***
Жертвами со стороны Дэйфорда стало около полутора тысяч воинов. Между Тёмной империей и Южным королевством состоялся договор, по условиям которого Прибрежный край лишался права на создание армии и отходил во владение вампиров, в то время как Ли Тэмин назначался наместником, подчиняющимся Чонгуку. После угрозы полного уничтожения народ воспринял этот договор как величайший дар, потому что личная свобода каждого из них не утеряна и рабов вампиры набирать не намерены. А Ли Тэмин убедился в том, что невозможно противостоять Тёмной империи на равных: ни сейчас, ни в будущем, и не стоит кусать руку, что одним движением может перерезать горло всему королевству. Есть демоны, которых лучше никогда не тревожить, чтобы они не сорвались с цепей. Первый день наполнен скорбью. С места битвы уносят тела павших, а затем родные оплакивают их траурными напевами, которые Пак никогда не забудет, как и поднимающиеся к вечереющему небу костры. Чимин приходит отдать свою дань уважения тем, кто погиб, и многие его узнают: не как убийцу, а как того, кто пытался спасти город, невзирая на всё то, что связывает его с Чон Чонгуком. А Пак настолько привык считать себя монстром, что принимать благодарности от жителей Дэйфорда кажется чем-то в голове не укладывающимся. Но есть тот, кому Чимин сам обязан. — Если бы кто раньше сказал мне, что на нашей стороне окажется соулмейт Повелителя Тёмной империи, то я ни за что бы не поверил! — первое, что поражённо говорит ему Бэкхён, когда Чимин находит мальчишку возле одного из огромных пылающих костров с телами погибших. — Но то, что ты сделал — это чертовски здорово! — Я рад, что твоё отношение ко мне не изменилось, — с долей облечения выдыхает Чимин, усаживаясь рядом на землю. Он не спал со вчерашнего дня, и в этот момент ему кажется, что ещё чуть-чуть, и усталость свалит его прямо здесь. — На самом деле, сейчас ты совсем не похож на короля, — фыркает Бён. — Скорее, на загнанную лошадь. — Вот уж спасибо, — Чимин закатывает глаза и всё же падает спиной на остывающую к ночи землю. Из-за дыма видны только самые яркие звёзды, а на скулах играют отблески пламени. Как и все, Пак действительно ощущает тяжесть понесённых потерь, ведь даже за несколько дней он смог стать почти частью этого города, но сейчас, отпуская вместе с этим дымом души умерших воинов, становится легче. — На самом деле, я хотел тебя поблагодарить, — тихо признаётся Чимин, поворачивая голову в сторону задумчиво смотрящего на пламя Бэка. — У тебя храброе сердце, и я искренне рад тому, что оно всё ещё бьётся. Ты дал мне надежду. Уголки губ Бэкхёна приподнимаются в улыбке: — А я рад тому, что смог принести пользу. И сам надеюсь на то, что меня пустят дома на порог после такого побега. Уж поверь, это страшнее, чем… — он осекается, натыкаясь взглядом на неожиданно появившуюся рядом фигуру. — Повелитель велел передать, что ожидает вас, — склоняет голову в поклоне вампир. Бэкхёна зовёт кто-то из знакомых, а у Чимина глаза слипаются, и устроиться спать прямо здесь кажется неплохой идеей, но Пак заставляет себя встать и вслед за вампиром добрести до разбитого на широком пространстве лагеря. Перед мутными глазами огни костров сливаются во множество ярких пятен, и организм на пределе требует немедленного отдыха. Первое, что в свете факелов на стенах видит Чимин, входя в шатёр, — сделанное из шкур и густого меха возвышение, напоминающее кровать. А потом руки Чонгука, снимающие с него запылившуюся одежду, тяжелеющие веки и теряющиеся где-то между сном и явью мысли. Эта постель кажется безумно-мягкой. Ночи здесь всё равно прохладные, поэтому Чонгук накрывает почти обнажённое тело покрывалом, и для верности прижимает к себе ближе. Уставший Чимин засыпает быстро, чувствуя необходимое тепло и тяжесть ладони вампира у себя на боку, а Чонгук долго смотрит на него, впитывая каждую чёрточку. Сейчас, когда от сжигающей ярости не осталось и следа, когда ураган внутри утих, — Чон осознаёт, что мог потерять Чимина безвозвратно, и это полосует его кинжалом. Но всё же тлеющие угли собственных убитых стремлений жгут нутро даже сейчас. От этого невозможно просто так избавиться, невозможно вырезать одним махом. Этих демонов можно только медленно травить своими чувствами к Чимину до тех пор, пока они окончательно не задохнутся.***
