На свадьбе у смерти

Блаженны окаянные, ибо кровью омоют грехи свои. Глас Креста. Песнь шестая

      Дни протекали так быстро, словно наслаивались друг на друга. Марсель чувствовал себя всё взвинченнее с наступлением каждого.       Он ощущал их дыхание: вдох — с восходом солнца, выдох — на закате. Время дышало поспешной, хрипливой одышкой загнанной собаки, лишь изредка — как этим бесчувственным утром — замирая, будто парализованное.       Марсель никогда ещё не ощущал себя так странно, как сейчас. Глядя на яичный желток рассвета, с резким и непривычным хладнокровием осознавая, что вот уже неделю живет жизнью собственной мечты, но… совсем этому не радуется. Путешествовать с Виконтом Леклером, учиться у него охоте на ведьм — смел ли он мечтать о подобном еще жалкие годы назад?! Казалось неестественным, почти греховным реагировать на это так неблагодарно. Безрадостно… Конечно, на то были причины.       Первой стало то, каким печальным, одиноким и замкнутым в себе оказался Виконт. Он учил монаха своим хитростям, исправлял ошибки, но не был заинтересован в конечном результате, словно делал всё это из вежливости. Не рассказывал, куда пропал и как выжил в то время, когда исчез весь остальной его отряд; не развенчивал и не подтверждал легенд о себе. Нелюдимо усмехался, когда Марсель вслух молился за его душу.       Второй причиной был этот чертов «кот» — Марсель так и не смог привыкнуть к его жутким глазам и брехливым речам. В монастыре их учили распознавать ложь: от этого уродца ею несло за километры. Даже то, что «Леон» — так он себя назвал, — сейчас был их узником, не могло заставить Марселя расслабиться. Первое время он вообще не мог понять, зачем Виконт взял его с собой. Почему не убил тварь на месте… толку с этого «отшельника» не было: что бы монах ни спросил, он всегда отвечал неправду.       Впрочем, у решения заключить его, всё же была причина. Третья причина. Самая неожиданная и дрянная причина, по которой дни Марселя проходили так невесело — Виконт путешествовал не один.       Конечно, сначала было трудно осознать это, пусть старик и отпускал намёки. Упоминал, что у него есть телохранитель; бурчал что-то про то, что вскоре оставит проклятого кота «своему псу» — монах не брался расспрашивать, стараясь лишний раз не тревожить. Легендарные способности Леклэра уже не раз воочию подтвердили себя — Марсель понимал, что телохранитель, тем более, в лице собаки или чего-то столь же обыденного, был ему точно не нужен. До самого последнего момента думал, что понял неправильно.       Как бы то ни было… паршивое недоразумение звало себя «Гунмар». Может, поэтому монах и не понял с самого начала. Не угадал, чем он является на самом деле.       Вполне обыденное человеческое имя, не слишком высокий, даже по людским меркам, рост, южный диалект, слегка приплюснутый нос и тонкие губы, делающие улыбку острой — такого он насмотрелся порядочно, чтобы не задумываясь распознавать в незнакомцах блеклый, непримечательный душок южных франков — из тех, кто сдал Империи свои задницы и церкви в числе первых.       Но Гунмар не был франком. Да и человеком — тоже. Марселю стоило раньше это понять, стоило лишь ближе присмотреться…       Конечно, он не очень разбирался в Джендаро: отчасти это стало причиной жестокой ошибки. Те зверолюди, каких он знал, были рослыми мускулистыми мужчинами, рядом с которыми человеческие мужи смотрелись костлявыми мальчишками. Их тела утопали в жестком волосяном покрове, смердели по́том и псиной — Гунмар брился наголо и пах духами. Его черты лица были человеческими…       Марсель предпочел бы не ошибаться, даже не смотря на всё это притворство. Кто бы что ни возразил — он презирал Джендаро не за внешний вид. Жестокость, приземленные ценности, разврат и бесчувственность, в отличие от прочего, были выбором; и в этом, — именно так, а вовсе не наоборот, — Гунмар выдавал в себе самого настоящего Джендаро. Полуживотного безбожника за маской человеческого лица. Марсель с отвращением и странным мерзким ощущением на коже вспоминал первый день их встречи…       Они с Виконтом остановились в пустом имперском баре, вполголоса обсуждая дальнейшую судьбу церкви, когда Гунмар сел рядом. Не поздоровавшись ни с кем — сразу обнюхал монаха, едва не коснувшись губами шеи:       — Самец, человек… но маленький, еще неполовозрелый. Зачем он тебе, старик? Решил разнообразить жизнь в постели?       Марсель сразу почувствовал себя предметом — хуже черных рабов на имперских рынках. От Гунмара несло политанью, как от бывалой шлюхи — он уже и сам не помнил, как это первое, мимолетное сравнение засело в голове на весь дальнейший вечер.       — Я не…       — Ого! Настоящий франк?! Приятно слышать земляка, мы как раз…       — Я тебе не земляк, — неожиданно сорвалось с губ. Конечно, тогда он думал, что Гунмар с южного континента их общей «родины». Не имел в виду чего-то более серьёзного, но… попал в самую точку.       Гунмар взбесился: Марсель помнил, как сверкнули глаза, а вихри густых косматых бровей, не сочетавшихся с тонким лицом, показались в полутьме волчьими, устремляясь вверх вместе с жестким, почти шерстяным покровом головы. Когда он обнял лицо Марселя когтистыми пальцами, в душу заползли первые неловкие догадки…       — Такие сопливые детеныши, как ты, не должны грубить большим дядям. Понимаешь? Я чую, что ты ел на завтрак: если не хочешь увидеть эту пасту снова, с соусом из носа — тебе лучше не задираться, сечешь?..       Марсель инстинктивно вжался глазами в одну точку — к несчастью, ею оказалась грудь Гунмара, обнажившая сеть напряженных мышц с чьим-то клыком в соске.       — Оставь его в покое, — практически безразлично фыркнул на это Виконт. — Он наш новый спутник. Марсель, это — Гунмар, мой телохранитель. Отшельником займется он.       В мыслях у мальчишки все сгорало, хотя снаружи он побледнел. Конечно, диковатый чудак не выглядел безобидным, но кем он был в сравнении с Виконтом? Сгорбленный, вспыльчивый, ниже как по происхождению, так и ростом… чем мог заслужить такое абсурдное звание?       На все эти вопросы ответов не было до сих пор. Более того, с каждым новым днём ему открывалась новая омерзительная сторона Гунмара — будто страница блудливого романа, припрятанная в молитвеннике.       