Маков цвет

Следующую седмицу Саламан вновь провёл на охоте соколиной вместе с отцом и дядей. Посему в конюшне у Егора не появлялся, ежели только за лошадью. Правда, как только Дмитрий Мелентьевич, дядя его, уехал, а отец направился по службе государственной в Москву, парень решил направиться к конюху. Как и прежде, молодой Мизгирев, прихватив сыра, винограда, хлеба, чая, а ещё теперь и вина, хотя отец его запрещал ему пить до полнейшего взросления, пошёл к Егору. Поначалу, правда, думал коня выгулять как и полагается, а уж затем можно и поесть, и поговорить... И не только. Савороса Саламан выгуливал в течении часов двух. Поехал он с Егором, что взял одного из хозяйских коней, чтоб вместе с барином отправиться на прогулку. Опосля выгула коней, юный Мизгирев с конюхом съели все свои припасы да вино всё выпили. Чая же отпили совсем немного, ибо он уже давно остыл, а подогревать уже заваренный не хотелось, ибо не вкусно. Саламан, к вину не привыкший, пробовавший его всего единожды, на своих же именинах, быстро захмелел. -Вот скажи мне, Егорушка, только честно, каково твоё ко мне отношение? -спросил парнишка, присаживаясь к конюху на колени. -Я уж говорил! Уважаю тебя, барин разлюбезный, как и полагается верному холопу! -ответствовал Егор, притягивая юношу к себе ближе. -И всё? -заулыбался хмельною улыбкою сын боярский, обнимая Егора за шею да прижимаясь к нему ещё крепче да теснее. -Саламан Мелентьевич... -конюх не успел договорить, как парень поцеловал его в уста сам. Егор ответил на сей поцелуй молодому хозяину, попутно стягивая с него рубаху. Парнишка соскользнул с колен работника конюшни да, взяв его за руку, потащил к постели. Егор продолжил целовать Саламана в уста нежные, а тот нетерпеливо стаскивал с него оставшуюся одёжу... Боярин Мизгирев из Москвы возвратился ранее положенного, чему был даже зело рад, ибо на улице полил сильный дождь. Руфина сразу ж отдала приказ челяди принести чаю травяного да пряников миндальных. Мелентию Алексеевичу не хотелось есть да пить в одиночестве, и посему послал слугу за Саламаном. Правда, дома сына не оказалось, а челядь сказала, что он отправился на конюшню. Руфина Васильевна уж хотела было идти за мальчиком сама, да Мелентий Алексеевич, отправив её на женскую половину терема*, решил прогуляться до конюшни да заодно проверить - отведён ли его конь в стойло, оставленный опосля приезда прямо перед входом в терем. Вообще-то, по началу Мизгирев хотел попить напитку какого тёплого, а уж затем идти на конюшню, да теперь-то, когда Саламана он дома не обнаружил, пришлось отправиться прямо сейчас, несмотря на непогоду. Зайдя на конюшню, боярин Мизгирев позвал Егора, да только никто не откликнулся. Обойдя всё помещение полностью, Мелентий Алексеевич убедился, что кони все на месте, в своих стойлах, а вот конюха - нет. И Саламана тоже. Посему Мизгирев отправился в пристройку, где по обыкновению обитал Егор. Правда, у двери он остановился, заслышав какие-то стоны да говор негромкий. Мелентий чуть прислушался. Боярин всё больше понимал, что за действо за сей дверью происходит. Только вот не мог и подумать он, что там его сын Саламан. Более не стал Мизгирев отираться у двери и, резко открыв её, разинул рот от удивления: на постели, а точнее и вовсе на тюфяке соломенном, в объятиях конюха был его сын. Парень обнимал да ласкал Егора, подставляя свою шею под поцелуи жаркие. Мелентий Алексеевич, не в силах более смотреть на сию срамоту, взял нагайку да ударил конюха по голой спине. Егор вскрикнул от боли да вскочил резко на ноги. -Отец! -закричал Саламан, прикрывая свою наготу рубахою. -Чего ты тут... Он даже договорить не успел, как боярин Мизгирев хлестанул плетью и его. Парень взвизгнул, а на руке появился красный след. -Так! Собирайся домой! -боярин в ярости швырнул сыну штаны, что валялись на полу да, повернувшись к Егору, добавил. -А с тобою, смерд*, я позже разберусь! -Я...