Последний день в Дэйфорде. Чимин просыпается только ближе к полудню без желания выпутываться из тёплых складок покрывала, но от запаха еды желудок тугим узлом сводит. Чонгука в шатре нет, но зато рядом сложена стопка чистой одежды. Рубашка оказывается великоватой, однако если немного закатать рукава, то в самый раз. Чимин по привычке быстро ест, а яблоки с подноса отправляет в сумку, чтобы было, чем баловать Алькора на протяжении пути назад, и вдруг замирает, стоит этой мысли посетить его голову. Назад. Сложно понять, какие же эмоции от этого возникают, но Чимин удивляется, потому что особенно остро ощущается некая грусть. На самом деле, он всё ещё не до конца может поверить в то, что остановил Чонгука; в то, что город почти уцелел. У него в голове не укладывается то, что из-за него Чон уничтожил ифритов, на поимку и укрощение которых потратил несколько лет. В тот момент он полностью смирился со смертью, как с единственным правильным выходом, и совсем не представлял, что Чонгук так поступит. Это немыслимо. Ясное небо чередуется с белыми перистыми облаками, иногда закрывающими солнце, и ветер не сильный, но налетающий короткими порывами. Будто подталкивающий к чему-то. Вампиры заняты сборами по приказу Повелителя: к вечеру они должны выступить обратно. Чонгука же нигде не видно. Говорят, что он улаживает последние дела касательно нынешнего положения Южного королевства, чтобы добиться окончательной чёткости и больше к этим вопросам не возвращаться. Чимин же скользит взглядом по теперь развороченному в ходе битвы тренировочному полигону, наблюдая за завихрениями белых песчинок, и вдруг понимает, что его безумно тянет к океану. Он не хочет покидать Дэйфорд, пока не увидит его ещё раз. Пак садится на лошадь, и уже через несколько минут спрыгивает возле тех же валунов, где пару дней назад пришлось скрываться Алькору. Обрыв здесь крутой, а мощные волны с шумом и белой пеной разбиваются о скалы. У Чимина замирает сердце. Его волосы треплет морской ветер, донося отголоски солёных брызг, и величие этих вод кажется необъятным, как целый неизведанный мир. Что это пространство скрывает в себе? Какие земли спрятаны там, за горизонтом? Он хотел бы узнать. Чимин вдруг осознал эту солёную грусть, на дне которой таятся детские мечты увидеть драконов и потрогать их чешую. Совсем недавно он едва не умер, и от этого мир стал казаться ярче. Нет предела тех новых мест, где можно побывать. Пак осознал, как узок был тот мир, который он знал до того, как прибыл сюда; как много земель скрыто от его взора. Он вдруг понял Чондэ с его тягой к путешествиям. И крики морских птиц застряли глубоко внутри.***
