Зеркало души

      Длинный, белый коридор – абсолютно пустой и безликий, глазу не за что зацепиться. Парень семнадцати лет в кепке и с конфетой за щекой, ссутулившись, сидел на стуле в ожидании. Спроси у него кто, чего именно он так преданно ждёт, тот только бы пожал плечами. В первые два часа его захлестнуло сильное горе, но стоило суматохе вокруг присмиреть, и на него нашло успокоение вслед за воцарившейся тишиной. Пустота заполонила его нутро, как если бы из полной до краев бочки резко вынули пробку, и ее содержимое выплеснулось наружу, оставив после себя прохладную влагу на стенках. Непривычная после городских улиц тишина помещения звенела в ушах, неприятно давя на голову и сердце. Он отчаялся, он забыл, как очутился в больнице в столь поздний для посещений час, столь холодного месяца. Парень поднял глаза. Он беспомощно цеплялся взглядом за гладкую, побеленную поверхность, тщетно ища любую трещинку или грязное пятно. Отполированный пол мерцал под истеричным электрическим светом мерно гудящих в панелях потолка ламп. Напротив, на расстоянии в тридцать два шага – он сосчитал точно, пока беспокойно метался по коридору, заламывая руки за спиной, – находилась автоматическая стальная дверь, стенки которой сейчас были намертво соединены. Откинувшись назад и глухо ударившись затылком о стену, он даже не почувствовал боли, прикрыл опухшие веки и моментально провалился в беспокойный сон. Страшные события замелькали перед ним, заставив непроизвольно вздрогнуть на стуле, спасительно схватиться за ручки и сжать их до белых костяшек вспотевшими пальцами. Он распахнул дрожащие веки, смахнул испарину со лба – в этот момент стальные двери со скрипом заскользили по рельсам, точно крысы спрятавшись в норах между стен. Наружу незамедлительно высыпала горстка людей в тёмно-синих халатах, чёрных масках на пол лица и латексных перчатках. Разговаривая друг с другом вполголоса группа, полностью игнорируя его присутствие, потоком выгнулась к левой части коридора и без оглядки понеслась прочь. Он проводил их взглядом выброшенной на берег рыбы и только потом заметил долговязого мужчину, отставшего от коллег, – тот, оставшись стоять спиной к операционной, скатывал хирургические перчатки с рук. Неаккуратно затолкав шарик из полупрозрачного тёмного латекса в нагрудной карман халата, он оголил нижнюю часть лица от носа до подбородка от медицинской маски, после чего окликнул его. – Молодой человек, – лишенный всякой эмоциональной окраски голос на несколько скоротечных секунд заполнил пространство между ними двумя. Никакой реакции на его слова. Одинокий паренёк, как прежде, был прикован к месту собственной отчужденностью, скрестив руки в замок между колен, и продолжал перекатывать ядовито-зелёного цвета сахарный шарик за щекой. – Пан Ённам, ваш брат ждёт вас. От этих незамысловатых слов юное тело, словно зажило собственной жизнью, впустив в себя чужой дух. Оно непроизвольно выгнулось в кресле, ноги в потёртых кроссовках твёрдо укоренились на полу, одним сильным рывком подкинув его в воздух и тем самым заставив парня принять вертикальное положение. Горячая кровь заструилась по венам, затекшие мышцы дали о себе знать, а шестерёнки в его голове пришли в движение. И Ённам вспомнил, что привело его к этому волнительному и одновременно устрашающему о дрожи моменту, который он был вынужден переживать в данную минуту. Неуклюже, на отвыкших от движения ногах он торопливо примкнул к врачу, уткнувшись взглядом в его стерильно белые тапочки. Врач стоял на расстоянии вытянутой руки, – Ённаму же показалось, что мужчина пытался дозваться до него с конца нескончаемо длинного больничного коридора. – Мой брат, – повторил он слова врача, соскоблив языком сладкую слюну со стенок рта. Голос его звучал сонливо и скрипуче, больше напоминая шум открывающейся кабины метро. – Да, ваш брат… – не поменяв интонации вновь начал врач, ни капли не заинтересованный в человеке перед собой. Успокаивать переволновавшихся родственников было таким же привычным и меж тем безынтересным занятием, как чистка зубов по утрам. Все врачи делали это подсознательно, давно не различая лиц, находившихся перед ними людей. «Операция прошла успешно» или «мы сделали всё, что могли» – эти фразы их узкие обескровленные рты выдавали механически, как автоматы билетики в поездах. – Он в порядке. Пан Ённам вылупился на него, как на умалишённого и даже перестал катать конфету за щекой. – Док, вы явно что-то путаете. Понимаете, мы ехали домой, горел зелёный свет, но мой брат не любитель рисковать напрасно, всё равно остановился на светофоре. Не прошло десяти секунд, как загорелся жёлтый и тут в нас как сзади врезается фура, – Ённам всплеснул руками и громко хлопнул в ладоши, при этом хрустнув конфетой во рту. – Бум! Машину откинуло в воздух, типа пустую консервную