Похабный. Марсель не знал, что в нем находили человеческие женщины и что именно совращало их, окуная в постыдный грех. Он был обходителен, возможно, не так уж уродлив — не более. И все же, каждое утро возвращался в новой рубахе… Марсель не сразу стал замечать, что это одежда девиц, с которыми тот уходит. Говорил, мол, любит ощущать их тепло и запах — ничего более странного и мерзкого монах до этого не слышал.       Жестокий. Развратная нежность и игривость осыпались с него, как пудра, скрывающая лицевой шрам — стоило появиться врагам. А вчера именно так и случилось.       Группа Джендаро окружила их на перекрестке, стараясь донести на ломаном имперском свежую границу отвоёванных земель. Они не спешили нападать, заметив странную броню Виконта, и всё принюхивались возле Гунмара, отплёвываясь и рыча между собой. Он спровоцировал их первым. Грязно обозвал их стаю. Ситуация сразу стала рискованной: численный перевес был на стороне волков и прогноз казался кошмарным даже со способностями Виконта. Глядя на рослых дикарей Марсель понимал, что хватит и одного крепкого удара когтями в шею, чтобы сыграть в ящик прежде, чем получится вспомнить и произнести любое заклинание. Молитвы застряли в горле, мысли исчезли. Монаха сковало страхом: рабским, постыдным, далёким от всего героического, но… не к врагам, нет.       Не к ним.       Он до сих пор не мог поверить, что правда это видел: Виконт просто кивнул Гунмару, и тот скрестил руки в знак «благословения» — Марсель хорошо знал такой. Подобному учили всех детей церкви. Скрестить средний и указательный пальцы, подумать о хорошем — еда станет вкуснее, животное успокоится, пройдёт головная боль… то, что он видел теперь, и близко не стояло с изначальным эффектом. Гунмар использовал благословение чудовищно.       Монах не мог даже представить о чём он думал и какой жутчайшей частью души открылся этому знаку, выдирая изнутри вовне столько жестокости. Остервеневшей садисткой злобы, вспыхнувшей столь легко и непринуждённо… у противников вылезали глаза. Они кричали, захлёбывались кровью, и медленно умирали мучительной смертью. В бешенстве изгрызая себе лапы, откусывали собственные кисти; нападали на своих, вонзившись клыками в глотку и притом стеная так, что Марсель надолго лишился сна, впоследствии вспоминая их крики.       Он знал: ни один человек не смог бы вызвать такое по кивку головы. С помощью «благословения»?!.. нет. Знак всего лишь отражал вовне небольшую часть души, — как зеркало, вторя эху её внутренних желаний. А значит… не хотелось даже думать, чем на самом деле являлся Гунмар.       Одно было точно. Полукровкой.       Лишь в тот день Марсель в действительности это понял: Джендаро, — какими бы грозными ни были — совершенно не владеют магией, а значит, в крови Гунмара всё же был человек. Позже монах узнал, что не ошибся, и более того… когда думал, что хуже быть уже не может, оказалось, дикаря воспитала ворожея.       — Иначе бы не владел чёрной магией, — пожал плечами Виконт, в ответ на ошарашенный взгляд растрепав монаху волосы. — Не обольщайся. Этот приём его лучший — восстанавливается потом месяц. «Обратное благословение» жестоко ко всем — колдун не становится исключением. Что до магии… Гунмар уникален в этом ключе. Полукровки-Джендаро, как правило, наотрез не перенимают магический дар.       Но Марсель не спешил восхищаться редкой зверушкой своего фаворита:       — Всю жизнь истребляли ведьм… выходит, чтобы пригреть змею под боком.       Тот остановился. Марсель впервые ощутил во взгляде отвращение к себе, и от нахлынувших эмоций едва сам удержался на ногах.       — Скольких тварей за свою жизнь ты убил, мальчик?.. в борьбе против ведьм любая серьёзная сила важнее морали. Если хочешь этому учиться, придётся переступать через принципы. И не раз.       Монах промолчал. Думал, что промолчал… затем гнев всё же проговорил его губами:       — И вы переступили? Кажется, понимаю! Переступили, и прекратили истреблять их. А потом появился Гунмар, так? Два года назад, хотя пожар в церкви…       Он пожалел о сказанном в ту же секунду, когда Виконт изменился в лице. Почувствовал себя гадко от собственного ребяческого бахвальства, неблагодарности и спеси. Список грехов пронёсся по коже ознобом.       — Знаешь, куда мы идём? — неожиданно спросил Виконт, — ты ведь не спросил ни разу. Мы направляемся к могиле моего ребёнка. Убитого и украденного ведьмами. В ночь, когда этот Храм сгорел.       — Чт…       — Я не гонюсь за проклятыми, — они забрали у меня всё. Не собираюсь истреблять их, потому что ни одна их чёртова покорёженная душа такой цены не стоила. Но я… да, иду к ним. Прямо сейчас. Мы идём к ним, чтобы забрать её труп обратно.       Марсель замер. Почувствовал внутри обжигающий лёд от тона наставника, но не издал ни звука в ответ. Наверное, в другой ситуации он стал бы спорить. Доказывать, что истребление ведьм и избавление мира от зла — стоят больше, гораздо больше, чем жизнь любого ребёнка. Но сейчас…       Виконт не разговаривал с ним до следующего утра. Оставив наедине с вопросами и мыслями, застывшими в голове: всю ночь он пытался разобраться, вспоминая одно, затем другое… во-первых, слова «её труп» сбивали с толку. Марсель знал, что у Виконта не было дочерей и жён. Зато был сын — и вот сомнений в его существовании уж точно никто не испытывал. За этим стояла целая церковная легенда.       Мол, однажды, Виконт пришёл к святому — ныне покойному — провидцу, и тот предсказал, что у него родится наследник. И хотя прежде тот слыл бесплодным, монах обещал: именно его ребёнку суждено стать погибелью для многих ведьм. Само же дитя притом — никогда, ни при каких обстоятельствах — не умрёт от их руки. Просил, чтобы мальчика назвали Кристофом… правда это, или монашеский вымысел, — неважно, ведь сын у Виконта действительно родился. И он взаправду окрестил его Кристофом.       Церемония во всеуслышание проходила в одном из именитых франкских монастырей ещё во времена расцвета «охотников»… о дальнейшей судьбе крещёного известно немногое — Марсель знал только, что Кристоф и впрямь убивал ведьм. Уже позднее говорили, что он, как и остальной отряд воспитанников Виконта, бесследно пропал в Чёрном лесу. Во время того самого пожара.       …словом, абсолютно всё, что сказал Виконт сегодня, могло относиться только к нему: его «ребёнок», «убит ведьмами», «в ночь, когда храм сгорел» — Марсель ворочался до рассвета, пытаясь понять, к чему тут «её труп».       Чей?       Он встретил восход, не сомкнув глаз.