Прощание с Бэкхёном получается немного грустным, но тёплым. Бён тоже покидает столицу, чтобы скорее вернуться в свой родной городок и предстать перед глазами родных живым и невредимым. Он как-то рассказывал, что его сестрёнка безумно мечтает увидеть грифона, поэтому Чимин выдёргивает из густой пепельной гривы Алькора перо длиной до локтя, и отдаёт его Бэкхёну на прощание, чтобы тот подарил своей сестре. Грифону совсем не больно, но он демонстративно фыркает и отворачивается, толкая Чимина в бок крылом. Впрочем, парой яблок Паку удаётся загладить свою маленькую вину за кражу пера. Ближе к закату всё выстроенное войско начинает выдвигаться. Без всадника и упряжи, Алькор носится по воздуху, как сумасшедший, а Чимин устраивается вместе с Чонгуком на чёрном королевском грифоне, имени которого Пак до сих пор не знает. — Его зовут Хёртом, — слышится низкое прямо над ухом. — Ты опять лезешь ко мне в голову, — Чимин хмурится, чувствуя табун мурашек. — Но ты позволяешь, — основания шеи на пару мгновений касаются губы Чонгука, и это игра вне всяких правил. Чимин давно не ощущал такого, поэтому воспринимает слишком чувствительно. Постепенно войско начинает поворачивать в сторону гор, и на третий день полностью меняет направление. В глазах Чимина догорающими отсветами тонут отражения солнечных бликов на океанской воде, и у Чонгука вдруг опять возникает ощущение, что он держит в руках песок, который может исчезнуть сквозь пальцы, но Пак уже смотрит вперёд, и больше не оборачивается, проглатывая внутренний спазм. Морские просторы остаются далеко позади.***
Есть мысли, которые от шока и потрясения вылетели из головы Чимина после битвы за Дэйфорд, но где-то там внизу, вместе со всем войском, едет Ким Минсок и неразрешённые догадки, разворошившие сознание Пака, как осиное гнездо. На Чимина оказала сильное влияние связь с Чонгуком, и он точно знает, что Минсок не всегда был таким, какой есть сейчас. На него тоже что-то повлияло. Что-то очень сильное, подвластное только природе. И желание узнать это после того, как войско обогнуло горную гряду, не даёт Чимину покоя. — Поделишься своей историей? — всё-таки спрашивает он вампира во время одной из остановок. — Там, во время сражения, я видел отголоски. — Она короткая и не такая захватывающая, как недавняя битва, — уклончиво отвечает Минсок. — Но смогла повлиять на всю твою жизнь длиной в несколько сотен лет, — веско парирует Чимин. Смогла. Как маленькая песчинка, склоняющая чашу весов в одну сторону. Эту песчинку звали Луханом, и ему было четырнадцать. Мальчик, похожий на первый цветок с большими выразительными глазами, в которых, казалось, можно увидеть целый мир. Минсока же называли любимцем Судьбы, когда он встретил свою пару в пятнадцать лет, ведь другие могут не увидеть соулмейта до конца жизни. Но у Судьбы чувство юмора оказалось до крайности скверным, и её любимцев постигает доля такая же горькая, как застывшая на губах Минсока усмешка. Это была холодная зимняя ночь, когда Лухана разорвали Отречённые, оставив на снегу то, что даже мало напоминало тело. Минсок был знаком с ним тогда совсем мало времени, и они не успели привязаться друг к другу настолько сильно, как Чонгук с Чимином, но и этого хватило с лихвой, отпечатываясь на всём восприятии жизни. И вампир никому в подробностях об этом не рассказывал, приходя в крайне скверное расположение духа весной и лютуя на тренировочных боях в Норфолде. Никто из Охотников не знал причину ежегодных обострений. Минсок смог возвести вокруг себя настолько прочную крепость, что за её монолитными стенами никогда не было заметно воющего отчаяния при виде первых цветов. Но в холодных горах их гораздо меньше, чем на равнинах. Зато Отречённых предостаточно. — Очень давно я потерял своего соулмейта, — бросает Минсок, резко затягивая ремни упряжи. — Это всё, что я могу тебе сказать. У вампира почти ледяной тон и непреклонный взгляд. Он похож на существо, стремительно покрывающееся острыми морозными иглами, не дающими проникнуть внутрь, поэтому Чимин даже не пытается. Несмотря на интерес, он уважает это решение и отступает, в очередной раз убеждаясь: такая связь — одна из самых жестоких вещей, созданных природой. — Держи его демонов крепче, — последнее, что слышит он за спиной. — Они ещё живы.***