банку. Этот придурок несся на приличной скорости. Даже не подумал, что кто-то решит остановиться на светофоре, – Ённам облизнул сладкие от леденца губы, его тёмно-ореховые глаза лихорадочно блестели от переполнявшего тело с ног до головы возбуждения. Он быстро добавил, – блин, там правда быстро загорелся жёлтый. Рассказывать душещипательные истории ему было в новинку, отчего в душе он получал неизгладимое удовольствие, потому что мог снова пересказать произошедшее, теперь уже не очередному сторожевому псу правоохранительных органов, а лицу в медицинском халате, давшему клятву наставлять и спасать. – Так что, док, он не может быть «просто в порядке». Безопасная капсула сработала только у меня, и посмотрите – на мне ни царапинки! А когда вытаскивали моего брата, помню, он был весь в крови. Я ещё тогда подумал про помидоры. Очень уж цвет крови мне их напоминал. Врач остался полностью безучастен к изложенному им рассказу. – Он в порядке, – повторил он и резко развернувшись на каблуках, попросил следовать за ним дальше по коридору. Брата Ённама как раз перевозили в палату. Младший брат-близнец Пан Ённама нашелся в кровати палаты, укрытый тонким одеялом до самого подбородка, его побелевшие из-за обильной потери крови руки покоились сверху двумя плавниками. С каждой стороны от него тянулось по дюжине проводов, те уходили в отдельные гнезда грозно жужжащих электрических машин-ящиков, прикрученных к стене над головой. Безостановочно перекатывалась бледно-лиловая жидкость по трубкам, помогавшая пациенту справляться с болью после операции. Обильно накаченный обезболивающими и анестезирующими химическими веществами Пан Ёнгук выглядел так, словно его забросили в исполинских размеров стиральную машину, где долгое время крутили и мяли, стремясь выжить последние силы и жизненные соки, а на свет получить бесформенную серо-розовую телесную массу. Можно смело утверждать, что им это практически удалось. Врач подошёл к одной из машин, щёлкнул переключателем – аппарат благодарно пискнул, подмигнул десятком стеклянных глаз и умер. – Говорите, – сухо обронил он и вышел, оставив братьев друг с другом наедине. Видя брата живым и в сознании, Ённам облегченно выдохнул, почувствовал как ноги его вновь подкашиваются и опустился на край больничной койки. Он передёрнул плечами, желая снять напряжение, что вот уже несколько часов копилось в нём и чуть приподнял уголки губ вверх. Кажется, самое страшное теперь позади. Окинув стерильную маленькую комнату, в которой не нашлось даже окна, любопытствующим взглядом, он проглотил остатки конфеты, повернул голову к брату, как вдруг его брови взмыли на лоб. Ённам ещё долго смотрел на брата практически не мигая, глубоко пораженный его внешним видом. Он не мог вымолвить ни словечка. Когда же худая рука с неприглядно зияющими под кожей синими венками медленно подползла к нему по одеялу и вяло схватилась за его сжатые в кулак пальцы, он в удивлении издал низкий хриплый вскрик. Контраст холодной, как у мертвеца кожи, с собственной сухой и теплой, вернул ему дар речи. – Но как же так... – неверяще выдохнул он, – Док сказал, что ты в порядке. Какого лешего? Разве это "в порядке"? – громко возмутился старший. Белые накрахмаленные бинты вокруг головы брата закрывали не только лоб, но и глаза младшего. Эта значительная деталь, в которую доктор посвятить Ённама не потрудился, ввела его в сильнейшее замешательство. – Вы сказали, что мой брат в полном порядке! – напал он на появившегося через минуту в дверном проёме врача, при этом схватил брата за руку, взволновано встряхнув ею. – Тогда зачем ему эта повязка? Зачем? – Она необходима. Без неё никак нельзя, – холодно отчеканил врач. Испугавшись резкой интонации голоса старшего брата, Ёнгук поддался вперёд, желая как-то успокоить его, но ремни, точно змеи скрутившие тело подмышками, не дали ему этого сделать. – Ённам... – одними высушенными губами умоляюще прошептал младший. Cтарший брат оставался для Ёнгука единственной опорой долгое время. Он помог разыскать специалиста-учёного, чтобы разработать первый прототип для поддержания зрения. Идея эта увенчалась успехом, но лечение и необходимые детали для подобного сложного устройства практически истощили финансы братьев. Чтобы как-то остаться на плаву, Ённам устроился в бар в ночное время суток, порой же и днём заместо уроков пропадал на подработках. Сам Ёнгук, с тех пор учившийся на дому, искал все возможные заработки на просторах Сети, где он мог бы с выгодой использовать свой интеллект. Осиротев в раннем возрасте, братья были друг для друга семьей и одновременно всем миром, каждый жил и работал, чтобы мог существовать другой. После аварии Ённам стал очень чутким к любому недугу младшего. Он настолько боялся оставлять брата одного в квартире, что вопреки его ярым протестам, запирал в