Орёл или Решка

На улице чертовски холодно. Ветер завывает, просачиваясь через неизбежные лазейки в их одежде, от чего их конечности быстро коченеют. Чонин не чувствует ни своего лица, ни пальцев, и хотя это и воскресенье, и место переполнено, в зоопарке жутко тихо. Даже животные, казалось, не особенно расположены к передвижениям, поэтому через некоторое время, пробежав взглядом по табличкам с описаниями и почти пустым клеткам, Чонин думает, что пора сдаться. Кёнсу соглашается. Они находят дорогое кафе в нескольких километрах вниз по дороге, где они медленно снимают, стягивают с себя тяжёлые куртки, свитера и шарфы и отогревают руки тёплыми кружками. Чонин помнит, как ему было двадцать и он притаскивал Кёнсу в такие же кафешки после сумасшедших ночей, пытался отрезвиться чёрным кофе и круассанами, уговаривал Кёнсу пропустить утреннюю лекцию по биологии, проводя руками у того под рубашкой и между ног. Теперь они сидят по разные стороны стола. Чонину интересно, что произойдёт, если он проведёт своей ногой вверх по ноге Кёнсу. Вместо этого он берёт его за руку, поглаживает пальцами обручальное кольцо, такое же, как у него, мягко проводит по костяшкам пальцев Кёнсу. Кожа сухая и потрескавшаяся. Официантка бросает на них странный взгляд, подходя спросить, определились ли они с заказом, но не говорит ничего. Чонин благодарен за эти маленькие чудеса. – Это была ужасная идея, – говорит Кёнсу, вытаскивая свою руку из руки Чонина и потягивая напиток. – Чтобы снова начать чувствовать пальцы ног, мне понадобится весь оставшийся день. – Соберись. Это просто несильный холод. – Что-то я не заметил, чтобы ты горел желанием остаться на улице, когда мы заметили это место, – Кёнсу трёт руки друг о друга, дрожа. – Тебе же даже не нравятся зоопарки. Почему мы пошли сюда? Чонин чувствует, как хмурится. – Я люблю зоопарки. Я всегда любил зоопарки, особенно медведей. Мы не приходили сюда очень давно, но это потому, что я не могу постоянно слышать... – страх резко сковывает горло. Чёрт. Это не то, что он хотел сказать. Кёнсу понимает всё очень быстро. – Правильно. Джинри не любит зоопарки. Она считает, держать животных в клетках жестоко. – Не любила, – мягко поправляет Чонин, холод всё ещё пробегает по его телу. Рука сильнее сжимает кружку с напитком. Это нужно сказать, напоминает он себе. Странное головокружение дезориентирует его на секунду. Он дважды прочищает горло, прежде чем продолжить: – Послушай. Уже почти месяц прошел. Давай просто– – Просто что, – голос Кёнсу пронзительный и пугающе холодный. – Просто что? – Отпустим это. – Тебе легко говорить. – Это совсем не легко. Я просто знаю, что мы не можем сидеть и притворяться, что она не умерла. Мы не можем изменить того факта, что её больше нет. Нет никакого смысла. Просто... – окружающий шум кафе медленно пропадает. Только Чонин и Кёнсу, сейчас, голоса становятся громче. – Просто будем жить дальше. Она очень сильно любила тебя. Мы хорошо справились, мы хорошо её вырастили, и она была милым умным ребёнком. Но её больше нет, поэтому можем мы, пожалуйста, просто– Стул оставляет царапины на полу, и Кёнсу встаёт. Чонин смутно замечает, как Кёнсу ударяет кружкой по столу, керамика разбивается, осколки и остатки кофе разлетаются во все стороны. Кто-то кричит, мебель двигается, всё как в тумане, и Чонин чувствует, как что-то мокрое и липкое течет по его щеке. Чонин поднимает руку, чтобы стереть это, но оно оставляет скользкий след за собой. Кровь, значит. Он сглатывает. – Она не хотела бы, чтобы ты разбивался на части, как сейчас. Она бы хотела, чтобы мы были счастливы, – настаивает Чонин. В его ушах звенит, он хочет спрятаться за скамейку и извиниться перед всеми наблюдателями за устроенную сцену. Он хочет стереть это, стереть сегодня, стереть последние несколько недель и начать всё заново. Он хочет, чтобы снова был колледж, он хочет взять Кёнсу за руку и просто сидеть вместе с ним часами. Он хочет перестать видеть сны, он хочет, чтобы призрак Джинри оставил его, чёрт возьми, в покое, чтобы он мог продолжить проводить