***

      Сегодняшний день принесёт с собой нечто необычайно тревожное. Не догадка, не провидение. Понимание… достаточно просто прислушаться: Марсель знал это, знал, о чём это, хотя ему никто никогда не объяснял. Он чувствовал беду в пространстве. Везде. Шелест диких трав в поле, шёпот в резких порывах ветрах, обдающих шуршанием уши, гул в небе… ветер говорил с ним. Это не имело ничего общего с магией. Небо, звёзды, волны каждого из океанов, люди — все были созданы одновременно, отклоняющиеся от изначального прообраза, как тысячи кривых портретов одного и того же человека… разные по досадной ошибке. Это утерянное единство он и чувствовал в каждой капле дождя. Пространство подсказывало ему верные ответы на ещё незаданные вопросы, — как сейчас — будто пытаясь воссоединиться обратно. Марсель знал: такие, как Гунмар, и уж тем более такие, как «Леон» — не могут этого чувствовать. Не слышат заранее плач ветра о приближающейся беде — но не потому, что он не плачет. Песнь Креста открывается всем. Грешник сам выбирает оглохнуть.       Сейчас Марсель пытался понять лишь, какая именно Песнь звучит отовсюду: к его досаде, что-то её затмевало, а Виконт и вовсе вёл себя так, будто не слышит ничего.       — Сегодня — будьте начеку.       Гунмар проигнорировал слова монаха, продолжая слоняться по заросшему дикому полю. Принюхиваясь и припадая к земле, он бродил на согнутых ногах, ужасно сгорбившись — Марсель уже не обращал внимания на эти странности, зная, что, в отличие от Джендаро, полукровка не может до конца превратиться в волка. Оставаясь чем-то отвратительным посередине, «телохранитель» зачастую играл роль ищейки. Вот и сейчас…       — Уверен, что она здесь? — Виконт поднялся, не совершая утренних молитв.       — Здесь. Или была недавно.       Марсель был не прочь узнать, о ком они говорят, но силой воли заставлял себя помалкивать. Не хватало добавить к вчерашнему списку грехов нетерпение… Он знал свою задачу: приглядывать за клеткой с двухглавым котом. Время от времени, отшельник пытался выбраться, хотя в последние дни заметно притих. Кровожадные пытки Гунмара чудище выносило куда хуже, чем хотело показать, и Марсель прекрасно это видел. Скорее не понимал, какой цели служит его заключение, если Виконт больше ни на кого не охотится…       Поток мыслей резко прервал детский крик. Марсель обернулся на клетку: чёртов выродок сбежал! Кот как сквозь землю провалился: замок оставался на месте, внутри, (кажется, монах уже слышал о магии «подмены», вот только не мог вспомнить, где), оказался измученный ребёнок. Израненный, напуганный, украденный бог весть откуда — плача, он содрогался, ошарашено озираясь по сторонам. Монах затаил дыхание, с ужасом признавшись себе, что потерял бдительность. Недооценил способности твари. О бесчестных и оккультных обрядах с детьми он знал: выслушивал от крестьян едва ли не каждого села, со временем прекратив и записывать — мёртвое ненавидит живое, грех не выносит невинности, — в том не было ничего нового. Младенцы становились жертвами нечисти с незапамятных времён.       Прикусив губу, он задрожал от приступа вины: как можно было допустить такое?! Когда тот вообще успел?.. Одним прыжком достигнув клетки и собираясь открыть её, Марсель почувствовал сильный толчок в плечо, от которого упал на землю: звон в ушах задребезжал с шипением, будто назло напомнившим кошачье.       Над ним возвышался Виконт.       — Что ты делаешь?       — Я… я упустил его! Чёртова тварь, он просто…       Наставник силой отобрал ключ, после чего поднял трясущегося от волнения ученика, заставляя прекратить попытки освободить младенца:       — Марсель. Марсель! Кто в клетке?       — Ребёнок!       — Откуда?       — Не знаю, он ведь…       Повисла пауза. Младенец прекратил плакать — резко и неестественно, уставившись на них полными взрослой злобы глазами. В таком виде и своём немом молчании он выглядел жутко. Куда более жутко, чем сам двухголовый кот.       — Это не ребёнок, Марсель.       — А кто?.. — Монах ослабленно осел, больше не пытаясь открыть клетку.       — Леон. И ты чуть не выпустил его, — Виконт достал из-за пояса платиновый гарпун и немилосердно ткнул им отшельника, после чего образ невинного дитя стал развеиваться. Треугольное украшение в ухе кота ярко светилось — Леклэр поддел его оружием, демонстрируя Марселю. — Видишь? Это — кольцо желания. Меняет внешность обладателя на ту, в какую противник больше поверит. Ты ведь наблюдал уже, в баре… так он обманул трактирщика.       — Так сорвите с него эту дрянь! — раздосадовано бросил тот, перекрикивая шипение и скулёж кота от нанесённых ран. — Ещё немного, и я бы правда…       — Да. Но кольцо желания невозможно забрать, — Виконт поднялся, напоследок ещё раз огрев отшельника гарпуном. — Это редкий предмет, каких почти не осталось. Они сами выбирают хозяев.       Монах замолчал. Испуганно осознав сказанное, с отвращением покосился на клетку — конечно, никакого «выбора» у вещей быть не может. Значит, и это кольцо — тоже, — когда-то было человеком… невыносимо даже думать о подобном.       — Мы с отрядом охотились на кольцо желания, лет семь назад. Тогда оно выбрало одного из моих учеников, — Виконт присел неподалёку, с повседневной аккуратностью принявшись начищать броню, — всегда стремится к тем, кто сильней других жаждет им обладать. Иным способом заполучить невозможно: выдирай, отбирай — подчиняться не станет, а моргнёшь — вернётся обратно к хозяину. Тот ученик… ведьмы изуродовали его лицо. Желание выглядеть прежним было нестерпимым. Кольцо это чувствовало.       — А кот?..       — Не знаю. Оказался рядом, и оно бросило прежнего владельца, выбрав его. Выходит, «желал» ещё сильнее?       — Не поймёте, не старайтесь, — со злобной усмешкой оскалился пленник, впервые решившись заговорить с ними первым. — Вам это никогда не пережить, я…       — Ненавидишь свою уродливую кошачью морду, и нечего тут гадать, — тихо отрезал Марсель.       Он с грустью думал о том, чем было кольцо. Каково жить вечным рабом чьих-то желаний? Изменять внешность, да и только, не имея возможности повлиять ни на что больше…       — Давно оно у тебя?       Но кот уже не отвечал.       Послышались шаги:       — Эй, засранец, помогать будешь? — Гунмар немилосердно пнул монаха ногой, подкравшись со спины. — Или мне одному разгребать? Старик и сам с кошаком посидит — он еще поди не разваливается. А вот с тебя пока проку ноль…       Виконт подобные грубости игнорировал. Продолжая механически чистить одежду, не спешил вставать на защиту ученика, будто и не был совсем его наставником — Марсель же покорно поднялся, зная, чем это обычно заканчивается. Гунмар провоцировал специально. Мог потом неделями попрекать однажды не сдержанным гневом, издеваясь над принципами, а то и перейти к угрозам.       Они отошли на порядочное расстояние, рассекая дикое поле, когда монах вновь почувствовал Песнь Креста. Доносящуюся отовсюду. Мир пытался что-то сказать, но…       — Вот, держи, — полукровка вручил ему связку полевых мышей: абсурдная «добыча» пищала и трепыхалась, жестко стянутая жгутом за хвосты.       — Только не говори, что мы будем их есть…       — Нет, — оскалом, тот улыбнулся, повеселев от такого предположения. — Мы ищем старую подругу. Она обещала ждать здесь.       — А мыши… для кота?       По правде говоря, Марсель уже порядком устал от загадок и недоговорок в речах Гунмара. Но если из Джендаро можно было хоть что-то вытянуть, то Виконт, как правило, вообще не раскрывался монаху: отвечал, мол, тот знает ровно столько, сколько ему положено, а остальное узнает потом. Вот только «потом» никогда не наступало.       — Уже не терпится, ага?.. — будто прочитав его мысли, хмыкнул Гунмар: наполовину обращённым, он выглядел куда более отвратительным, тем меньше напоминая монаху союзника. — Но ведь ты и о старушке моей истерику закатал. Если тебя так ворожея впечатлила, стоит ли рассказывать о Безымянной?.. о Безликой?..       — Ты ведь уже начал, — нарочито спокойно процедил Марсель, едва сдержав вскрик от резкого укуса мыши. Гунмар собирал всё новых и новых грызунов, отлавливая их в траве, дополняя связку… все они были чёрными. Совпадение? И зачем…       — Виконт никогда бы не стал великим охотником на ведьм, если бы не получал от них сведений. Напрямую. Да-да, и среди наших «танцовщиц» есть предательницы, — он ухмыльнулся, словно смакуя эту мысль, — с радостью готовые помочь в уничтожении своих подруг. Конечно, большинство — беглянки, скрывающиеся среди людей. Но есть и другие примеры. Безликая — по нашим соображениям, сильная ведьма, восседающая где-то аккурат в их змеином кодле на Лысой горе. Одна из древних… это, конечно, мнение старика, так-то никто из наших её не видел. Но она начала присылать ему письма еще когда Виконт был неопытен. С её помощью удалось добиться немалых побед. Кто знает, как сложилось бы в ином случае?.. и до сих пор, кем бы ни была — Безликая жива, и делится с ним новостями. Вот только старика это больше не интересует.       Марсель обомлел. Он ожидал услышать что угодно, но только не такое — с ощутимым злорадством от реакции, Гунмар звонко расхохотался. Всё так же бессмысленно и без всяких объяснений начав швырять собранных мышей об землю, азартно продолжил:       — Да ты не переживай! Насчёт Безликой — так тебе точно не придётся иметь дел с ней, скажем, не твоего полёта это птичка. А вот Безымянная… не знаю, мне кажется, вы, голубки, споётесь. Ведьма-беглянка. Набожная! Можешь себе такое представить?.. бред собачий, ага. В общем, мы договаривались тут встретиться.       Монаху не хватило ни времени, ни решимости, ни даже воздуха в лёгких как следует закричать, что он никогда не сойдётся с ведьмой. Ни при каких условиях не ослепнет настолько, чтобы начать доверять проклятым! Что, в отличие от прочих, знает, с кем имеет дело…       Одна из мышей пискнула особенно болезненно, когда Гунмар швырнул её оземь. Звук перерос в человеческий стон, поднялся клуб странной пыли… удивлению Марселя не было описания: казалось, утренний обман кота мгновенно померк в сравнении. Среди полевых сорняков лежала девушка.       В запыленном, но весьма благопристойном крестьянском фартуке, в старых туфлях, сжимая монашеские чётки… она была ведьмой. Даже зная, что россказни про связь с цветом волос, не более, чем сказки, монах не мог не встревожиться, — настолько рыжих он еще не видел. Будто цвет осеннего листа. Лицо, руки, шея — ни клочка живого без веснушек! На щеках, чёрными татуировками, перевёрнутые пустые капли: «помощь из сострадания к незнакомцу», как причина танца; блеклые, мутноватые глаза трупа — прояснившиеся в мгновение, стоило ей подняться.       Не было ни слов, ни названий тому, что он сейчас ощущал. Это было странно. Это было… страшно.       Чего уж там, Марсель и обычных-то девчонок видел нечасто. В монастыре их не было, а после — сторонился по привычке, прекрасно понимая, что каждая — ведьма, коли так сложатся обстоятельства. Да если и не сложатся… существо всё равно непонятное. Нечистое. Уж сколько об этом книг писано, притом — во все времена! И вот теперь… она смотрела на него. На учёные строки сложных и многовековых духовных томов он глядел и то куда чаще, и повидал их куда больше, — чем за всю свою жизнь встречал женских глаз.       Чары. Колдовство. Господи, им ничего для этого ничего не приходится делать!.. не заметил и сам, как начал вслух шептать молитву.       — Вы — франк? — спросила на имперском, заинтересованно разглядывая незнакомца. И близко не подозревая, что от страха тот готов убить её. Без малейшего промедления. В этом плане, Марсель решился давно: ничего не смогло бы остановить его в желании предать кончине то, что должно оставаться мёртвым. Ни приятный голосок ведьмы, сбивающий с толку, ни её внимание к языку его молитв… лишь присутствие Гунмара и здравый смысл еще сдерживали сейчас нестерпимую, тянущую жажду — избавиться от неё! Избавить мир от неё. Всё то, что она предала тогда, когда решилась, когда отреклась от живого… Гунмар мог смеяться, если хотел. Но сквозь миленькое лицо и очаровательную улыбку, как сквозь хлипкую ширму, Марсель продолжал видеть ведьму. Безжалостную, остервеневшую и эгоистичную тварь, что однажды…       — Я — Безымянная, — представилась, кротко поклонившись, и на удивление смущённо отводя глаза: уж слишком долго он в них вглядывался. — Надеюсь, говорите на имперском…       … что однажды станцевала. Убивала.       — Оставь девственника в покое, — в своём духе прыснул Гунмар, медленно очеловечиваясь обратно. — Он с нами недавно, гляди, еще западёт на тебя… а старик — вон, ждёт сидит: недавно Безликая письмо прислала. Да и вообще, нам помощь пригодится. Планов невпроворот, еще и подобрали по дороге отшельника… хорошо, что ты здесь.       В дальнейших событиях Марсель участвовал мало, скорее, принимая роль наблюдателя. Они позавтракали вместе, (удивительно, но рыжая питалась не младенцами, как утверждали крестьяне). Виконт вынул из поклажи свитки — странные пустые листы, проявившие собственный текст не сразу — разложив их перед всеми.       — Ведьмовские чернила. Из чёрной жижи, — торопливо пояснил Гунмар, очевидно, бахвалясь знаниями перед гостьей, — зачарованы показывать письмо лишь адресату. И тем, кому тот сам позволит. Мы их перехватываем близ Чёрного леса, обычно на пнях лежат, летучие мыши приносят. Бог весть как она это делает…       — Безликая? И что пишет?.. — Безымянная подошла ближе, отчего Марселю сразу захотелось сделать шаг в сторону. Он сдержался: не хватало еще, чтобы приняла за страх… то, что на деле было отвращением.       — Да вот, — Виконт «проявил» текст и для ведьмы судя по тому, как та забегала глазами. — Первое письмо — круги в треугольниках. Не так и много их, один перечеркнут. Список новых посвящённых, насколько я понимаю? В два раза короче, чем был предыдущий.       — Перечёркнут… — Безымянная взволнованно прокрутила на пальце локон волос, — перечёркнутый круг в треугольнике, вроде, знак падшей ведьмы. А этот справа, с полосой внутри, как глаз — знак ведьмы-провидицы! Откуда такие «новички»? С конца Рваной ночи и месяца не прошло. Провидиц столетиями не видали, а научиться падению так быстро…       — Неважно, — безэмоционально бросил Виконт, отложив рисунок и принявшись за чтение второго письма. — Безликая пишет, в этот раз сама находила в лесу станцевавших. До того, как те успевали обрести сознание, превратиться в отшельниц или ведьм — убивала их. В зародыше. Ещё тварями. Остальные что-то заподозрили…       — Ого! — Гунмар присвистнул, встряхнув старика за плечо, — да она там без тебя с ума сходит! Никогда настолько дерзкой не была…       Рыжая казалась удивлённой не меньше, но Марсель не сомневался — притворяется. Беглянка или нет, она точно знала больше, чем все, собравшиеся здесь. А уж лицемерить им как раз плюнуть…       — Не похоже на неё, — шепнула себе под нос, будто специально, чтобы никто не расслышал.       — …пишет, что пришлось затаиться из-за подозрений. Потому и прекратила убивать. В итоге, в немногочисленных новичках всё же оказалась провидица — Безликая не могла предугадать, что так получится, а вот про падшую… — Виконт преобразился в лице, замолчав, и выразительно посмотрев на Гунмара, — …пишет, это Герда. Та самая Герда. Принцесса.       