комнате. Ённам не верил, что брат способен справиться с постигшим его несчастьем самостоятельно,он опасался, как бы младший не нанёс себе вреда без присмотра. В конце концов он заключил, что будет благоразумнее ножи, вилки, посуду и другие легко бьющиеся вещи заменить пластиковыми, либо держать вне зоны доступности для него. Не позволял он Ёнгуку и убираться в доме, готовить, стирать. Первое время Ённам даже перенял на себя заботы о его гигиене. Ёнгука тяготила такая жизнь. Год, проведенный в гнетущей темноте и чахлой беспомощности. Тяжёлые мысли посещали его каждую ночь, пока он, крепко стиснув зубы, в муках стенал в подушку. Страх перед будущим, стыд унижения и вина перед братом клокотали в душе. Сильнее их кипела только злоба на то, что брат не желал верить в него. Он не давал ему даже толики шанса как-то проявить себя в выпавшем на их долю страшном испытании. Ёнгук устал чувствовать себя беспомощным, быть обузой себе и Ённаму. В глубине сердца он знал: пусть только представится случай, он сможет справится с проблемой самостоятельно и не нужно ему никакое зрение. Нет, зрение ему всё-таки необходимо. С горечью он осознал это погодя, увлекшись аудио-книгами с лекциями по биоинженерии и цифровой генетики. Сильнее всего его взволновали пока остававшиеся безуспешными попытки учёных активировать в человеческом организме репродуктивные системы на совершенно ином уровне. Его манила подобная стезя – хотя бы на уровне выращивания и вживления в организмы совершенно новых здоровых органов, создания протезов нового поколения – эстетически красивых, практически неотличимых от живой плоти, прочных и долговечных. ...Кажется, небеса услышали его молитвы. Первый прототип был грубо скроенным громоздким аппаратом для поддержания его зрения. Заслуга по его разработке принадлежала учёному с известным в научных кругах именем. Ёнгуку сильно повезло, что участь лабораторной мышки досталась именно ему. Износив аппарат примерно год и уже неплохо приноровившись к нему, он страстно возгорел желанием переделать его во что-то более компактное, что можно носить на голове, достаточно тихое и изящное, в отличии от уродливой бандурины на четырёх колесиках возле его кровати. С появлением аппарата и некого подобия зрения у младшего брата, Ённам пусть несколько поубавил пылу, но по-прежнему продолжал излишне опекать брата. Он всегда считал, что техника имеет свойство подводить в самые неожиданные моменты. Не зная, как ещё повлиять на брата, Ёнгук невольно начал искать свободы. Нашёл он её в научной компании по разработке протезов для ветеранов войны и калек. Поданное им заявление в отдел кадров рассмотрели и одобрили в качестве лаборанта на основе временного контракта. И вот однажды главный инженер, увидев необычное устройство, с которым новому лаборанту приходилось работать, предложил ему воссоздать подобный прототип. Ёнгук решил что это его шанс и показал свои чертежи более продвинутой модели. Закрутился проект с его участием. Но этот проект, как и многие другие остались незавершенными по причине возникшего в стране кризиса. Глава компании увяз в огромных кредитах, большая часть штата попала под сокращение, как могли, урезали расходы, но денег всё равно не хватало, чтобы покрыть все убытки. Проект был свернут прежде, чем группе Ёнгука удалось достигнуть хоть каких-то значимых результатов. К довершению, когда Пан забирал документы, он обнаружил страшное: инженер, который взял над ним шефство, украл часть материалов и сбежал заграницу. С тех пор Ёнгук не доверял никому, кроме брата. После этого прошёл ещё один нелегкий год. Денег у братьев почти не прибавилось. Ёнгуку, как лаборанту платили, но и этих денег было недостаточно. Хватало лишь на самое необходимое, да заплатить за квартиру. Ённам возвращался поздно, иногда вовсе ночевал в офисе юридической фирмы, где он устроился работать помощником юриста через друга. Все выдававшиеся свободные часы он старался проводить с братом. Ёнгук показывал ему свои начатые разработки, делясь мечтами о светлом будущем. Он верил, что подобные технологии круто изменят страну, не говоря о том, скольким людям, таким же как он, можно будет помочь. Не столько отсутствие разделявших его идею учёных-коллег, сколько скудный запас имевшихся у него материалов, не давали Ёнгуку воплотить мечту в реальность, оставив её долгое время существовать лишь в виде чертежей и рисунков-набросков среди страниц десятка тетрадей, блокнотов и цифровых файлов компьютерной системы. Один день перевернул всю жизнь и понимание Пан Ёнгука, сделал его тем, кем он сейчас является – забаррикадировавшимся в четырех стенах человеком, мнительным к любому проявлению людского интереса непосредственно к его существу. Он сделал то, что сделал, и никогда не простит себя за содеянное. Сейчас спустя столько лет ему казалось, - он