Без лишних слов

      Саске открыл свою главную слабость совершенно случайно. Она, приотворив дверцу в его тёмную не осветлённую комнату, увидела, как Учиха нежно прикасается к вычищенным клавишам, как нежный, лёгкий звук появлялся из-под длинных бледных пальцев, тонкие струйки крови лились из ран, полученных в бесконечных, бессмысленных драках, и только здесь, в понимании с самим собою, одинокий волк мог в который раз прильнуть к своему единственному наркотику. Саске опрокидывал голову, смотрел на потолок и по памяти играл, закрывая глаза от мимолётного удовольствия, и его длинные ресницы трепетали, опускаясь и поднимаясь почти в такт вздымающейся груди, сердце выскакивало через горло, и иногда, проникнувшись атмосферой, утренним кофе или просто жизнью, он позволял себе петь грубым, совершенно не мелодичным голосом, но тогда именно этот крик души показался Хинате донельзя прекрасным.       Она резко развернулась, махнув своими иссиня-чёрными прядями, и Учиха, невовремя повернувшийся, мог поклясться, что увидел локоны, но через секунду они исчезли, и парню оставалось лишь размышлять, сон ли это был. А Хьюга никогда не упоминала, что видела такого другого Саске, но как только смотрела на его пальцы, вспоминала тот поздний визит, во время которого услышала вой души.       Когда Учиха и Узумаки вернулись домой в пыли, в крови, в грязи, без рук — Хината расплакалась. Она не знала, почему её сердце колотилось быстрее, чем всегда, почему так переживала, но что-то оборвалось, когда Хьюга увидела музыканта без его умелых пальцев на одной из рук. Кровь медленно стекала из непоправимой раны, и перед её глазами всплыла возможная картина: он сидит перед старым, уже не пригодным пианино и проводит единственной рукой по запылившимся клавишам, а на них, белых, как его кожа, капает багровая, цвета печального заката, кровь.       Но в тот вечер Саске не вернулся домой, сколько бы его ни прождала Хината. Она забылась, перестала даже смотреть на наручные часы, выжидая с трепетом каждую секунду, просто молилась всем известным богам, чтобы свет в маленькой комнатке мигнул. И уже под утро девушка вновь ступила в его уже пустую комнату, в которой ещё слышался запах его одеколона — хотя, казалось бы, столько лет прошло! И пианино стояло рядом, такое родное, не настроенное, всё в пыли, и Хината аккуратно, трепетно придвинула ветхий стульчик, чтобы притронуться, как он это делал, к звонким непорочным клавишам. Думая много раз о той странной ситуации, Хьюга нашла мелодию, что её играл в тот сказочный вечер Саске, и выучить её казалось запредельно сложно, но девушка смогла, поэтому без труда повторила комбинацию прикасаний, и всё же звук получился не таким.       Мягкие бледные пальцы вновь легли на клавиши, исправляя погрешности неумелой куноичи. Она испугалась, и в этом немом удивлении подняла взгляд, но Саске казался таким сосредоточенным, что мешаться ей не хотелось. А потом этот принц улыбнулся, сказочно и необыкновенно, Хината больше не могла смотреть на бессмысленные клавиши, только его острое лицо и было единственным смыслом.       Он играл одной рукой, и от этого его мелодия становилась ещё более удивительней, а Хьюга добавила той больше шарма, и так, играя в три руки, они пробовали разные глупые-глупые комбинации, прикасались до самого утра к звонким клавишам, неспособным выразить чувства. Но куноичи лишь смотрела в пустые пропасти-глаза, которые заполнялись теплотой только тогда, когда руки играли мелодию.       Когда солнце показалось из-за горизонта, огранило его и так прекрасное лицо красными рефлексами, она поднялась и вежливо улыбнулась, добавив никому не нужные извинения за вторжение, а потом ушла, оставив Учиху одного. Он медленно упал на пианино, и рука безвольно опустилась вниз — он не мог и не хотел играть, и лишь эта призрачная игра в три руки с едва знакомой девушкой была похожа на то, к чему он всегда стремился. Теперь не сможет — слишком прекрасна сказка, и она больше не вернётся играть. А Хината действительно не хотела приходить к парню: слишком уж стыдилась того, что произошло. Они были рядом, почти что дышали друг на друга, она ведь ввалилась в дом малознакомого человека.       Хьюга иногда встречалась взглядом с холодным, печальным Саске, и его пустое лицо никогда не выражало радость, такую, как тогда она видела, в тот далёкий вечер. Учиха улыбался только тогда, когда подсмеивался над Наруто, и то, это была лишь тень. Парень умирал внутри — и Хината часто приходила к его дому, чтобы услышать отчаянные, громкие всплески, но он не прикасался к пианино с тех пор. — Чего стоишь, заходи, — как-то со спины окликнул кто-то Хьюгу, и она, испугавшись, осмотрелась по сторонам и увидела высокую фигуру исхудавшего парня. Он глядел свысока, несмотря на то, что немного горбился, и его прекрасное, такое печальное лицо светилось луной. Хината на ватных ногах, с замиранием сердца поднялась в комнату, где стояло знакомое, родное пианино, и её исцарапанные пальцы легли на клавиши, а его единственная целая ладошка напряглась, вспоминая давно забытые ноты, и он начал играть, время от времени останавливаясь, но это была именно та мелодия, которую ожидала услышать от него Хьюга: будто выла душа, пальцы падали на клавиши, и эмоции, одиночество, боль — всё выходило наружу, и, казалось, Хината уже целую вечность знает этого запутавшегося человека.       И вновь наступило утро, и вновь они играли в беспамятстве, забыв о времени, помня лишь о чувствах, и мелодии чередовались в башенном темпе, переплетались, когда кто-то путал похожие ноты, и никто не заметил, как вдруг они оказались неприлично рядом, и Саске уже чувствовал дурманящий запах яблочного шампуня, исходящего от идеально зачёсанных волос, а Хината быстро поднялась, смущённо улыбнувшись: — Мне пора идти.       Она вновь поднялась и лёгкой походкой вышла из комнаты, но её остановила стальная хватка, Хьюга не повернулась, чтобы посмотреть в его лицо — слишком уж чувствовала каждую фибру его раненной души, чтобы представить эмоции на безразличном лице. Но было кое-что, что угадать даже ей было не под силу: странные слёзы, ненужные, бессмысленные, и они почему-то спускались по его бледным щекам. — Останься.       И Хьюга подчинилась, робко поворачиваясь к Саске, взяв в нежные руки его измученное лицо. Их губы оказались совсем рядом, а единственная рука парня схватила девушку за спину, чтобы та не передумала и не убежала. Оба в один момент осознали, что не любят друг друга, а ощущают что-то менее ванильное — возможно, единение душ, ибо больше никто не мог понять чувства чужих людей, как они. И эти странно зародившиеся ощущения были взаимны, и Хината знала, что если прикоснется к Учихе, он не оступится, а Саске ясно понимал, что если пойдет дальше, то Хьюга подчинится.       Она легко прикоснулась к губам, и, совершенно не имея опыта, предоставила всё парню, а тот медленно проник в её рот, сжимая воротник лёгкого платья. Первые лучи солнца осветили их лица, он увидел стертую тушь, а она — мешки под глазами, и, как бы не эстетично это не выглядело бы, они продолжили. Хьюга ушла, и Учиха остался наедине с самим собой, думая, что же это было.       Они предпочли бы никогда не встречаться, но и отказаться от этих отношений никто не был в силах. Им даже не приходилось общаться: царило молчание, прерываемое удивительной музыкой, и уже ничто не могло прервать красную нить, крепко связывающую их запястья.