Орёл или Решка

– Но это нормально. Я могу справиться с этим. Просто самое худшее – это переход. Где бы я ни был, я всё равно оказываюсь там, когда перемещаюсь, а когда перемещаюсь ещё раз, я уже в другом месте, и я совершенно не знаю, что происходило со мной в это время, – Чонин сжимает пальцами стакан, отковыривая соль с его краёв. – В одну секунду я с девочкой, которой не так уж сильно и нравлюсь, а в другую – с её отцом, который бы убил за шанс вернуть её. Что я, твою мать, должен со всем этим делать? – Очевидно, ты не должен повторять мой трудоголический образ жизни, или тебя затащат выпить в какой-то пустой бар на Рождество, – говорит Сехун, поднимая стакан в некоем подобии тоста. – Ты серьёзно, да? Ты меня не разыгрываешь? – То, что я живу в двух вселенных? Да, это правда. Хотя не уверен, что знал бы, если бы я всё это придумывал, но уверен, что не сошёл с ума. – Угу. Так кто я в твоей параллельной вселенной? Тоже врач? Разница только в твоей семье? Чонин вздрагивает. – Я– я не знаю. А что? – Мне любопытно. Я никогда не хотел быть врачом. Стало интересно, смог ли я найти способ избежать этого в твоём другом мире. – Я не знаю, – говорит Чонин быстрее, чем следовало бы. – Я был немного занят, наблюдая за тем, как мой мёртвый муж разгуливает по городу. Я не имею ни малейшего понятия, что случилось с тобой. Но– – Но? – Как бы там ни было, ты стал врачом. Ты сказал мне, что Джинри умерла. Мы – Кёнсу и я – приходили к тебе несколько раз на консультации, – ты выглядел так же плохо, как и здесь. Красные глаза, трясущиеся руки, носовые кровотечения, глубокие царапины на руках. Чёрт. Почему никто не заметил? – Ты хороший врач. Там тоже. Сехун сухо пожимает плечами, стряхивая комплимент. – Наверное, это не важно, – говорит он с вынужденным смирением. – Медицина у меня в крови. Мои мать, отец, бабушки с дедушками, сестры – они все врачи. Конечно, я должен был стать врачом. – Я не знал этого, – в баре шумно, музыка гремит из колонок. Чонину приходится придвинуться ближе, чтобы услышать, что говорит Сехун, настолько близко, что их колени соприкасаются. – Честно, я даже не знал, что у тебя есть родственники. – Есть много вещей, о которых ты не знаешь, – признаёт Сехун. На секунду что-то меняется в его голосе. Он звучит мягко и нерешительно, и кажется, что Сехун намного моложе двадцати четырёх, намного моложе того непроницаемого невролога за офисным столом, с которым Чонин имел дело всю прошлую неделю. Он звучит почти по-детски потерянным, думает Чонин. Запутавшийся, одинокий и очень расстроенный. – Можешь рассказать мне немного о себе? В смысле я только что практически сказал тебе, что у меня галлюцинации, где я просыпаюсь в мире, в котором вместо моего мужа умер мой ребёнок. Я не уверен, что ты сможешь переплюнуть это. – Это может и не быть галлюцинацией. Есть такие вещи – математические объяснения, гипотезы об альтернативных вселенных, физика – что может объяснить всё это. – Я читал эти статьи из Википедии. Никто даже не верит в эти вещи, – и ты избегаешь вопроса. – Никто респектабельный, – допускает Сехун. Чонин зовёт бармена. Ему нужно больше алкоголя, он чувствует, чтобы пережить эту ночь. Медленно его былая выдержка просыпается в нём. Печень нацеливается на предстоящую работу. – Тогда давай начистоту. Ты веришь мне? Ты думаешь это- всё это реально? – Я думаю, что реальность субъективна. Любой мир, в котором ты живёшь в этот момент, настоящий, потому что ты чувствуешь, что он настоящий, – Сехун берёт свой стакан и, не моргнув и глазом, залпом выпивает почти всю маргариту. – Нет смысла переживать по этому поводу. Просто будь счастлив, ты получил обоих, своего партнёра и свою дочь. – Двоих людей, которые нуждаются только друг в друге. Я не на той стороне линии. – Тогда, может быть, тебе нужно выбрать. Может, – говорит Сехун, рисуя линию на барной стойке, – смотри. Может быть, тебе дали шанс перепрыгнуть на любую сторону, какую хочешь. Может, тебе только нужно выбрать – просто нужно заснуть, желая остаться там настолько сильно. Чонин помнит, как проснулся и занимался с Кёнсу сексом – отчаянно, нуждаясь в этом, яростно – так, как они не трахались с тех пор, как только поженились и постоянно нуждались в телах друг друга. Чонин помнит, как одной рукой прижал Кёнсу к краю дивана, схватил лубрикант другой и щедро смазал их обоих, прежде чем ворваться в него. Секс с Кёнсу, может, и стал менее смелым со временем, когда их тела стали менее гибкими, но он был всё таким же великолепным. Они взрослели, привыкая друг к другу и к себе самим, и к тому, как