просто слишком быстро сдался, но тогда перед ним стоял вопрос выживания. Как это не редко бывает, нелепая случайность унесла жизнь человека, которым он дорожил больше всех на свете, его старшего брата-близнеца Пан Ённама. Неправильно введённая доза анестезирующего вещества и Ённам умер на операционном столе. Перестрелка двух не поделивших что-то бизнесменов-бандитов перед баром, куда старший часто любил захаживать по вечерам, закончилась случайно схваченной пулей в живот. Ранение оказалось не столь критичным и Ённам был бы даже счастлив обойтись без ночи в больнице под капельницей, коих после аварии он сторонился, как внезапно вспыхивающих пожаров. Но в тот момент его мнения никто не спросил. Перепуганные посетители бара позвонили в скорую и через двадцать минут он лежал на операционном столе с разрезанным животом. Как потом не бился, Ёнгук не смог доказать халатность врача. Сломленный горем, он не знал как ему быть дальше, последнюю почву из-под ног выбил выставленный больницей счет за лечение брата, которое он просто не мог оплатить. Больница отказывалась дать ему отсрочку и не желала придерживать у себя тело Ённама до похорон. Тут ему «показали» на выход из ситуации. Многие из органов старшего брата были здоровыми и отлично функционирующими, Ёнгуку предложили отдать тело больнице для извлечения и дальнейшей трансплантации их другим пациентам, у которых ещё оставался шанс на выздоровление. В обмен ему сулили хорошую сумму за каждый пристроенный орган. Со слезами на глазах и шипящими проклятиями в адрес судьбы на губах, он согласился. Дал распотрошить тело родного брата, что столько сил отдал ради его выздоровления, за глупые бумажки, от существования которых зависела вся его дальнейшая жизнь, думал Ёнгук в тот скорбный момент всей его жизни, когда дрожащей рукой ставил подпись на договоре, услужливо подсунутом ему главным врачом больницы. Ёнгук не находил себе места последующие трое суток, пока ему не пришло оповещение, что он может явиться на кремацию останков брата. Вместе с герметично запечатанной капсулой и прахом, ему вручили папку с бумагами, по открытию которой дома, он увидел, какому количеству людей были необходимы новые органы, и сколько жизней не угасло, благодаря одной почившей мир.Возможно, именно этот ключевой факт сподвигнул Ёнгука потратить полученные им деньги таким чудовищным по его меркам способом, на воплощение своих проектов в реальность.

***

Давно начало смеркаться. Стоя на крыше высотного здания, Химчан осторожно перегнулся через парапет. На высоте двести метров среди сгустившегося к ночи тумана тщетно было разглядеть асфальтовую ленту или хотя бы кусочек зелёной лужайки внизу. Очередная доставка вышла ему боком. С полчаса назад благополучно передав посылку в руки заказчику, он спустился на лифте вниз, но стоило ему сделать шаг из кабины наружу, как прямо к его ногам упал старик. На вид он был дряхлым и совершено безобидным, Химчан не мог не помочь ему подняться. По доброте душевной он вызвался проводить старика до квартиры, но тот отчего-то принял его за ремонтника телевезионной службы. Старик ухитрился загнать его на крышу дома и с ворчанием на телевизионную систему, хлопнул дверью перед самым носом. Долго Химчан стучал в закрытую дверь, кричал до хрипоты, в надежде дозваться до старика по ту сторону, но тот был либо глух, либо в конец ополоумел на склоне лет. Химчан перевёл дух и попытался набрать Ёнгука. К его неудаче телефон в руке траурно померк, не издав даже скудного гудка. – Вот дрянь! Чёрт бы побрал Ёнгука и его доставки! Он нервно запихнул телефон обратно в карман куртки. Как кстати сейчас бы пришлась слежка не в меру недоверчивого начальника за ним. В конце концов, она здорово выручила его в прошлый раз. Выходит теперь надеятся можно только на себя. Покрепче вцепившись в парапет, Химчан наполовину свесился вниз головой, как неожиданно сильный порыв воздуха смахнул с него кепку. Выпрямившись, он обернулся и задрал подбородок, разгулявшийся ветер, что не переставал играть полами его расстёгнутой куртки и футболки, бесцеремонно отшвырнул головной убор по направлению к антеннам, где тот намертво запутался в штырях. Любимой кепки и той лишился на работе. Если бы его заранее предупредили, что в работе курьера есть риски застрять холодной ночью на крыше высотки, он тот час бы открестился от подобной занятости. Пригнувшись к полу, Химчан всё же заставил себя застегнуть молнию на кожанке, это оказалось непросто, пальцы от холода ели слушались его, поправил вот-вот готовые соскочить с носа очки, и тут в его поле зрения попала выкрашенная алой краской платформа, часть которой уходила за пределы крыши. Пожарная лестница! - яркой вспышкой мелькнула мысль в голове Химчана, - его спасение с крыши. Гулкий тяжёлый топот ботинок о стальную поверхность, что