***
Питер был в курсе, что его фигуру обсуждают. Тихо и приглушенно, чтобы только он не услышал, но у него хороший слух, а обсуждают они это почти за стенкой. Паркеру казалось, что Тони слишком близко к сердцу принимает его состояние, и от этого немного стыдно и при этом, как ни странно, злорадно. Питер подолгу разглядывал собственное тело, и в зеркале на него оскалившимся волком смотрело собственное отражение. Он знает, что выглядит просто ужасно и у любого другого человека такое могло вызвать лишь трепет и отвращение, но ему самому хотелось ещё, до изнеможения, чтобы вес таял на глазах, словно та самая сахарная пудра на языке. Но что-то внутри него прекрасно понимало, что пора бы остановиться.***
У него нет сил встать с кровати, хотя иногда так сильно хочется заставить себя отбросить чёртово одеяло прочь и выбежать на пляж через окно. Плевать, что скорее всего он оступится и сорвётся или его поймают даже прежде, чем он сможет взобраться на сам подоконник, но что-то внутри настаивало на очередной пробежке. Словно кто-то в ухо шептал, дьявольски улыбаясь: — Беги-беги-беги. У него не было сил встать, и ему хотелось попросить Тони принести ему что-нибудь съестное, но Питер стеснялся. Боялся увидеть реакцию, какой бы она ни была, хоть восторженной, хоть недоумённой. Поэтому он тихонько попросил об этом Наташу, и она принесла ему йогурт. В её глазах он читал материнскую нежность, хотя она никогда не позволяла себе что-то большее, чем просто поговорить и дать совет. Питер долго ковырял ложкой в йогурте, размазывая его по стенкам и выковыривая ягоды. Наташа не торопила, рассказывала о том, какая погода стояла днём, какими высокими были волны или какой температуры было море. Ему больше всего хотелось знать, что сегодня делал Старк, но он молчал. Питер зачерпнул первую ложку и отправил её в рот, невольно задерживая дыхание, будто пытался махом съесть что-то экзотически противное. Йогурт осел в желудке холодной массой, и Паркер долго прислушивался к собственным ощущениям, словно боясь, что сейчас случится нечто непредвиденное. Вторая ложка пошла уже легче, но на третью Питер так и не смог решиться. Он видел улыбку Наташи и солёную гордость в глазах стоящего у дверей Старка, но вместо радости Питер чувствовал лишь горечь. Он смотрел на этих людей в своей комнате и понимал, как много боли им причиняет.***
Ночью на него напала апатия. Он долго ворочался, пытаясь уснуть, ощущая тупую ноющую тяжесть в животе. Питеру хотелось исторгнуть съеденный недавно йогурт, хотя он прекрасно понимал, что всё давным-давно уже переварилось, но уткнуться взглядом в унитаз вдруг стало такой же необходимостью, как и дышать. Что-то нашёптывало ему эту мысль, царапало со спины, и идти в ванную Питеру было очень страшно, но ноги будто сами вели его в холодную комнату. Ему так не хотелось шуметь и будить Тони, что спал за дверью, ему так не хотелось проделывать всё это с собой, но пальцы уже касались губ и тянулись к языку. Это не акт повиновения, — шептало что-то в его голове, — это акт самоочищения. Его рвало желчью, и он задыхался, пытаясь прекратить и одновременно продолжить, и испытал смешанные чувства, когда дверь в ванную внезапно открылась и включился свет. Питер старался не смотреть на Старка, гипнотизируя слезящимися от напряжения глазами собственные руки, вцепившиеся в ободок унитаза. Что бы он увидел в его глазах? Ужас или очередное разочарование, которым Питер его успел накормить досыта? — Я не хотел, — хрипло признался он, размазывая по лицу слюни. — Правда, не хотел. Питер весь сжался, ожидая услышать в