На несколько дней войско задерживается в Северном королевстве. Чимин испытывает противоречивые ощущения внутри замка. От стен здесь веет холодом, и тёмные коридоры вызывают почти паническую боязнь, давая жизнь побегам воспоминаний, но призраков нет, как и пленников в подземных камерах. Когда Чонгук улавливает нить мысленных рассуждений Пака, его лицо становится непроницаемым. Он тоже помнит помешательство своей пары и стремится покинуть это место. Чунмён был прав, когда говорил о том, что гнилые следы смерти смоются с этого проклятого места разве что веками. Чимин порывается взять с собой в Тёмную империю матушку, однако она уже довольно стара для подобных путешествий, и жизнь среди вампиров будет для неё тяжёлой. Эмилия решает остаться в восстанавливающемся королевстве, занимаясь привычным для неё делом — целительством. — Скажи только одно, чтобы моё сердце было спокойно, — просит она, указывая на Чонгука. — Будешь ли ты счастлив с ним? — Я постараюсь, — мягко улыбается Чимин, крепко обнимая её.***
Укрытые вечным снегом, вершины знакомых гор уносятся вверх, как врата на север, и Чимин помнит эту дорогу, но Чонгук оставляет войско под командованием Минсока добираться по перевалу, в то время как сам направляет грифона далеко вперёд через обрывистые пропасти. Он чувствует странное напряжение Пака, смешанное с рваной нетерпеливостью и чем-то покалывающим на кончиках пальцев. — Я рад тому, что наши невысказанные вслух желания совпадают, — низкий голос Чонгука забирает возможность нормально дышать. Пальцы Чимина крепче впиваются в гриву грифона. Хембринг встречает их высокими башнями и теми же величественными статуями у ворот, которые с высоты кажутся не больше ладони. Но вот Хёрт по приказу хозяина идёт на снижение, и Чимин вновь чувствует мощь возвышающегося над ним центрального замка, как и в первый раз. Дворец всё так же великолепен. Статуи охраняют входы в многочисленные залы, где колонны сливаются с потолком, образуя мощные арки, и по стенам извиваются стебли чёрно-красной каменной лепнины, а в центральные части спускаются люстры из хрусталя. Строгие помещения для дипломатических встреч и приёмов делегаций, обеденный зал с длинным столом, комнаты отдыха с каминами и отделкой ореховых тонов. Наконец, — главный зал, где Чимина впервые представили высшему свету Тёмной империи. Место, с которым связаны больные воспоминания, серым плащом укутывающие плечи. На самом деле они везде. Прячутся в шелесте ветра, проскальзывают меж пальцев и не пугают, нет, однако Пак не знает, сможет ли когда-нибудь до конца простить Чонгука за них. Но главный путь подошёл к концу. К самому неожиданному исходу, о котором Чимин даже помыслить не мог, когда отправлялся на войну вместе с авангардом. Эти несколько месяцев выпотрошили его наживую, перевернули сознание, а потом собрали по кусочкам, вдыхая жизнь. Но он смог выкарабкаться, смог встать на ноги и понять то, чего действительно желала его подавленная Тьмой душа. И сейчас она желает только одного. После изнурительных походных условий купальня главного дворца кажется немыслимой роскошью. Где-то в глубине мелькает мысль о том, что именно здесь Чимину почти удалось утопиться, но когда от шеи по плечам проходятся горячие ладони, растирая кожу лавандовым бальзамом, а затем ныряют под воду, касаясь низа живота, то всё эти образы растворяются в возбуждении от близости прикусывающего плечо вампира. Простынь на кровати мокнет от ещё влажных после купания волос. Терпение Чимина стремительно истончается, как расплавленный воск, и жгучим желанием расползается по телу, которое истосковалось по этим ласкам. Когда Чонгук выцеловывает ключицы, сжимая в руках кажущееся хрупким тело, мыслить здраво не получается. И под закрытыми полоской ткани глазами