Все замолчали. Марселю приходилось наблюдать странные состояния спутников и раньше — порой казалось, у Гунмара других не бывает. Но сейчас с ним происходило нечто куда более непривычное: глаза сверкнули щенячьим блеском, оскал повис неожиданно веселым изгибом, из пасти раздался визг… пройдоха был счастлив! Он прыгал, свистел, едва не обращаясь туда-обратно на ходу, вопил и изворачивался, не в силах сдерживать эмоции буйного веселья:       — Да! Да, чёрт возьми! Попалась, сука!.. — от крика, раздирающего уши, не спасли ни скудные заклятия тишины, ни молитвы — Марсель вообще не был уверен, что их произносит: собственный голос терялся в этом шуме. — А я знал… знал, что она там окажется! Как же еще?! Конечно, приняли её ведьмой… мразь такую…       Пожалуй, и монаху, и остальным понадобилось время, чтобы успокоить и привести в чувства Гунмара. Виконт наблюдал за их вознёй с лёгкой улыбкой, что появлялась на его лице нечасто; рыжая смеялась; Марсель — пытался как-то затолкать себе в голову все эти разрозненные сведения. Конечно, о том, что дочь Империи станцевала, породив межрасовую войну, он подозревал и сам. Но причём тут волк-полукровка? Какая между этими двумя вообще может быть связь?!..       — Ну хватит, — наконец, прервал их суету Виконт, остановив шум глубиной собственного голоса. — Безликая пишет, Герда «пала» во время поединка. Сражалась с провидицей, победила её, одной из первых научилась обращаться… нужно быть очень осторожным, если хочешь свести с ней счёты, Гунмар. Падение — не то, с чем я стал бы шутить.       — Знаю, — наконец, присоединилась к диалогу и ведьма, — к тому же, они её не отпустят. Всё же сейчас, когда новичков поступило так мало… будут защищать, уж поверьте. Одни вы не справитесь.       — А мы не одни, — оскалился Джендаро, — с нами Безликая! Отшельник в заложниках, ты, и…       — И всё?..       — Она пишет, — продолжил Виконт, будто не замечая их перепалки, — что нам нужно выбраться на Шабаш. Один из нас проникнет туда тайно, и уже на месте, с её помощью…       На этом терпение Марселя закончилось. Хаотичное, абсурдное происходящее, обвившее душу сетями паники, взрывом снесло все те внутренние свято расставленные барьеры, что монах клялся себе сохранять. Он уже много раз предал правила монастыря. И все же… одно из первых: будь скромен, отринь злость — нарушать было особенно больно. Но молчать и дальше?!       — Она водит вас за нос! Бесстыдно врёт, разве не очевидно? Эта «Безликая» … откуда вам вообще знать, что она не охраняет всех этих чертей? Провидиц, падших, безумных принцесс… что, может, сама помогает им становиться сильнее, — Марсель кричал так, будто пытался донести мысль глухим стенам, — … а теперь зовёт на Шабаш! Ха!.. Чем не приглашение на верную смерть? Они ведь не успокоятся. Пока не уничтожат всех нас… всех, кому еще можно заткнуть рты, связать руки, кто жив, верен свету, не сдался! Мне казалось, вы знаете, что делаете. Всегда казалось, что понимаете… кто они такие.       Гунмар и Безымянная переглянулись. Возможно, у них были собственные мысли на этот счёт, но оба промолчали, прекрасно осознавая, от кого именно тот ждёт ответ.       — К тому же, — добавил он, и правда теперь впиваясь в глаза Виконту, — мы до сих пор не знаем, как случился пожар в храме Северного Тумана. Он пылал белым огнём… пламя демонов! Пламя Лилит… что, если она вернулась? Безликая может стоять за всем этим, а вы просто берёте, и…       — Никто не видел «Безликую», — перебил его охотник. Отряхнувшись, он поднялся, всё так же спокойно, (если не апатично), понижая голос. Яркий луч сверкнул в начищенной пряжке ремня: Марселю пришлось зажмуриться. — Ни сейчас, ни тогда… Я понимаю, тебя это пугает, как и то, что мы прозвали её так. Но бояться не стоит. Правда. Наша связь не беспочвенна, — он присел у рюкзаков, складывая свиток обратно. — Я уже стоял на пороге смерти, когда Безликая спасла меня, совсем… недавно. Наши жизни всё еще в её интересах. Она до сих пор надеется на истребление ведьм. В отличие от нас самих, Безликая была заинтересована в этом с самого начала. Всегда. Я не знаю, зачем ей это, не знаю кто она — это верно. Но даже из писем видно — ничуть не изменилась, впрочем… на твоем месте я бы не пытался выбить почву у себя из-под ног. Ни один из нас не способен дать юному охотнику на ведьм столько, сколько способна она. А я уже давно этим не занимаюсь.       — Зачем тогда путешествуете? — Марсель растерянно развёл руками, затаив дыхание и решительно добавив к своей наглости ещё один вопрос. Надежда разобраться затмила всякую сдержанность. — Чей труп ищете?..       Виконт одарил его прохладным взглядом.       Он не ответил.

***

      Когда это случилось — сложно сказать. Через час, два, после первой встречи, дрожи, желания убить?.. может, и спустя половину дня. Солнце уже стояло высоко, когда Марсель решился заговорить с Безымянной. Сам. Впервые.       — Как ты можешь верить Кресту, — пробормотал скептично, шаркая следом за ней по тропинке, — и как можешь молиться, если… Крест презирает таких, как ты. И лишь очищение смертью…       — Так ты веришь в говорящие кресты? — как всегда, без спроса и такта вклинился Гунмар, — а разве ваш холёный божок не на небе? Что-то я запутался.       — Бог везде, — просто и негромко ответила за него Безымянная. Марсель едва не споткнулся, осознавая богохульность происходящего. — Крест — и есть наш единственный Бог.       Немыслимо было слышать, нет, слушать подобное от нечисти: в ушах Марселя словно задребезжал шипящий шум от того, что она говорила. От факта, что она вообще смела про это говорить… но ведьму было не сдержать — да она и не пыталась себя сдерживать. Вещала, пока все шли по заторенной тропинке, обдавая пылью ноги и повреждая обувь о камни.       — Давным-давно люди стали находить церкви… тогда их еще не строили. Никто их не строил. Они просто были всегда — а с ними были и кресты. Святые! Непокорные всякой магии и безупречные… кресты завещали нам мудрость предков, утерянную прежними детьми Бога.       Первыми же его детьми были Друи: но они предали отца, устремившись вверх, отринув земное и познав могущество магии… они возгордились. И тогда он сказал им: раз отвергаете землю, вы не достойны её. И исказил он облик их, прогнав тварей прочь от земли — в бездну. Вторыми детьми стали Джендаро. Но и они оказались предателями… земля и её удовольствия были для них слишком значимы — и пусть они не были горды и могучи, как прежние дети, но, как и Друи, они отвергали отца. И тогда Бог сказал: раз вы желаете лишь удовольствий земных, так будьте зверями! С тех пор Джендаро лишились магии и стали похожи на…       — Да уж!.. — расхохотался Гунмар, но ведьма продолжила, будто не слушая.       — Люди стали последними детьми отринутого Бога. Создавая их, он поклялся, что не станет искажать их облик. Создавая их, он шептал: не предавайте! И не верьте, если скажут, что нет меня среди вас… ибо оставляю вам облик, а значит каждый из вас — я; ибо оставляю вам землю, а значит, каждый из вас — со мной; ибо оставляю вам магию… Люди стали последними избранниками Бога.       — Еще бы, любимчики. От крестов-то не увиливай!       — Кресты, — как мантру, продолжила Безымянная, — самый чистый и первородный символ истины. Вертикальный штрих — стихия магии, которой покорились Друи, горизонтальный — стихия животной природы, поглотившая Джендаро. Но истина всегда была посередине. И лишь верный выстоит, не поддаваясь ни животным, ни горделивым соблазнам… есть даже песня, вопреки той, что о танце смерти.

