. Его место только рядом с Повелителем Тёмной империи, и он не должен давать волю иллюзиям. А в последний день августа, когда в воздухе начинает пахнуть дыханием ранней осени, и оранжевые солнечные лучи косо падают на сухую, но всё ещё зелёную и пестреющую последними цветами траву, дворец совершенно неожиданным порывом ветра посещает Ким Минсок. Он не застаёт Чонгука, ведь тот днём ранее лично отправился на другой конец долины в связи с неотложными делами, и вернуться должен только поздней ночью, но вампира это, кажется, ничуть не расстраивает. — Что же заставило тебя покинуть горы и прибыть сюда? — Чимин провожает гостя в один из залов и просит служанку принести еды. — Мне нужно уладить пару нудных моментов касательно назначения нового начальника крепости Норфолда, — Минсок откупоривает бутылку вина и садится вместе с ней на одно из кресел, игнорируя хрустальные бокалы. — Хочу повидать своих предков. — Драконов? — Чимин удивлённо распахивает глаза, и в груди что-то болезненно ёкает. — Но почему ты не отправился на острова раньше, а только сейчас, спустя несколько сотен лет? — Раньше мне хватало резни с Отречёнными, но к настоящему времени их число значительно сократилось, — пожимает плечами вампир. — Развлечений в Норфолде осталось немного, твоими стараниями новой войны не предвидится, и что же ещё остаётся делать загнивающему в своей скуке вампиру, кроме как не отправиться в длинное путешествие на родину крылатых предков? — Полагаю, скрыть половину невысказанной правды и напоследок разрушить то, что я пытался создать на протяжении всех последних месяцев, — сужает глаза Чимин, нервно барабаня пальцами по столу. — Ты же знал о том, что Чонгука нет во дворце. Это очередная тщательно спланированная игра на эмоциях. — Немного жаль, что на сей раз финал мне известен, — вздыхает Минсок, делая очередной глоток. — Ты невероятно циничный и жестокий, — Чимин не может сдержать эмоций, кидая на вампира обвиняющие взгляды. — Маленькое примечание: в твоём случае ещё и сердобольный, — монотонно поправляет его Ким. — Спроси меня о худшей вещи на всём свете, и я отвечу тебе, что эта вещь — трон. Даже не думай возражать — у тебя на лице всё написано. — Ты целишься в самые слабые места, но даже не представляешь, какую боль заставляешь от этого испытывать, — шепчет Чимин, пряча за спиной дрожащие пальцы. — Я лишь даю тебе шанс осуществить мечту, — качает головой Минсок. — Драконы не пускают на свои острова чужаков, но если ты будешь под моей протекцией, то сможешь побывать на их землях. Через два дня возле перевала в полдень мы с Чондэ будем ждать тебя. От этих слов перехватывает дыхание. Сердце начинает биться чаще от одной только мысли о Драконьих островах, с мечтой увидеть которые Пак давно распрощался, как и с океаном. Собственные бушующие волны едва улеглись, как Минсок вновь заставил их подняться с новой силой, и теперь они отчаянно бьются о стенки разума. — Ради чего ты хочешь взять меня в это путешествие? — Чимин старается говорить ровно, но дикое волнение выдаёт его с головой. — Чем больше собеседников в пути, тем мне веселее, — подмигивает Минсок, поднимаясь на ноги. — И когда ты будешь принимать решение, то не забывай о том, что второго шанса у тебя может никогда не быть.***
На вторые сутки Чимин ощущает себя так, словно его душу вскрыли остриём кинжала и выпустили наружу всё то, что он так отчаянно надеялся похоронить. Мысли лихорадочными птицами мечутся в голове, разбиваясь о стёкла отчаяния, и Пак не может больше найти покоя, задыхаясь внутри дворца. Он хочет, чтобы Чонгук его самыми крепкими цепями приковал здесь, никуда не отпуская, но в то же время понимает, что в этой золотой клетке ему в здравом уме не выжить. Минсок знает об этом. Пак стоит на краю балкона, а совсем близко, прямо за своей спиной ощущает присутствие Чонгука. Перед ними как на ладони лежит вся подсвеченная фонарными огнями столица, и звёзды горят так, будто в последний раз, а между двумя расстояние в несколько миллиметров и молчание длиной в пропасть: надрывную и болезненную. — Завтра утром я сбегу, — тихо признаётся Чимин. — В последний раз. — Я знаю, — слышит хриплый шёпот в ответ. На глаза наворачиваются непрошенные слёзы, и к горлу подступает ком. Этот голос, эти эмоции в нём, это чувство тяжести превращают бабочек в солёные капли, что озёрами собираются внутри. — И ты не злишься? — Чимин порывисто оборачивается, стирая с лица прозрачные дорожки. Он чувствует вину за немую пропасть в глазах напротив, и это уничтожает. — Моя ярость ничего бы не изменила, — у Чонгук улыбка надломленная, а пальцы касаются лица с разбивающей вдребезги нежностью. — Ты как ветер, который невозможно удержать в заточении. Теперь я понимаю это. И за его улыбкой чудовищная боль скрывается, от которой хочется протяжно выть раненным зверем. Пак чувствует её всем своим телом, переставая видеть мир из-за вновь застилающей глаза пелены, и не может сдержаться, когда Чонгук прижимает его к себе, обнимая с прорывающимся сквозь взгляд отчаянием. Чимин шепчет бесконечное «прости», зная, что вслед за осенью наступит зима, и у Чонгука она продлится гораздо дольше трёх месяцев. Там вихри тоски будут смешиваться в уничтожительные ураганы злости, и ледяная корка боли покроет чёрнильное сердце, но ярости этой вампир не даст вырваться на свободу, заточив глубоко внутри себя. Когда слепая одержимость перерастает в нечто гораздо более ценное — то, что стоит выше чувства собственничества и желания приковать к себе навечно, Чонгук осознаёт: любить больно. Любить, будучи соулмейтами, — вдвойне. Но он подарит Чимину крылья свободы, пусть даже свои собственные придётся превратить в растерзанные ошмётки. — Даже если я окажусь на самом краю света — моё сердце всегда будет принадлежать тебе, — шепчет Чимин, поднимая голову. И прикосновение чонгуковых губ к его собственным ранит своими эмоциями. Этой ночью они не спят. Этой ночью отчаяние переплетает пальцы с нежностью под небом, где рождаются и умирают звёзды, а время кажется самым жестоким, что только есть на свете, с каждой секундой приближая рассвет, который заберёт у Повелителя Тёмной империи самое дорогое.***
Солнце медленно восходит над горизонтом, показываясь из-за кромки горных вершин и своим светом прожигая внутри Чонгука дыру. Когда Чимин в последний раз целует его, прижимаясь так крепко, — вампир едва сдерживается от того, чтобы изменить своему решению, а Пак знает цену своим крыльям. Это боль на глубине, это чувство беспомощности, стоит грифону со своим всадником на спине разогнаться и оттолкнуться от земли, делая первый взмах. Но когда Тёмная империя перестанет казаться клеткой; когда он будет действительно готов, — Чимин вернётся. Но сейчас впереди него целый мир, полный удивительных созданий, и долгий полёт на юг — к океану.