звёздные сплетения вырисовываются изгибами, которые Чонгук губами собирает вместе с умоляющими стонами — их хочется слушать вечно. Чимин неуловим в деталях и слишком часто похож на переменчивый ветер, который норовит ускользнуть, но только не в такие моменты, как этот. Наверное, это впервые настолько чувственно-нежный секс, когда Чимину кажется, что ещё немного, и он окончательно перестанет существовать на очередном плавном движении внутри себя. После всей жестокости Чонгук словно пытается загладить хотя бы малую часть своей вины, давая Чимину понять то, что он — это действительно самое драгоценное, что есть в жизни вампира. И так будет до самого конца. Первые дни в Хембринге напоминают Чимину сон, где большинство времени он проводит либо в постели, либо в объятиях Чонгука, окончательно восстанавливая силы. Это схоже с некой эйфорией, когда хочется подольше остаться в безмятежном состоянии, которого так остро не хватало раньше. Но если война за Южное королевство закончилась, то борьба за разум самого Чонгука начинает только обостряться, и в памяти всплывают предупреждающие слова Минсока. Там, на поле битвы, Чонгук буквально обнажил перед ним свою душу такой, какая она есть, и это прочнее укрепило связь между ними. Теперь Чимин иногда чувствует всплески злости и улавливает алые искры в глазах Чонгука, но тому удаётся брать себя под контроль, а Пак всегда старается находится рядом, обычно прижимаясь со спины и оставаясь так до тех пор, пока Чона не отпустит. На время буря утихает. Вампир чувствует себя спокойнее, когда Чимин прикасается к нему, когда находится в поле зрения в те дни, когда эмоции бесконтрольно сменяют друг друга, вылезая на поверхность чёрной дымкой. И вся эта без того шаткая стена с треском обрушивается на попытки сохранить равновесие, когда Чонгук приводит в исполнение смертный приговор для одного из преступников, который в бешенстве расправился со своей семьёй. По закону такие поступки караются самим королём. Чимин был на той площади вместе с остальным собравшимся посмотреть на казнь народом. Он видел, как голова осуждённого вампира опускается вниз, как Чонгук делает замах мечом и отсекает её, обагряя эшафот кровью. Теперь Пак отчётливо чувствует, как демоны Чонгука пробуждаются, с воем упиваясь этой картиной, и натягивают цепи на своих мощных шеях, стремясь вырваться на охоту, во время которой убьют уже не одну жертву. По дороге во дворец Чон не говорит ни слова, сжимая челюсти, а Чимин понимает, что на этот раз всё зашло гораздо дальше. Чуть больше месяца прошло с того момента, как войско вернулось в Тёмную империю. За всё это время Чонгук не совершил ни одного убийства, но полученные от Некроманта возможности до сих пор при нём, и отголоски расплаты за них терзают его неутолимой жаждой крови. Эта казнь стала для него тем же, что одинокий путник для стаи голодных вурдалаков. — Принеси мне воды с кухни, — рвано выдыхает Чонгук, меряя шагами свой рабочий кабинет и едва сдерживаясь от того, чтобы сбросить на пол всю чётко рассортированную по стопкам документацию. Чимин подозревает, что вампир не просто так его отсылает под предлогом, но всё-таки идёт, надеясь, что Чон не сделает глупостей. Когда Пак возвращается — его уже нет, и лишь ветер из приоткрытого окна приподнимает концы всё так же сложенных бумаг. Не успевает Чимин поставить графин на стол, как его прошибает всплеском чужой агрессии, и по кабинету разносится звон разбитого Паком стекла. Отголоски этой ярости лишь увеличиваются, но Чон не даёт им прорваться на свободу, и они начинают жрать его изнутри. А потом всё резко обрывается. «Чонгук?» Тишина. Абсолютный блок, через которой Чимин не может пробиться, потому что Чонгук закрыл своё сознание от него, чтобы Пак ничего не