Отступит страх, грядёт восход — лишь не внемли соблазнам ворона: ни шагу вбок ли, вглубь, вперёд! И ни капли греха на уста… Замри, сестра. Спасётся тот, кто не ступит ни шага в сторону. Кто не смеет ни шагу в сторону!.. Ни шагу от центра креста.

      — Но ты — ступила, — жестоко прервал её Марсель, — станцевала! Бог больше не слышит твоих молитв.       — Ну-ну, богомольные вы мои, — ухмыльнулся Джендаро, пожалуй, самой премерзкой своей улыбочкой. — Раз так любите сказки, может, и нашу расскажу? В стае все верили в «Великого волка». Но вот о Друи и людях там ни слова: волк-то был всегда один, независимый и совершенный. Он был и богом, и дьяволом, одновременно и правдой, и ложью… и завещал не бояться всех этих вещей. Единственная ценность: жизнь, всё остальное — мишура. Дозволено всё, что продлевает её. У нас говорили: жизнь любит силу и не любит слабых. Любит хитрость и презирает лень. «Джен» — так древние называли жизнь — и есть цель, а «даро» (стая) — это путь к ней — и хоть сам я в эту бредятину не верю, звучит таки получше вонючих крестов. Наверное, и у Друи есть своя версия?       — Не сомневаюсь, — отвесил Виконт. — Вряд ли вы хотели бы её услышать, да и мы уже пришли. Так ведь?       Он проскользил взглядом мимо Марселя, остановив его на Безымянной. Та молча кивнула.       Перед ними раскинулась маленькая, беззащитная и мёртвая деревня. Она была до жуткого тихой: большая часть домов опустела, во дворах и на тропках стояла разруха — опрокинутые телеги, выбитые ставни, двери, развороченные мешки… Тем резче выделялась жилая изба на окраине. С покосившейся крышей и на криво сколоченных сваях, она стояла, заботливо украшенная мхом и венками полевых цветов. К дворику примыкал небольшой огород.       — Нам сюда, — пробормотала рыжая и уставшие путники двинулись в сторону оазиса среди мертвецкой тишины. Никто не нуждался в объяснениях про нападение Джендаро: деревня с молчаливым укором обнажала следы когтей, словно шрамы. Пустыми глазницами коровников следила за живыми гостями и усмехалась им деревянными зубьями надгробий.       — Я хоронила без священника, — грустно отозвалась ведьма, проследив за взглядом Марселя. — К моему приходу, останки убитых уже отравляли здесь воздух. Изабель закопала детей, но была слаба, чтобы рыть ямы для других…       — Изабель?       — Выжившая старушка. Они с мужем и внуком прятались здесь в старом погребе — враги гостили долго, стая успела сожрать весь скот. Семья тогда сильно оголодала, и непослушный внук не выдержал, сбежав из убежища — мальца заметили и убили. Дед сейчас плох. Изабель я стараюсь помогать, мы как-то справляемся вместе…       — Так ты теперь тут живёшь? — Гунмар обвёл взглядом облагороженный домик, ступив на крыльцо и сваливая со спины поклажу. Пятнистый бурый кот, почивавший у порога, возмущённо мяукнул, дугой выгнув спину и громко зашипев на мешок, из которого тот доставал клетку с проклятым. Марселя удивило, что к ведьме животное страха не питало: Безымянная взяла его на руки, чтобы успокоить.       — Ага, — ответила просто, — мы все тут живём. Я, дед, Изабель, кот Буся… дом хорошо сохранился. Печь исправно работает.       — Они знают, кто ты? А кот не охотится, когда превращаешься в мышь?.. — Гунмар скорее издевался, чем действительно желал знать, так как сразу прошёл внутрь, не дождавшись ни приглашения, ни ответа. За ним вошёл и Виконт.       — Буся боится обращения, так что… Да, Изабель знает, думаю… — теперь рыжая бормотала лишь для Марселя. Тот был единственным, кто остановился, как вкопанный, не в силах переступить порог.       Ведьма. Злая, кошмарная ведьма, что обманывает и убивает — та ли это худенькая девчонка, что стояла перед ним сейчас? Лаская кота, выхаживая старуху и деда, спасая от гибели незнакомцев…       — Когда ты раскапывала могилы, — он прищурился, хотя солнце не могло слепить осенним вечером, — …ты их хотя бы ела?       — Что?! Скажешь еще… — рассмеялась та, наконец опустив усатого на землю — тот недовольно вилял хвостом, всматриваясь в дверной проход.       — Значит, выходит неплохо… неплохо у тебя выходит притворяться человеком, — цинично заявил монах, наконец благословив порог и ступив внутрь.       Там, как и снаружи, царил уют. Лишь скрежет доспехов Виконта и вид жуткого двухголового кота в клетке отравляли воссозданный колорит избушки. Изабель и Безымянная по-женски хлопотали у печи, что разносила хлебный аромат, пока мужчины сидели за столом, обговаривая детали допроса… казалось, рыжую сейчас сильнее волновал овощной суп, разогреваемый на углях; совместимость его с сыром из поклажи Виконта — но только не пришелец из её родного мира, израненным калачом лежащий в клетке. Марсель понимал: такого фарса быть не может… эта по́гань сговорится за спиной, стоит отвернуться. Странно, что, до сих пор, они оба будто игнорировали существование друг друга. Не обмолвились ни единым словом…       — Ну вот и паляничка готова! — стянув непослушные пряди платком, Безымянная заправски вынула румяную выпечку из печи, выкладывая все подготовленные яства на стол. Марселю пришлось убрать книгу.       — Неплохо вы разжились, — присвистнул Гунмар. — Так и знал, что ты свои способности на всякую дребедень спускаешь…       По окончанию сытного (едва ли не праздничного) ужина, старушка удалилась, сопроводив на свежий воздух и хромающего деда. Желание гостей обсудить какие-то свои дела хозяева принимали и понимали с такой благодарной покорностью, что казалась Марселю немыслимой по отношению к ведьме …       — И совсем не дребедень, — в итоге заключила та, собирая посуду. — Я всегда мечтала использовать свою силу так…       — Не осмотришь отшельника? — Виконт кивнул в сторону клетки, где по-прежнему мёртвым грузом лежал двухголовый: бодрствие выражалось лишь шевелением его хвоста.       — Да, — нехотя выдохнула та, осторожно подходя к клетке. — Я его знаю. Прислуживал ведьмам в надежде стать чьим-то фамильяром в те далёкие годы… сейчас уже сложно сказать, что он знает. Там неохотно подпускают таких к информации.       — Нам нужно лишь узнать, где находится гроб, — загадочно процедил Виконт, глядя на кота, что перестал и хвостом шевелить. — В последний раз мы искали с отрядом — нашли её труп именно в гробу. В подвале. Тогда его охранял какой-то хмырь в татуировках… не знаю, кто это, но всё прошло паршиво. Если кот с ним знаком, лучше пусть на него и выведет.       — В татуировках?.. — Безымянная зажмурилась, словно пытаясь вспомнить. — Вроде старика с длиннющей бородой?..       — Нет, — Виконт поднялся с лавки, пнув ногой клетку, чтобы узник хоть на это среагировал. — Выглядел юным. Мы посчитали, он ведьмак твоего посвящения, или около того. Обколот невесть чем с ног по шею: точно не скажу, какие там были рисунки.       Рыжая напряглась, сосредоточенно уставившись в пол, перебирая пальцы. Марсель следил за ней с внимательностью охотника: он был уверен, что она не «пытается вспомнить», а просто решается, скрывать ли правду.       — Среди моего посвящения не было ни единого ведьмака, — выдала наконец. — Была бледная, угловатая и забитая девка-гермафродит, но она и себя защитить-то не могла; потом еще пара испорченных женщин, что совершали грех друг с другом… жуткая ведьма Кассандра…       — Нет. Это был мужчина, — разочарованно выдохнул тот. — Я пытался у Безликой о нём выяснить — ничего. Будто не существует.       — Вот и я ничего не знаю, — озлобленно подал голос кот. Никто не ожидал, что он что-то скажет, а потому умолк каждый. — Если даже в памяти ведьм его нет — чего ждать от меня?! Я отшельник. Пусть она вам сама и расскажет, как к нам относятся…       — Бедненький мой, — Гунмар ловко выудил платиновый гарпун из рюкзака, принявшись немилосердно вонзать его в головы узника. — Не она, а ты! Ты тут нам сегодня всё расскажешь!       — Перестань, — неожиданно вступилась Безымянная, и по телу Марселя поползло удовлетворение: вот оно! Сострадание ко злу, защита своих… недолго же она продержалась. — Дай мне его лапы осмотреть.       Виконт и Гунмар со всей осторожностью открыли клетку, подготовив соответствующую защиту. Пленник отчаянно сопротивлялся, пытаясь выдрать своим мучителям глаза, но общими усилиями был с лёгкостью подавлен.       — Чёрт! — Безымянная держала в обеих ладонях уродливые конечности существа, показывая остальным продольные порезы на подушках пястей. — Это порезы от контрактов! По одному на каждой… Он фамильяр!       Повисла напряжённая пауза. Выдирающегося уродца затолкали обратно.       — Сразу у двух хозяев?.. — растерянно произнёс Марсель. — Так разве…       — Думаю, первый контракт был разорван, — заключил Виконт. — Хотя нечасто встретишь отшельника, которого возьмут второй раз. Насколько помню, преданность первой хозяйке священна — второй контракт такой силой уже не обладает.       — Так ты всё-таки нашёл к кому приткнуться, — покачала головой Безымянная, наблюдая за горделивым поведением кота. — Дважды…       — С твоего побега многое изменилось, набожная ты паскуда, — съязвил тот. — Вам лучше выкинуть меня на ближайшей обочине. Когда за мной придут, в тени вы больше не останетесь — даже если победите. В чём, кстати, сильно сомневаюсь.       — Гладко стелешь, барин ли какой… — расхохотался Гунмар. — Да ты сдохнешь прежде, чем тебя найдут! Твой выбор лишь — насколько мучительно, если понимаешь, о чём я…       Переговоры прервал внезапный женский крик. Звучавший откуда-то снаружи избы… первой, и самой страшной мыслью Марселя было: за котом всё же пришла его хозяйка. Но Безымянная вскочила первой:       — Это Изабель! С ней что-то сл…       — Сидеть! — властным голосом приказал всем Виконт, рефлекторно сжимая рукоять арбалета. Странно: никогда прежде Марсель его не замечал. — Ты идёшь со мной, — приказал он монаху, — остальным — не отходить от клетки.       — Я с вами! Моя старушка…       — Нет, — франк обернулся на ведьму с таким лицом, что та смолкла мгновенно. — Марсель, вперёд. И тихо.       На улице ярко светила луна. Звуки доносились из-за ближайшего холма, становясь всё отчётливей по мере приближения. Это был разговор. Старик спорил с женой, покрывая Изабель такими словами, каких Марсель прежде и не слышал в своём монастыре…       Знаками показывая ученику, как правильно подкрасться, Виконт привёл их под дерево, откуда залитая светом поляна просматривалась лучше. Вздох изумления едва не выдал обоих: Марсель и близко не ожидал увидеть между стариками свою книгу. И уж тем более не ожидал, что они станут красть её, а потом еще возьмутся читать…       — … так ведь и говорил тебе, дура ты соломенная! Что ведьма она!.. славно хоть батька мой в писарях, а так бы что?! Да я из-за неё никак и не оправлюсь, видно что жизнь из меня всю выпила… уж не бывает на свете добрых людей, я тебе говорил! Так-то ведь и говорил!..       — Ой, горе ж!.. Да как же я…       — Значит, правду это про вас, баб, говорят, да?! Что пока мужики свою кровь проливают честно, вы за их спинами прячетесь… а потом из-за спин этих — как вопьётесь в шею, упыри! Со своим бесовским танцем… так-то людей всех и губите! Так или не так?! Что молчишь — и ответить нечего?!       — Ой, так… ой, мамочки! Дура твоя Изабель, сама беду за порог пустила…       — То-то еще, что сама пустила, за то ремня бы… а раз это правда всё, что про то говорят, — так что ж ты внучка нашего, Гастона… что ж ты его не защитила, душегубка?! Танцем этим вашим!.. А деревня-то, деревня!.. Зверолюди твою корову доедали — а ты как мышь в погребе сидела!       — Так ведь я-то!..       — Мол-Чи! Ой молчи, пока цела, не то спуску не будет…       Старушка вновь застонала навзрыд, сама же и закрывая себе рот руками. Марсель вышел навстречу, не успев даже удивиться тому, как злоба подняла увядающего старца с колен, заставив замахнуться — нужно было срочно забрать у них книгу. Виконт вышел следом.       Бранный диалог продолжал отдаваться в ушах даже после того, как всё было кончено: увидев гостей, хозяева присмирели, но было ясно — Безымянной больше не рады здесь.       — Уходите на рассвете, — шептала Изабель, теперь обнимая и успокаивая глухого к её ласке деда. — Мы переночуем в другой избе, только… отведите это чудовище подальше. И убейте её. Молю!..       — Ты знала, что она ведьма, — Марсель прижал к себе книгу, всматриваясь в содрогающиеся губы старухи. — Не могла не знать. Она ведь обращалась в мышь.       Та отвернулась.       — Да кто ж её поймёт, сынок… кто скажет, какая сила от добра, а какая — от дьявола?..