его голосе обречённость, но вместо этого Тони его обнял. Крепко прижал к своей груди, не давая вырваться или просто отстраниться, но Паркер даже не пробовал. Он весь обмяк в этих объятиях, не в силах даже открыть глаз. Ему было и страшно, и стыдно, и приятно, наконец, оказаться так близко к Тони. От него пахло зубной пастой и свежей подушкой, а от него, наверное, рвотой и потом, но думать об этом Питеру уже не хотелось. — Я не знаю, как вернуться обратно. Я так устал, так устал, — он слабо вцепился в футболку Старка, будто на секунду испугался, что его снова бросят. — Мне так плохо, и я понимаю, что с собой творю и с тобой, но не могу всё это прекратить, — всхлипывая, признавался Питер, чувствуя, что его прижимают всё крепче и крепче. — Бичевать себя — вот моя цель. Тони не перебивал, слушал, укачивая его в своих объятиях, словно ребёнка, и ему казалось, что с каждым словом сердце разрывалось буквально на куски, настолько невозможно больно было это слушать. — Ты думаешь, я не знаю, как выгляжу?! Знаю. Вижу каждый раз в зеркале. Питер зашевелился, выпутываясь из рук Старка, потянул через голову кофту, путаясь в рукавах, и отбросил уже ненужную вещь на пол, представая перед ним голым по пояс. Тони трогал его плечи, натыкаясь на торчащие ключицы, гладил по крыльям-лопаткам, едва ли касаясь рёбер, и Питер боялся поднять глаза, страшась увидеть отвращение на его лице. Но вместо этого очередное объятие и горячее дыхание в ухо, отчего у Питера мурашки по позвоночнику. Он стиснул зубы, борясь с очередным желанием расплакаться, и вцепился ногтями Тони в плечи, чувствуя, как их колени соприкасаются, он буквально лезет ему на бёдра, чтобы влиться в него, сойтись, раствориться в его здоровом теле. — Хочешь плакать? — поинтересовался Тони, чувствуя ладонями, как часто дышит Питер. — Поплачь и станет легче. Паркер задохнулся, набрал в грудь воздуха и поперхнулся, кашляя и пытаясь зарыдать, уткнувшись лбом в чужое плечо. Плакать на этом самом плече оказалось приятно, особенно, когда руки Старка слепо шарят по твоей обнажённой спине, пытаясь утешить. Легче, конечно, стало, но Питер прекрасно понимал, что это ненадолго, и радоваться не спешил. Тони помог ему добраться до кровати и ушёл за чаем, и парнишка то и дело оглядывался на дверь в ожидании, будто сомневаясь, что Старк вернётся. Питер долго грел пальцы о горячую кружку, изредка прихлёбывая чертовски горячий чай с мёдом, и тёр опухшие от слёз глаза, пытаясь в темноте разглядеть лицо Старка. Он сидел рядом, на кровати, у Питера в ногах, и по привычке трогал свой левый бок. — Болит? — шмыгая, спросил Питер, и Тони улыбнулся. — Нет. И даже не ноет. Удалённая селезенка — не самое страшное что со мной случалось. Питер вздрогнул, и это, кажется, заметили, потому что Старк улыбаться перестал. — Как ты справился с болью утраты, как она ушла? — после долгой паузы спросил Паркер, стараясь на Тони даже не смотреть. — Она не уходила, эта боль всегда со мной. Ложись спать, уже поздно. Чашку недопитого чая у него забрали, укутали ноги в одеяло, даже пледом накрыли, и спокойной ночи пожелали, но Питер вцепился в запястье Тони и жалобно прошептал: — Останься. Тони даже не колебался, будто только этого и ждал. Лёг поверх пледа на свободную половину кровати, и Питер старался не дышать, только чтобы слышать размеренное дыхание Старка. Он чувствовал, как его тело продавило матрас, и почему от ощущения наполненности у Питера кружилась голова. Он нащупал на шерстяном ворсе руку Тони и накрыл её своей. Кровать скрипнула. Тони повернул голову. — Ты молился за меня во