их тела двигались вместе, словно одно целое. Но была ещё Джинри, красивая маленькая девочка, которая сама была влюблена. Она даже ещё школу не закончила, когда умерла, она даже в колледж не поступила. Кёнсу волновался, собирая брошюры и откладывая деньги на дополнительного учителя, который поможет ей сдать экзамен по математике. Кёнсу хотел, чтобы она поступила в Йель или, если не выйдет, в его альма матер. Чонин не был особенно обеспокоен местом, но хотел, чтобы она занималась чем-то более разумным, чем искусство. Джинри, Джинри, Джинри. Что бы случилось, если бы её взяла другая семья? Семья с более традиционной структурой ядра, какие-то люди, более приспособленные к её перепадам настроения. Люди, у которых больше книг про подростковый возраст, чем у них. Люди, которые не организовали бы поездку в город и не убили бы её. – Это нечестно, – в конце концов говорит Чонин. Бар перед ним расплывается. – Это не– как я могу... как могу я быть тем, кто– Сехун скользит рукой по лопаткам Чонина. От этого контакта по телу проходит ток, Сехун никогда не был настолько близок с ним. И опять, это Сехун предлагает утешение, а Чонин неустанно его принимает. – Ну. Если тебе от этого легче, я в это не верю. – Мне ни капельки не лучше. – Я знаю. Я не– я ничего не могу сказать. Я просто не знаю, что говорить, – Сехун проводит рукой по лицу. – Послушай, я не терапевт. Я не люблю разговаривать с пациентами. Мне нравится сидеть в своей комнате, делать работу, возвращаться домой и– В темноте Сехун выглядит ещё более уставшим, чем обычно. У него красивое лицо, понимает Чонин. Оно немного вытянутое и грубое, но так же невероятно честное, когда Сехун забывает сосредоточиться и стирает все эмоции. Это такое лицо, которое, Чонин думает, он использовал, чтобы выпросить выпивку у людей в барах: мёртвые глаза, пожелтевшее лицо, тонкие губы. Это то лицо, от которого его спас Кёнсу. Инстинкты ведут Чонина. Заполненный жидкой смелостью он кладёт руку на щеку Сехуна, проводя большим пальцем по скуле. Сехун вибрирует под ним, яростно дрожа. Чонин придвигается ближе, проталкивая свою ногу между ног Сехуна, коленом трётся о жесткую ткань на внутренней стороне бедра. – Ты замечательный, – говорит он, имея это в виду. Его слова кажутся нереальными, как будто они не его, как будто он передаёт их заслуживающему этого получателю. – Ты замечательный, О Сехун, и ты заслуживаешь больше, чем это. Сехун рвано вдыхает, но не отодвигается. – Больше чем? – Прекрати делать это с собой. Это не счастье. Это так не работает. – Прекрати– Что-то переключается. Чонин был в баре, слишком пьяный, чтобы сосредоточиться, руки Кёнсу на его щеке и подбородке. Прекрати делать это с собой. Тогда это был алкоголь. Это не был алкоголь. Это было хуже, в каком-то смысле. Это было слишком легко скрыть. Всё тело Сехуна трясётся под пальцами Чонина. Кёнсу знал, как заставить Чонина уйти из бара, запихнуть в такси, привезти в теплую квартиру с чаем и тостами. Квартира Чонина грязная, и он никогда не умел находить нужных слов. У Кёнсу были несколько лет дружбы, у Чонина были недели. Он прижимает лицо Сехуна к своей груди и обхватывает его голову руками. – Шшшш, – шепчет он в ухо Сехуна. – Давай. Давай уйдём отсюда. – Мы не закончили– – Это неважно, – Алкоголь не имеет значения. Чонин не может снова развалиться, у него больше нет на это времени. Кёнсу один раз собрал его по частям. Будет жестоко, если вся его работа уйдёт впустую. Не все обладают такой роскошью, как До Кёнсу. Но каждый должен. Они вываливаются из бара прямо в такси, которое заказал им бармен, и Сехун называет свой адрес водителю. И когда они возвращаются в квартиру Сехуна, Сехун медленно расстёгивает свою рубашку, Чонин расстёгивает свою и проводит пальцами по глубоким царапинам на торсе Сехуна, по шрамам на его руках, по тонкой коже его щёк и век. Они вваливаются в ванную, свет выключен, разбрасывая по пути одежду. Чонин присасывается к месту между шеей и плечом Сехуна, и Сехун трётся о него, останавливаясь, чтобы схватиться за край стены для поддержки. Сехуна трясёт, когда он кончает. Чонин держит его, чтобы тот не мог разорвать свою собственную кожу, руки сжимают потные ладони Сехуна, и через двадцать минут они делают это снова, после того, как Чонин снимает с Сехуна его носки и сосёт каждый палец. Только через несколько секунд после забытия он понимает, что он только что не спас Сехуна, а что он может больше никогда не увидеть Кёнсу. Чонин понимает, что не учёл такой возможности. Что, независимо ни от чего, он все равно должен был спасти Сехуна.