минут пятнадцать аккомпанировал рёву ветра, резко стих. За спиной Химчана были позади ровно шестьдесят два лестничных пролета, как вдруг ступени круто кончились, на их месте красовались симметрично обрубленные, словно гигантским топором, части перил и больше ничего. Химчан поднялся на пролёт назад. Он дышал через раз, ощутимо чувствуя, как неимоверное давление терроризирует лёгкие и сердце. Страх и переутомление давали о себе знать колющей болью в боку под самыми рёбрами и учащенным сердцебиением. Страшно хотелось спрыгнуть в эту сокрытую белой пеленой пустоту в объятия неизвестности. В тоже время не трудно предположить, что его там ждало. Жёсткое падение и столкновение с проезжей частью, прятавшейся в манящем, подобно мягкой перине, густом тумане. На вскидку до земли было ещё этажей семь-восемь как минимум. Пожарная лестница кончалась прямо под чьими-то окнами с узеньким балконом. Он присмотрелся и не обнаружил ни намека на признаки жизни по ту сторону окна. Единственный скудный источник света - электронные часы на стене, поминутно мигавшие бледно-зелёным огоньком. Уперевшись ладонями на тёмное стекло, он предварительно хорошенько ощупал его, после чего, вложив в кулак всю силу, с размаху заехал по нему мощным ударом. На мерцающей поверхности, сквозь которую виднелись очертания безызвестной квартиры, осталась жиденькая паутинка трещин, но с каждым последующим ударом она начала разрастаться, пока не дошла до рамы. Завершающий штрих - удар локтем в сердце паутины и стекло вдребезги разлетелось, осыпав цветастый ковёр ворохом крупных, сверкающих точно льдины, хлопьев стекла. Наспех стерев со лба пот, Химчан как можно осторожнее перебрался ногой через пластиковую раму; стекло шумно отозвалось под резиновой подошвой сапога, отдаленно напомнив хруст раздавленного пакетика чипсов. Неожиданно где-то из глубины квартиры оглушительно заверищала сигнализация, напугав невольного домушника, из-за чего вторая его нога непроизвольно подвернулась, и вот он уже лежал, запутавшись пальцами в длинном ворсе ковра и попутно царапая кожу на руках в кровь острыми осколками. Лицо курьера сморщилось от сильной боли, глаза за очками увлажнились. Наспех подобрав себя с пола, он пулей кинулся по направлению двери. Нащупав на стене плоскую кнопку и раздраженно хлопнул по ней, он с замиранием сердца ждал, пока стальные створки перед ним разъедутся, одновременно продолжая морщиться уже не от боли, а от истерично визжащей в ушах охранной системы. Наконец, показался утопавший в ночном сумраке коридор, в который Химчан устало выкатился в объятия темноты, слегка пошатнулся и навалился на стену напротив всем телом. Сочившаяся из рук кровь, оставила алые пятна на светлых обоях, добавив рисунку на них новых узоров, пока он, не разбирая собственных ног и сильно утомленный вынужденной ночной акробатикой по крышам, наслепо пробирался к входной двери. Потратив ещё какое-то время на возню с автоматическим замком, Химчан с просто колассальным облегчением подставил бледное, подобно диску взошедшей с пару часов назад на небе луны, лицо под лучи искусственного света потолочных ламп и поток происходившего от вентиляционных решеток свежего воздуха. Двери за ним практически бесшумно захлопнулись, и уши наполнила желанная тишина. Где-то из глубин соседних квартир донеслись шаги, смешанные женские и мужские голоса, музыка и звуки празднества. Помявшись на месте ещё какое-то время, он решительно вынул из кармана блокнот, вырвал линованную синим страницу, и наспех начертал на ней размашистым почерком короткую фразу: «извините за причинённый ущерб». Прикрепив записку к двери и оставив на ней очередной устрашающий кровавый отпечаток, он спешно покинул пределы дома, в душе радуясь, что в который раз нерасторопные полицаи поленились проверить, ложно сработала сигнализация или нет. Прежде всего ему было необходимо привести себя в порядок, что он сделал в ближайшем общественном туалете, спеша избавиться от следов невеселого время препровождения, чтобы не вызвать ненужных вопросов и удивленных взглядов со стороны начальства. Через час он уже занимал почётное место на кожаном диване, закинув ногу на ногу и разложив руки на спинке по обе стороны от себя, и еле слышно насвистывая под нос прилипчивую мелодию из какой-то рекламы, дожидался хозяина дома. Пластиковый конверт с оставшейся суммой выплаты от заказчика лежал перед ним на чайном столике, который Химчан время от времени буравил взглядом, имея в распоряжении не лучшую идею туда подсмотреть. Сколько же Пан Ёнгук мог получать за свой товар, мучил его вопрос. Как успел прикинуть он в уме, плата за его курьерские услуги, была только крохами от всей вырученной суммы. Но, не смотря на пагубное любопытство, он никогда бы не посмел заглянуть в конверт без разрешения. Ёнгук был прав, как-то