остаток своей жизни с единственным человеком, которого он когда-либо хотел в ней иметь. И ладно, он злится, он не знает, чего хотела бы Джинри, он никогда не был так близок с их дочерью, как Кёнсу, предпочитая держать её на расстоянии руки. Ладно, он не понимал её. Он пытался, миллионы и миллиарды раз, ещё до того, как у неё начался переходный возраст, сидя с ней на качелях и пытаясь дотянуться до такого простого, беззаботного ребёнка и понять, почему она должна была появиться в их маленькой счастливой семье и перевернуть всё с ног на голову. Почему она заставляла Кёнсу улыбаться, даже когда размазывала грязь по всей кухне и разбрасывала чипсы по всей комнате. Почему ей было позволено отвлекать Кёнсу, когда он работал, а ему – никогда. Кёнсу сидел и учил её вещам, о которых не говорили в школе. У них были общие хобби. Даже общие любимые герои: Эрнест Шеклтон, исследователь Антарктики. И Чонин, считавший книги и документальные фильмы скучными, купил ей Барби и пластиковую сумочку на день рождения и никак не мог понять, почему ей не нравится танцевать. Джинри всегда была дочерью Кёнсу. Но легче было притворяться, что они были семьёй в ретроспективе. Для наглядности, один и один, и один, делающий одного, не трое. Чонин сглатывает. – Она хотела бы, чтобы ты продолжал жить, она хотела бы, чтобы ты был сильнее этого. – Сэр, – говорит официантка, – сэр, вы сломали собственность заведения, вам придётся заплатить за это. – Я ухожу, – отчётливо произносит Кёнсу. – Я иду домой, и ты можешь делать всё, что хочешь, притворяйся, что всё в порядке, что с нами всё будет в порядке, но не приходи домой. Не сегодня. Официантка подходит ближе – Сэр, вам правда нужно заплатить за ущерб... – Я заплачу, – заверяет её Чонин, легонько отталкивая. Он хватается за куртку Кёнсу. – Пожалуйста, не уходи так. Я не пытаюсь сказать что– – Не приходи домой сегодня. Не смей. – Пожалуйста, послушай, я просто хотел оставить всё это, – теперь все головы повернулись в их сторону. Чонин слабеет под их коллективным взглядом. Он думает о том, что они думают, что видят, что он мудак из-за того, что настаивает на том, чтобы они, чёрт возьми, двигались вперёд, или все жалеют Кёнсу, которому приходится быть вместе с человеком, неспособным любить их собственную дочь. Думают ли они, что Чонин убил Джинри. Мысль прокалывает его насквозь. Я любил её, уверенно думает он. Я пытался любить её. Я просто любил её не так сильно, как я люблю тебя, Кёнсу. – Мне жаль, – снова говорит он, позволяя ткани проскользнуть между пальцев. – Мне так, чёрт возьми, жаль, что это был не я, хорошо? – Не начинай это, – выплёвывает Кёнсу, кидая на стол двадцатку. – Боже, просто иди на работу. Хоть раз, поработай как все. Не приходи домой, пока не вспомнишь, что она была и твоей дочерью тоже. Чонин вздрагивает, когда Кёнсу хлопает дверью заведения. Официантка протягивает счёт и оставляет руку, ожидая большего. Он двигается, собираясь дать ей свою кредитку, но замечает имя, выбитое на пластике. Ким Чонин, обманчиво написано там. Это карта их общего счёта. Чонин знает, что его зарплата не способствует увеличению их общих сбережений. Кёнсу имеет полное право жаловаться. Он проглатывает стыд и достаёт старую дебитную карту, зарегестрированную полностью на его имя. – Вы в порядке? – с опозданием спрашивает она, указывая на кассу, где оплачивают счета через карточку. – Сожалею о вашем... – Муже, – говорит Чонин. Он смотрит на экран машинки, показывающий сумму их счёта, думая, хватит ли денег, которые на карточке. К счастью, счёт оплачивается. – Да, – она смущённо заправляет за уши локоны, выбившиеся из её хвоста. – Сожалею о ссоре. – Наша дочь умерла. – Ох. – Он очень любил её. – Обычно родители так и делают. Слова жестоки, скорее всего, потому, что она не хотела, чтобы они прозвучали так. Но Чонин всё равно чувствует, как они ударяют прямо в сердце, неприятно устраиваясь у него в груди, и он снова пытается стереть кровь со щеки. Она оставляет тяжёлый, жирный мазок, и официантка вздрагивает. – Обычно, – отвечает он.