время полёта на Землю. Я хотел сказать спасибо. Питер молчал, стараясь не издавать ни звука, а потом так тяжко и пронзительно вздохнул, что Старк даже приподнялся на локте, чтобы удостовериться, что с ним всё в порядке. — Ты истекал кровью прямо на моих руках, — признался Питер. — Я думал, ты умрёшь, а домой я привезу только твой труп. И все будут смотреть на меня, ждать благих вестей, надеяться на лучшее, а что я им сказал бы? Извините, я не успел? — Всё было не так уж и страшно. — Не страшно?! Да тебя насквозь проткнули! — вышло даже громче, чем Питер рассчитывал, но это возымело свой эффект. — Да я чуть с ума не сошёл, пока тащил тебя до корабля! Я вспомнил все молитвы, что никогда не учил. Да когда я посмотрел на следующий день на свои колени, то они все были в синяках. Я мог бы успокоиться, когда, наконец, тебя увезли в операционную, но даже тогда я не мог вздохнуть спокойно. Ведь теперь-то от меня точно ничего не зависело! Я так переживал за тебя, — Питер сел и спрятал лицо в ладонях, тяжело дыша. — Всё копилось, налипало друг на друга как снежный ком: смерти тёти Мэй, друзей. Только треть школы осталась жива, ты знал? Я думал, мы друг друга утешим, когда ты выйдешь из больницы, но ты заперся один на один со своими переживаниями, а мне некуда было приткнуться. Питер отнял руки от лица и мрачно взглянул на притихшего Старка. — Я знаю, что звучит это эгоистично, потому что ты тоже пострадал и тебе нужно было время, чтобы прийти в себя. Если ты так сделал, значит, тебе было нужно уединиться, ведь каждый переживает боль по-своему. А мне хотелось… Питер замолчал, не зная, как выразить свои чувства. Ему казалось, что Тони не поймёт. Не сможет до конца проникнуться его проблемой. — Мне хотелось сбросить с себя эти оковы, избавиться от той боли, что я пережил. Я был переполнен отчаянием. И мне казалось, единственное, что сможет мне помочь… — Отказ от еды, — догадался Тони. — Я голодал, чтобы вывести переживания из своего тела, всю накопившуюся чернь и боль. Быть выше всего того, что творится у меня в душе. Я хотел, чтобы ты заметил и утешил меня, — уже намного тише признался Питер, вжимая голову в плечи. — Мне нужно было немного любви. Но её не было, и я отчаянно вытравливал её остатки из себя. Паркер взглянул на свои руки так, словно впервые их увидел. Палочки, обтянутые кожей. — Я знаю, что изуродовал себя до предела, но так я буду точно уверен, что таким меня никто не полю… — на этих словах Питер задохнулся и замолчал. Он гладил шершавой ладонью мягкую шерсть пледа, слушая шум прибоя на пляже, и вдруг повернулся к Старку. — Но я не хочу, чтобы меня никто не любил. У Тони на языке был вкус мятной зубной пасты, а у него, наверняка, вкус желчи, а может, чая с мёдом. Но Питер уверен в этом не был, и судя по тому, что Тони на робкий мальчишеский поцелуй так и не ответил, пахло от него, скорее всего, не очень. На лице Старка была такая гамма обуревавших его эмоций, что юноша даже не стал пытаться их интерпретировать. Отвернулся, стыдясь собственного порыва, но крепкая рука, схватившая его за локоть, не дала ему сбежать. Старк молча уложил его в кровать и укрыл одеялом. И как бы Питеру не хотелось, чтобы он сейчас ушёл, Тони этого не сделал, оставшись в его постели на ночь.***