памятуя о его честности, не раз выходившей ему же боком. Спустя десять минут в зал неслышной поступью прошёл Пан, забрал со стола конверт, проверил содержимое и, вынув на свет пару хрустящих крупных купюр, протянул курьеру. Тот не шелохнулся. – Ким Химчан, твоя плата за последнюю доставку, – Ёнгук попытался привлечь внимание работника. Разлепив глаза под очками, Химчан несколько секунд расфокусированным взглядом смотрел на подсунутые ему деньги и наконец, собравшись с мыслями, потянулся за ними. – А-а…спасибо, – сипло поблагодарил он, принимая деньги. Спрятав конверт в карман джинсов, Ёнгук присел рядом и, стараясь не выдать в голосе сильной обеспокоенности, спросил: – Устал за сегодня? Зевнув во весь рот так, что на глаза навернулись слёзы, Химчан запоздало прикрыл рукой нижнюю часть лица, не увидев, с каким озабоченным выражением сидел Ёнгук. – Не-ет. Я просто это... я ждать не люблю, – отмахнулся Ким, в душе несколько волнуясь, не бросился ли в глаза начальнику его помятый вид. Стоило поскорее уйти и не быть опрошенным. Напоследок справившись не осталась ли для него ещё работа, получил отрицательный ответ, нетерпеливо вскочил на ноги и быстро замаршировал на выход.Он был уже одной ногой в прихожей, как вдруг его окликнули. Строго, властно, беспрекословно требовали его возвращения. Химчан нахмурился, развернулся, сжал кулаки. Недружелюбно буркнул: – Чего ещё? Я домой хочу. Худой указательный палец ткнул на барный стул, его сменила протянутая ладонью вверх рука. Ничего не понимая, Химчан выдал первое, что пришло на ум: - Деньги вернуть? А как же моя оплата? Я заработал их потом и кровью, чтобы ты знал... – вот зря он помянул про кровь. Уголки губ Ёнгука слегка дрогнули, он мотнул кудрявой шевелюрой. – Присядь, – однако приглашение звучало далеко не дружественно. Смекнув в чем всё-таки дело, Химчан в противовес просьбе, завёл руки за спину и, словно зверь почуявший капкан на пути, попятился к входной двери, при этом он не сводил с Ёнгука настороженного взгляда. – Не будь ребёнком, Ким Химчан! – от резкого низкого голоса он непроизвольно вздрогнул, в страхе закрыл глаза. Когда открыл их вновь, с некоторым трепетом вперемешку с ужасом обнаружил себя на том самом стуле, куда палец настойчиво манил его какое-то время назад. Он не понимал, как в итоге очутился здесь, был уверен, что ноги его шли к выходу. Прикосновение чужих рук к его собственным отдалось неприятным тянущим чувством в животе, его замутило. Хотел бы он убраться отсюда как можно дальше, но чем больше он об этом думал, тем отчётливее понимал: тело его более не слушалось. Точно налившееся свинцом, оно сидело сгорбившись за стулом и ждало окончание некого ритуала колдуна, приковавшего его. Чувства Химчана обострились в несколько раз. Он дышал через раз, глаза потупились, в уголках их скатались горькие слезинки, язык присох к нёбу – ему страшно хотелось пить, но он молчал, не в силах ни пошевелить мускулом, не произнести ни звука. Пан Ёнгук как будто и вовсе не замечал, в каком замешательстве находилась его жертва. Собственная маниакальность Химчаном внезапно вспыхнула в нутре ярким пламенем, захватила власть на разумом и языком. Неизвестно откуда взявшаяся властность в голосе пугала даже его, но он ничего не мог с ней поделать. «Верни его, верни немедленно!» – громыхало набатом в голове, эхом отдавалось в ушах. На лбу выступила испарина, когда смуглые и немного женственные руки работодателя полностью лишили его важнейшего слоя защиты: перчаток. Смоляные глаза за тёмными очками многократно расширились. Короткий жалостливый полустон, полувыдох – всё, на что Хватило Химчана. Он безотрывно смотрел на свои обнажённые белые с розовыми пятнами руки, на квадратные пальцы в волдырях и мозолях, на шелушившуюся кожу, в ярком эклектрическом свете лампы ещё чётчей выделялись поверх белесых старых рубцов свежие бордовые, засохшие, плохо смытые пятна крови там и сям, множество мелких ранок, только начавших затягиваться. Сбоку холодно блеснуло металлом, скрипнуло, стукнуло. В обозрение пал пинцет, умело зажатый в пальцах – не в его, в чужих. То как задействовал его Ёнгук, как ловко, без малейшего промедления, лишнего дёрганья, он орудовал тончайшими краями инструмента, натолкнуло Химчана на мысль о хирургии, о врачах в стерильных халатах. Процедура несколько затянулась. Нарочито медленно Ёнгук просматривал каждую ранку, прежде чем продезенфицирвоать её и смазать для быстрого заживления. Химчан ощущал себя воском, опалённым пламенем свечи. Щёки и шея адски горели, со лба градом струился пот. Спасительный звон пинцета, брошенного в ящик, служившего владельцу в качестве аптечки. Был обработана последняя ранка. – В следующий раз, когда тебе вздумается полазить по разбитому стеклу руками, постарайся побороть это искушение, – без тени упрёка