ощущал. Считает, что в одиночку сможет справиться, но Чимин в этом не уверен. Он чувствует, что должен помочь сдержать этих демонов до того, как они прогрызли путь на свободу. Чонгук сильный, однако даже ему нужен тот, кто будет рядом. Чимин выбегает из кабинета, судорожно оглядываясь по сторонам и радуясь тому, что он не совсем человек. Способность слышать звуки на больших расстояниях помогает колоссально сузить площадь поиска, и первое, что проверяет Чимин — подземелья. Но там тихо и нет ожидаемых криков. Пак мысленно проходится по всем частям внушительного дворцового комплекса, начиная с нижних этажей, и в основном слышит накладывающиеся друг на друга разговоры работающей прислуги, однако шум в конце восточного крыла выделяется из этой массы, приковывая к себе внимание. Он такой, будто беснующийся зверь крушит всё, что его окружает. Пак нашёл. Здесь никто не живёт — поэтому Чонгук выбрал эту часть замка. Чимин почти не чувствует ног, поднимаясь на шестой этаж и добегая до нужного помещения, а затем в изумлении останавливается, когда двое стражников преграждают ему вход. — Повелитель приказал никого сюда не впускать, — чеканит один из них. — Особенно вас. — Мне плевать на его приказы, — шипит Пак, сужая глаза. Он знает, в каком ужасном состоянии Чонгук, и он должен быть рядом. — Откройте эту чёртову дверь, или я снесу её вместе с вами! Уверенности в глазах вампиров убавляется, но, видя, что стражники ещё колеблются, Чимин поднимает ладонь, и совсем близко к лицу одного из вампиров делает выпад дымчатая змея Тьмы, раскрывая свою пасть. Пак знал, что это подействует безотказно, - стражники отступают, находясь меж двух огней. Когда приказы двух правителей противоречат друг другу, то сложно выбрать, кому подчиниться. В данном случае, самая явственная угроза их жизням исходит именно от Пака. Чимин беспрепятственно толкает дверь и врывается внутрь, едва не замирая с порога. Всё в этой комнате почти полностью разрушено: тяжёлые шторы будто звериными когтями разодраны, стол со шкафом превратились в сломанную груду дерева, стены где-то чёрные от огня, а где-то коркой льда покрыты. Это безумно напоминает последствия неконтролируемого магического выброса вперемешку с агрессией. Чонгука он находит возле постели с превращённым в изодранные лоскуты покрывалом. Вампир напряжённо впивается пальцами в колени и тяжело дышит. — Не приближайся ко мне, — хрипит он, пряча лицо за чёрными волосами. Сдерживается. — Уходи, иначе они причинят тебе боль. — Но я уже чувствую эту боль, — качает головой Чимин, опускаясь на колени рядом с Чоном. — Она твоя. Чонгук похож на загнанного зверя, который вот-вот выпустит когти. Совсем как Пак, только получивший силу и стремящийся спалить всех, кто к нему приближался. Но вампир тогда всё равно пошёл напролом, как и Чимин сейчас. Он обнимает ладонями опущенное лицо Чонгука и приподнимает вверх. На него чернильная Бездна с затопленной радужкой смотрит с расходящимися от глаз тёмными сплетениями вен на почти белой коже, и раньше Чимин бы бежал от этого взгляда в ужасе. Но не теперь. Даже когда самоконтроль Чонгука настолько шаток. — Все вон из этого крыла, — приказывает он стражникам возле двери. А они только рады убраться подальше, потому что от такого Чонгука продирает до дрожи. — Если я сорвусь, то потом мы оба пожалеем об этом, — ему слова с трудом даются, и от вида незащищённой шеи Чимина клыки непроизвольно удлиняются. Но Паку почти не страшно. Он тянется ближе и обнимает своего монстра так крепко, как только может. Чимин знает, на что идёт. Он знает, что остаётся один на один с жаждущими крови демонами внутри Чонгука, и не позволит им одержать верх, пусть даже ногти вампира впиваются в его спину, оставляя на коже короткие красные