я... -обнажённый Егор от страха даже тела не прикрыл, а только лишь стоял, как столб с выпученными глазами. -Завтра утром с тобою поговорю... -сурово молвил Мелентий Алексеевич, презрительно глядя на конюха да плюнулся наземь. Саламан зело быстро оделся, стараясь прикрываться да не показывать свою наготу отцу. Да с опущенною головою вышел вместе с разозлённым Мелентием прочь. Напуганный работник конюшни еле смог одеться, ибо руки дрожали, а пальцы и вовсе не слушались. Он зело боялся, что теперь-то хозяин его попросту прирежет али забьёт плетью, а быть може, и вовсе в подклеть* посадит без еды да воды и, промучавшись дня три-четыре, вовсе помрёшь. Егору в эту ночь не спалось. К тому ж, конюх её решил провести дома, в родной избе, с родителями, братьями, сёстрами да племянниками. Вдруг, в последний раз видит их?! Правда, Егор ни матери ни отцу не поведал о произошедшем - не хотел он их расстраивать, да и отцовской брани тоже боялся, ибо ежели сегодня поругаются они, то завтра и прощения попросить друг у друга могут не успеть. Мелентий Алексеевич не стал бить сына, да только дома уж, припроводив его в горницу, сделал выговор суровый. Правда, показалось боярину Мизгиреву, что Саламан вины за собою не чувствует вовсе, хотя на словах-то извинился перед отцом да сказал, что сожалеет о содеянном. При том, в очах его карих не было ни капли раскаяния. Саламан пообещал, что более такого не произойдёт, а чрез седмицу он исповедает свой грех содомский* в церкви при вотчине, что недалеко от их терема расположена. Руфине о случившемся Мелентий решил не говорить, но конюха завтра ж поутру наказать. Правда, пока что не знал как, ибо более всего ему сейчас хотелось попить да поесть, и отправится на отдых в опочивальню*. Саламан тоже вышел к накрытому столу, хотя есть и вовсе не хотел. Он сел на лавку рядом с отцом да, положив руку ему на плечо, тихо спросил: -Сердишься, отец, ты ещё на меня? -А как иначе-то... -Мелентий Алексеевич жевал сладкий миндальный пряник, а со рта полетели крошки. -Отец, не гневайся! Не говори об том матери! -Не скажу, ежели ты более такого не содеешь. Безстыдник ты, Саламан! В кого ты такой? В нашем роду содомитов не водилось. Хворь эта духовная! Исповедуйся да молись, чтоб Бог простил тебя за грех таковой! Ещё твой поступок с Марусею я могу хоть как-то понять, то здесь... -Мизгирев вздохнул да, махнув рукою, добавил. -Ладно, давай спокойно поедим, без брани. Завтра поутру на базар я собираюсь. Со мною поедешь? -Да, отец! Конечно! -Саламан в сей раз выслушал отца молча, покивал головою соглашаясь, да только лишь коротко ответил на последний заданный вопрос, всё ж боясь недовольства да ярости родителя. Утром ранним Мелентий Алексеевич направился в конюшню к Егору. Перед сном долго размышляя, боярин пришёл было к тому, что надобно конюха всё ж наказать. Правда, ещё немного подумав, решил, что хватит и того, что огрел его плетью по обнажённой хребтине ещё вчера. Ежели он выгонит его, то Егор может ведь и поведать за что, а Мизгиреву-старшему зело не хотелось, чтоб вся деревня потешалась над ним из-за сына-содомита. За глаза, конечно, ж! Боярин зашёл на конюшню. Сразу ж к нему подбежал Егор да, поклонившись низко, спросил: -Мелентий Алексеевич, как наказывать-то будешь? Бить али в подклеть усадишь? -Ни то, ни другое. Я тебе вчера плетью по нагой хребтине хлестанул... -недовольно ответил Мизгирев. -А тогда чего ж? -тихо молвил Егор, не поднимая очей да готовясь к худшему. -Ничего. Только ежели ещё таковое случиться - убью да в лесу закопаю! -Не случится, Мелентий Алексеевич! Вот те крест! -конюх размашисто перекрестился да вновь поклонился. -Смотри у меня... -погрозил кулаком боярин да велел готовить коня для поездки в город. -И чтоб ни одна душа об том не прознала. -Что ты, боярин... что ты! Никому не скажу. Я ж не враг себе, а тем более Саламану Мелентьевичу. Мелентий Алексеевич поверил конюху на слово, и когда конь был готов к поездке в город, направился по своим делам боярским вместе с подошедшим своим стремянным. Егор вздохнул с облегчением, да был зело подивлён такой мягкости боярина Мизгирева, по обыкновению человека сурового нрава. Правда, отныне решил конюх, что будет ночевать только у себя дома, а не в пристройке. Хотя бы пока. К тому ж, дал он себе зарок, что более с сыном боярским никаким отношениям плотским не бывать, какими бы приятными они не были. Жизнь-то дороже всё ж удовольствия мимолётного! Только вот не знал он, что делать, ежели вновь к нему Саламан Мелентьевич заявится да обниматься-ласкаться полезет. Прогнать бы надобно, а сможет ли?