или недовольства проговорил Ёнгук, отпустив его руки палец за пальцем. Низко держа голову, Химчан закусил губу от злости и промычал нечто нечелераздельное. Последние полчаса его мысли путались, он почти не соображал где находится и что с ним происходит. Последняя ниточка, связывающая его с реальностью, сгорела в тот момент, когда Ёнгук полез прощупывать его кисти рук, залез под рукава куртки, но от его нескольких непроизвольных конвульсий, прервал осмотр. – Всё в порядке? Этот, казалось бы, невинный вопрос взбесил Химчана. В сознании наступила ясность. Кристально чистая и между тем мучительная. «Беги! Как можно дальше. Сейчас же. Беги, убирайся от него, пока не поздно. А если поздно, то...» То можно попытаться стереть себе память, на худой конец свести счёты с жизнью, пока он не видит. Что угодно, лишь бы больше не ощущать его власть на себе, не чувствовать, как низки голос струиться по венам, заставляя сердце бешено стучать, как блекнут остатки разума, наполняя тело свинцовой немотой. Существовать без воли, без силы, чтобы сопротивляться. Сладкий вкус подчинения и удушье на шее, ведь ты больше не принадлежишь себе. Не более, чем запрограммированный робот. Второй Джоко. Рука непроизвольно дёрнулась к кожаным перчатка, примостившемся на краю стола. Скорее скрыть свой страшный позор. Кожа до сих пор пылала в тех местах, где касались его опытные пальцы самоназванного врача. На секунду Ёнгук перехватил одну их них, несильно сжав в основании кисти, большой палец мазнул по пульсирующей жилке. Злость придала Химчану мужества и он поднял глаза на Ёнгука, но ровным счётом ничего не смог прочесть в его лице - оно было спокойным и сухим, даже несколько жёстким. Одно странно - глаза уже не выглядели такими искусственными, Химчан готов был поклясться, что что-то в них отражалось. Что-то до боли знакомое. Язык не поворачивался назвать это любовью. Как может любовь быть преисполнена невыносимой болью? Не любовь, нет, безумие, вот что это такое. Он был на полпути к дому, бежал со всех ног, то и дело налетая на невинных прохожих, как вдруг назойливый тоненький писк телефона застал его врасплох. Он остановился, глубоко вздохнул и досчитал до десяти, достал телефон. Пришла короткая смс. Не нужно быть гадалкой, чтобы понять от кого именно. «Приходи завтра. Три доставки на утро.» В обуявшей ярости отбросив телефон на землю, Химчан хрипло проревел так, что вся улица слышала: – Чёртов засранец! Гори в аду!

***

– Ёнджэ-а, – проревел гнусавый голос Кима в трубку чудом оставшегося в рабочем состоянии телефона, - давай мы сегодня увидимся. Ну, пожалуйста. Ёнджэ слишком часто отказывал Химчану в свидании в последние недели. По голосу друга становилось ясно, что случилась беда, причём страшная, откладывать встречу было больше нельзя. Ёнджэ знал, его друг – человек одинокий, и как любому человеку, ему нужно кому-то выговориться, опустошить чашу человеческого терпения, когда за край уже выливается. Он сам был не прочь поговорить по душам. Назвал время. – А как быть с Дэхёном? – Уехал в командировку на три дня, – последовал сдержанный ответ. Химчан старался лишний раз не лезть в отношения Ёнджэ с Чоном, но неумело завуалированная печаль в голосе Ю намекнула, что за отъездом Чон Дэхёна стоит ссора. – Хорошо. Спасибо тебе, Ёнджэ. – Мы же друзья, – добродушно отозвались на другом конце. – Не переживай, вместе мы найдём решение. «Моё или твоё?» – задал про себя вопрос Ким. – Невероятно, – выдал Ёнджэ в конце бурного повествования Химчана. Тот в красках изложил ему не только события этого отвратительного по любым меркам дня, но так же особенно врезавшиеся в память моменты предыдущих месяцев работы, начиная с самого трудоустройства. Казалось бы, разрозненные, несвязные между собой кусочки, начали выстраиваться в однородную картину. Довольно безрадостную, как подметил про себя Ким. – И это всё, что ты можешь сказать? Я обречён. Обречён, ты понимаешь?! Мне конец. Точно заведённый, Химчан непрестанно метался по комнате, грозясь вот-вот перевернуть накрытый кофейный столик или наступить ногой на забытый на полу пульт от телевизора. Но вместо этого запнулся о подушки, которые сам же в приступе безумства раскидал и, пав на колени, в бессилии залупил крепко сжатыми кулаками по ковру. – Ненавижу! – Да успокойся ты! Что плохого в том, что Пан Ёнгук оказался твоей половинкой? – рассудительно спросил Ёнджэ и от греха подальше придвинул столик вплотную к дивану. Впав в некий шок от услышанного, Химчан раскраснелся, распыхтелся, резво вскочил на ноги и снова походил туда-сюда, кинул взор сильно расширившихся, горящих недобрым огоньком глаза на почти утонувшие в ночной синеве алые завитки заката за окном, с минуты постоял возле него, помяв штору в руках. Ёнджэ почти не смотрел на гостя, задумчиво жуя губу. – Ничего