борозды. — Если тебе нужна кровь, то возьми мою, — шепчет Чимин, склоняя голову набок. — Нет, — Чонгук рывком отстраняется, отталкивая Пака от себя, но в его глазах после слов Чимина вспыхивает дикая жажда. — Уходи отсюда, — почти рычит, жадно втягивая в себя воздух, смешанный с запахом соулмейта. — Это твоя последняя возможность. — И ты знаешь, что я не отступлю, — Чимин идёт к двери лишь за тем, чтобы запереть её изнутри. Как и свой путь назад. Демоны требуют жертв, а Чимином вампир одержим до безумия. Это накладывается друг на друга жестоким вожделением, сметающим все преграды, и цель сама идёт навстречу, заставляя зверя броситься на неё, в мыслях имея раскалённое добела инстинктивное «моё». Вампир несдержанно рвёт одежду Чимина со спины, и каменный пол при падении обжигает лопатки своим холодом, вызывая по всему телу волну дрожи, что застывает на губах горячим привкусом крови от клыков Чонгука. Он нависает самым настоящим чудовищем с ликом Тьмы, и Паку не страшно. Он чувствует уверенность; знает, что Чонгук не даст своим демонам причинить ему фатальный вред. На этот раз Чимин и сам позволяет своей тёмной стороне взять верх: она хищная до грубости и жадная до причинённой боли. Укус в шею слишком глубокий, но кровь Чимина сводит с ума внутренних монстров, что пробуждают животную сущность вампира. У Пака от эпицентра боли по всему телу жгутами расходится возбуждение, а глаза чернеют так же, как и у Чонгука. Это обоюдная похоть, способная сжечь всё дотла, как ифриты сжигали города, и молочная кожа на теле Чимина раскраивается до багровых следов, что спускаются всё ниже и ниже, заживая сверху. Густые капли прочерчивают своими узорами бледную поверхность, собираемые горячими губами, и Чимин приподнимается, скользя руками по плечам Чонгука, но тот грубо переворачивает его на живот и с нажимом проводит пальцами по позвоночнику, рассматривая наливающиеся кровью борозды. А потом резко тянет и заполняет собой, вырывая из Чимина вскрик. Руки крепко сжимают бёдра, и изменившиеся пальцы когтями заканчиваются, ранящими кожу, как короткие лезвия, но эта боль приносит Чимину своё извращённое удовольствие — запретный плод, которого Пак не вкушал слишком давно. И сейчас, когда Чонгук с оттяжкой трахает его практически на весу, а колени сбиваются о жёсткую каменную поверхность, — мир перед глазами рассыпается на части, перегорающие вместе с останками здравого рассудка. Шипы чонгуковой Тьмы обвиваются ошейником, царапают кожу на горле и заставляют приподнять голову выше, прогибаясь в пояснице. Пак вновь чувствует себя сгорающим фениксом, потому что аркан затягивается туже, пуская по шее струйки крови, и грубый, выпивающий душу поцелуй окончательно переворачивает сознание. Чонгук доминирует, сплетая воедино боль с удовольствием, а Чимину это кажется безумно правильным, до хриплых стонов и срывающегося дыхания. Быть жертвой монстров Чонгука — всё равно что выходить на арену с хищником, в конечном счёте испытывая дикую эйфорию. Спины касается твёрдый пол. Теперь Пак вновь может видеть лицо Чонгука — всё такое же жуткое, но только не для Чимина, который теснее прижимается к нему бёдрами, в то время как вампир переплетает их пальцы, крепко придавливая руки Чимина к каменной поверхности. Чон всё ещё плохо себя контролирует, что сказывается на слишком грубых толчках и длинных клыках, но Чимин смотрит ему в глаза, не отрываясь. Потому что сейчас ему до танцующей на кончиках собственных пальцев Тьмы нравится такое помешательство; потому что этот зверь его. Без остатка. Чонгук делит свою застилающую глаза ярость на двоих, оставляя её следы на выгибающимся под собой теле: хрупком, изящном, до рычания желанном. А свою любовь к оттенкам алого смешивает с любовью к соулмейту, и