Переварить информацию оказалось немного сложнее, чем Старк на это рассчитывал. В голове всю ночь колокольным звоном било признание Питера, сделанное то ли в порыве, то ли специально. Мальчишка спал под его боком, и у Тони внутри нежность разливалась по жилам, терпкое желание помочь и замешательство. Он перебирал в пальцах каштановые пряди чужих волос и думал-думал-думал. … и я отчаянно вытравливал её остатки из себя, — забыть эти слова было нереально, и Тони всё повторял их про себя даже утром, не сумев за ночь разобраться в собственных чувствах. Питер любил его, но взаимности не было. Старк даже и не знал о том, что таится у парнишки в душе. Был слеп и замкнут, увязнув в собственных переживаниях, не видя, что под его носом Питер истязает себя, пытаясь вытравить из себя единственное, что, возможно, делало его целым. Паркер, сам того не ведая, одними лишь словами перекинул вину на Тони, и он теперь всё утро пытался понять, что же ему делать дальше. — Всю ночь провёл с Питером? — поинтересовалась Наташа, присаживаясь рядом. От скрытого подтекста Тони стало жарко, и он нахмурился, глядя на ухмыляющуюся Нат. — И давно вы с Вандой делите одну постель? — с такой же интонацией задал свой вопрос Старк, и теперь была уже очередь Наташи хмуриться ему в ответ. Насупившись, как обиженные совы, оба молчали, слушая тиканье настенных часов да шум ветра. — Могу ли я ответить ему взаимностью? — Тони не сразу понял, что задал этот вопрос вслух, лишь когда Нат недоумённо повернула к нему голову. Питер так робко к нему тянулся, словно мотылёк на свет, боясь сгореть заживо, но всё равно целовал его, неловко, словно в первый раз. Но с таким нетерпением, будто, если бы он этого не сделал, то стало бы только хуже. — У меня есть для тебя новость. С виду хорошая, — Наташа говорила медленно и тихо, и от этого становилось зловеще, будто она пересказывала какой-то низкобюджетный ужастик. — И почему ты раньше об этом молчала? — Потому что Ванда уже однажды сказала нет и вряд ли согласится сказать да.***
Питер долго елозил ложкой по молоку, на поверхности которого плавали ещё пока не размокшие хлопья, прежде чем отправить пару штук в рот. Он уже давно отвык от вкуса сухих завтраков и того, насколько они бывают сладкими. Слипшиеся хлопья на дне тарелки напоминали Питеру беззаботные дни, когда тёте Мэй было некогда готовить даже тосты, и они с дядей Беном перебивались шоколадными шариками и овсяными хлопьями даже на ужин. Мальчишка съел ещё две-три ложки и отложил её в сторону, понимая, что в общем-то наелся. А может, где-то внутри росло вполне ожидаемое беспокойство, что его снова потянет в туалет. Тони смотрел на него во все глаза, и Питеру было немного неловко есть при нём. Уже давно принятие пищи переросло для него в разряд интимных моментов, но выгнать Старка из комнаты он не мог. Не позволяла совесть. Вместо того, чтобы похвалить, — Питер уж точно бы сквозь землю провалился, если бы на его успехах так сильно заостряли внимание, — Тони присел на кровать, трогая его за колени, острота которых ощущалась даже сквозь одеяло, и поцеловал. И продолжал целовать так долго, чтобы Питер, наконец, понял, что он в этом мире не один.***
— Ванда! Девушка обернулась, лишь дойдя до последней ступеньки, но Тони не спешил к ней спускаться. — Спасибо. За то, что помогла Питеру, — он постарался вложить в свой голос столько благодарности, насколько был способен, и невольно улыбнулся, ощущая на своих губах вкус молока. Ванда помедлила, прежде чем подняться на несколько ступенек выше. — Я ничего не сделала. У меня не получилось, — она наблюдала за тем, как на лице у Тони расцветает растерянность, и подошла ещё ближе. — Давай просто будем надеяться, что твоя любовь и поддержка его исцелят. Я думаю, это вполне исполнимо. От откровенности происходящего Старку стало немного не по себе, но что-то в этом уверенном взгляде подсказывало Тони, что она права.