плохого... ничего... нет... – невнятно бормотал его рот. Химчан обернулся на него. Ещё когда друг открывал ему дверь, он заметил прятавшиеся за вязанным кардиганом свежие синяки на его руках. – Что в этот раз? За что этот ревнивый ублюдок избил тебя сегодня? Недоумение вперемешку с удивлением отразились в красивых карих глазах. – Не первый, далеко нет. Не в этом месяце, не в этом году... – сколько уже это продолжалось? Наверное, ни на одну встречу с ним Ёнджэ не являлся без травм и увечий. Каким же извергом нужно быть, чтобы поднять руку на такую тончайшую красоту, на столь кроткое и терпимое существо. – Я всегда вижу твои синяки. Другие не видят. Думаю, нет. Ты тоже не видишь. Забываешь о них сразу же, потому что иначе больно. Скажи мне, Ёнджэ, разве это любовь? Что в ней хорошего, в вашей любви? Ёнджэ опустил глаза, машинально провёл ладонью по рукаву кардигана. – Он не всегда такой. Он меня любит. – Я тоже люблю! – слова вырвались против воли, и было слишком поздно, чтобы делать вид, будто их не звучало, не было этого по-мальчишески несдержанного признания в любви. Мягкий добрый смех наполнил комнату, отразился от стен, прошёл сквозь оцепеневшего Химчана. – Я... – Не любишь, Химчан. Не так, как хотелось бы того мне или тебе. – Откуда тебе знать? Это же мои чувства. – Я видел твои глаза десятки сотен раз. В них нет страсти, нет желания, тепло и только. – Хочешь, чтобы я вожделел о тебе? – Не обо мне. О Ёнгуке. Не смотря на все твои ярые протесты ты тянешься к нему, как иголка к магниту, ты жаждешь быть частью его мира. Тут ничего не поделаешь. Больно лишь до тех пор, пока сопротивляешься, если примешь свои чувства... – Нет! Может ты легко сдался, а я нет! Ни за что и никогда. Я хочу свободы, мне не нужна эта рабская любовь. Я не такой как ты, или как моя сестра. Я сильный, я выстою против природы и её прихотей, – Химчан сам не верил, что говорит о своей силе, но он всегда выживал, как бы жизнь не пыталась сломать его, упрямо шёл навстречу ветру, даже если за ним ничего не стояло. Хотя бы в память о сестре он не даст замарать себя такой любви. Его старшая сестра рассуждала прямо как Ёнджэ сейчас, когда он попросил её расстаться с её мужем-собственником. И где она теперь? Зарыта в сырой земле в безымянной могилке у чёрта на рогах… Всей душой Химчан презирал природу за то, что она так обошлась с людьми. Быть привязанным к одному человеку до конца своей жизни… На щеках Химчана блеснули дорожки слёз и Ёнджэ понял, что тот вспоминал сестру. Химчан заговорил погодя: – Сегодня он уже помыкал мной, и я ничего не смог поделать. Совсем ничего. Будто страшное заклятие, его слова отдавались в моём мозгу, ложась на моё тело нерушимыми цепями. Я почти уверен, он сам не понимал, что творил со мной, но от этого мой ужас перед ним ни капельки не уменьшился. Я ненавижу его за власть надо мной, Ёнджэ, и в тоже время мне страшно. Что будет, когда он узнает обо мне? Как прочие, я стану его игрушкой для утех… Ёнджэ потянулся было к нему, чтобы заключить в утешительные объятия, но Ким не дался. Ему было тошно от одной только мысли, что завтра ему вновь возвращаться в дом Ёнгука, но от жалости друга было не менее хуже. – Что ты будешь делать? Уволишься или оставишь всё, как есть? – тихо и осторожно, после продолжительной тишины поинтересовался его планами Ю. В абсолютном молчании, повисшим между ними, они успели распить по паре бокалов вина. Алкоголь подействовал на разум Химчана стимулирующе. Он даже немного повеселел. Бледная рука задумчиво покрутила на половину опустевший бокал, чьи стеклянные стенки ловили на себе разноцветные огни города. – Мне будут нужны деньги, чтобы убраться в другую страну, – последовал ответ. – Придётся задержаться на какое-то время на должности «мальчика на побегушках», хочется того или нет. Других перспектив не вижу, а так я смогу контролировать наши взаимоотношения. Работник – работодатель и только. – На самом деле я его раздражаю, – Химчан неуверенно хрипло рассмеялся. – Уверен. – Будь осмотрительнее и не делай глупостей, если не желаешь, чтобы Пан Ёнгук раскрыл тебя раньше. – Я продолжу держать с ним дистанцию. Мы и так постоянно ругаемся. Проще простого, – отхлебнув из бокала, Химчан ощутил, что начал хмелеть. – В этом можно найти положительную сторону. Я знаю то, о чём он не знает. И когда покину страну, наконец-то почувствую себя по-настоящему свободным, больше не придётся страшиться столкнуться с чем-то подобным. – Хорошо. Если это действительно та свобода, которой ты жаждешь, Химчан... Пусть будет по-твоему, - безрадостно отозвался Ёнджэ, вдруг осознав, как сильно ему не хватает в данный момент Дэхёна. – Да ну тебя! Мой план идеален и прост, что не может провалиться, – отозвались беспечно. Когда это вообще он совершал глупости, о которых потом приходилось горько сожалеть?