хрупкость легко поддаётся напору, но чем дальше вампир заходит, тем отчётливее ощущает эту одержимость. Чимин похож на расплавленное чёрное серебро с гранатовыми вкраплениями, которое именем обвивается вокруг запястья и застывает монолитным браслетом, что прочно сдерживает демонов лишь между двумя соединившимися телами. Они могут скалиться, рычать до исступления, но эти цепи им уже не перегрызть. Безумие утихает медленно, растягивается до глубокой ночи, и, судорожно вцепляясь в плечи вампира, Чимин не помнит себя, уже в который раз чувствуя, как на время перестаёт существовать. Перед глазами всё смешивается: лунный свет с отблесками факелов на стенах, холод камня с жаром собственного тела, которое вот-вот рассыплется раскалёнными углями. Он не замечает, как в один момент под веками вспыхивает обжигающе-алое солнце, и сознание ускользает сквозь собственный беззвучный стон и дрожь сумасшедшего удовольствия.***
Пак чувствует осторожные прикосновения, стирающие кровь с заживающей кожи, и горячая вода, окрашенная разводами алого, обнимает изнурённое тело. Он не до конца пришёл в себя, одной частью сознания всё ещё находясь там, где клыки вампира раз за разом смыкаются на шее и ключицах, но теперь следы этих укусов почти исчезли, оставляя в напоминание о себе лишь кровь и чонгукову злость, направленную на самого себя. Непроницаемое лицо, стиснутые челюсти и мрачные глаза цвета грозового неба, где отголоски Бездны обратно к зрачкам отползают. — Я снова причинил тебе боль, — Чонгук дотрагивается до самой глубокой раны от собственных клыков на шее Чимина. — Эти порезы слишком долго заживают. — Потому что я ни о чём не сожалею, — Чимин льнёт ближе и берёт в свои ладони лицо Чонгука, отмечая то, что чёрных вен почти не видно. — Во мне есть та же Тьма, и иногда ей тоже нужно утолять свою жажду. Как и тебе, — выдыхает совсем близко, оставляя на губах поцелуй. — Я едва сдержался от того, чтобы не раскромсать твоё тело, — качает головой Чонгук, и слова сдавливают что-то внутри него. На стенах купальни висит несколько факелов, но основной свет исходит от огня в чашах, расставленных по краям бассейна. Они бросают на воду тени и бликами скользят по лицу Чонгука, который опирается руками на каменный бортик по обеим сторонам от Чимина. — Ты был безумцем, когда запирал дверь. Эти звери слишком опасны. — Но не для меня. Если ты не смог убить меня возле стен Дэйфорда, то не допустишь этого и сейчас, а раны всегда заживут. Я не хрустальный, помнишь? — на губах Пака мелькает улыбка. Пальцы пробираются всё выше по сильной груди Чонгука, стирая капли воды. Его собственная кровь уже остановилась, и от горячей воды клонит в сон. — Будь у меня второй шанс — я поступил бы так же, — бормочет Пак с затуманенными дикой усталостью глазами. Будь у самого вампира второй шанс — он бы и пальцем его в таком состоянии не тронул, потому что в мягкой постели Чимин сейчас нуждается больше, чем в чём-либо, и трудно поверить в то, что ещё полчаса назад он изгибался под Чонгуком, пробуя с губ вампира собственную кровь. Дьявольское сумасшествие. Но оно остановило его демонов. От обширного балкона спальню отделяет лишь сдвинутая к краю прозрачная занавесь, иногда колыхающаяся вместе с ветром. Ничто не загораживает россыпь крупных звёзд, жемчужный свет которых окутывает Хэмбринг в самый тёмный час и находит своё отражение в закрывающихся глазах Пака. Его голова покоится на коленях вампира, а тёплый летний ветер доносит обещание скорого рассвета, что вот-вот зажжётся на краю неба, но к тому времени Чимин будет уже крепко спать, ощущая себя в безопасности рядом с самым страшным монстром, имя которого выгравировано чернильными буквами на запястье, как знак нерушимой принадлежности друг другу.