***

      Она сидела на крыльце одна: тонкая нескладная фигура в ночном сумраке. За разорванным в клочья облаком уже плыла полная луна, оскалом бросая свет на взлохмаченные волосы огненного цвета. Под тусклыми бликами они приобретали унылый оттенок бурого.       «Безымянная». Непривычно было общаться с кем-то, лишённым имени, прошлого, (да и всего человеческого), но Марсель уже давно занимался непривычными для других вещами. Он решил задушить в себе чувство брезгливости и сейчас, дав волю стремлению изучать. Вдохнув свежий осенний воздух, присел на крыльцо рядом с ней, свесив ноги.       Незнакомка. Или уже нет?       — Меня зовут Марсель, я был монахом, — наконец, пробормотал о себе. — Сбежал, чтобы убивать таких, как ты.       Она слабо улыбнулась, качнув головой и с грустью обратив взгляд к своим босым ступням:       — Они… не такие, как я. Но ты прав. Я тоже сбежала, чтобы это закончилось — кто-то же должен. Сделать так, чтобы всё это закончилось.       Соскользнув с грядущей паперти раскаяния, рыжая поднялась, ступая по скользкой траве. Лунный свет обнажил её, охватив безжизненный цвет лица, блестящие глаза, и… костлявый треугольник, расширяющийся от впадины носа вплоть до обнажённых зубов черепа. Лишённых губ, кожи, крови: монах и прежде слышал, что ведьмы преображаются под луной. Но никогда прежде не наблюдал это воочию.       — Уродство, верно? — бросила та за него, горько усмехнувшись. — Старшие ведьмы называли это «меткой». Они проявляются после ритуала, разные у каждой, но у всех — по одной причине: того, что там, в пустотном белом огне, к нам прикоснулась Матушка Смерть… некоторые верят, её действия что-то означают. Другие считают случайностью. Для меня это послание никогда секретом не было: Смерть зажала мне рот обеими руками, когда мы встретились с ней в костре. Хотела, чтобы я молчала. Они все хотели, чтобы я молчала…       — И кто она? Эта «Матушка Смерть»… Неужто сама смерть?       — Конечно нет. Очередная ложь старших ведьм. Это всего лишь старый призрак. Она напоминает Друи, и, думаю, ею и является — известно, что ведьмы появились благодаря связи Друи с человеком, и связи весьма греховной. Об этом есть мозаика в их проклятом лесу: чёрная рабыня Ива скрывалась после неудавшегося восстания против господ, когда встретила там загадочную Друи, с которой они стали женоложицами… Друи подарила ей тайну ведьмовского ритуала.       — Тьфу, ведь!.. знал, что без них не обойдётся, — с отвращением буркнул тот себе под нос.       — Мерзко, куда там. Нас заставляли учить эту паршивую историю. Но у всех свои шрамы, Марсель, и я… с самого начала заметила твой.       Он вопросительно поднял на неё напряжённый взгляд, лишь затем осознав, насколько прост и очевиден ответ. Ну конечно. Клеймо креста на внутренней части предплечья правой руки — отметина каждого, кто с младенчества вырос в церкви, будучи «клеймён» в монахи. У мужчин это была правая рука, у монахинь — левая.       — Мой крест — не шрам. И пусть он выжжен, это чтобы я не забывал, кем являюсь…       — Вот так и с ведьмами. Их метки, знаки, — она провела по щекам, брезгливо касаясь татуированных чёрных «капель», — не дают им забыть… «Нам». Навсегда отделяют от людей.       Безымянная медленно и неловко вернулась на место, погружаясь в собственные мысли. Марсель постарался мужественно отнестись к тому, насколько близко к нему сидит — пусть изгнанная, — но всё же вполне состоявшаяся ведьма.       — Скажи, какими были другие? Ну, те, с которыми тебя посвящали.       — Мерзкими и жестокими, — ни на миг не задумавшись, хмыкнула та. — Сейчас в живых остались только двое: Кассандра — эгоистичная и несносная даже по меркам ведьм, и Краус — невнятное двуполое существо, тряпка и редкостный бездарь. Все остальные пали жертвой «полночной резни».       — Резни?..       — Ага. История, которая тебе понравится, — она не без злорадства усмехнулась, по-детски начав раскачивать ногами, — это случилось ровно в полночь. Практически сразу после того, как я решилась бежать, иначе вряд ли бы выжила… накануне Кассандра сильно повздорила со старшими — её претензии на признание всегда ими оспаривались, за что она жестоко мстила. Вот и в тот день её снова посадили в подвал. Там обычно держат пленников. Тогда я сбежала навсегда, но позднее — нашла Виконта, и по отчётам Безликой он рассказал, что в ту ночь остальные тридцать учениц были зарезаны. Головы отделены от тел. Их так никто и не смог найти… а Краус и Кассандра выжили! Чёртово безумие. Почти легендарно: могу представить лица старших в тот момент… за одну ночь пало целое поколение, целое «великое будущее»! Оставив лишь самых нелюбимых учеников. Подозрение пало на них, конечно. Но у Крауса не хватило бы ни способностей, ни смелости, — Кассандра же, как и обычно, страха не выражала. И она определённо имела мотив, потому как неоднократно хвастала, что способна в одиночку справиться со всеми ученицами своего посвящения. Некоторые подозревали и меня, конечно… в тот момент, всё же, бестия сидела в подвале. Но по мне, так это всё равно была она: я училась с Кассандрой и знаю, на что способна эта тварь, поверь — на всё. Кроме сострадания. Полуночная резня идеально вписывается в уродства её личности, и, думаю, старшие это заметили.       — Знаешь…       — У Кассандры нет меток Матушки Смерти, — она перебила его, раззадорившись от рассказа. — Говорят, так случается с некоторыми ведьмами, сердце коих особенно черно. Например, с Лилит… Матушка Смерть не касалась ни её, ни Кассандры — случайность? Что до Крауса: по словам этого уродца, Смерть прижала его к груди так сильно, что метка распространилась на всю голову. Теперь под лунным светом у бедолаги и вовсе нет лица. Только череп. Поговаривают, если метка разрастётся по всему телу — посвящённый уже не возвращается из костра…       — Знаешь, я думаю, резню мог устроить кто-то еще, — всё же перебил её в ответ Марсель.       Она склонилась:       — Кто?..       — Безликая.       — А, — рыжая усмехнулась, — ну, это вряд ли. Слушай, знаю, что прозвучит странно, но — я видела «Безликую» в лицо. Это Хильда. Сомнений нет, только она и могла бы. Хильда тайком помогает ведьмам бежать. Именно благодаря ней я здесь.       — Кто?..       Та махнула рукой, мол «неудивительно»:       — Древняя ведьма, одна из старших, состоит в совете, и потому практически не покидает Гору — никто из охотников и не слышал о ней. Зато во времена становления Лилит именно Хильда была той, кто восстал против её выходок. Кто был против жестокости… Они даже сражались…       Марсель замер, ощутив, как колотится сердце:       — Так значит, это она! Виконт уже знает?!..       — Виконт… мне не верит, — негромко выдохнула та, многозначительно опустив глаза. — Впрочем, я к тому, что «резня» — не на совести Безликой. Хильда бы так не поступила. Никогда.       — Ведьмы непредсказуемы, Безы…       — Ах да, «Безымянная», — вновь улыбнулась та. — Я отказалась от предложенного имени еще во время посвящения. Краус говорил, они все ненастоящие, пустышка — они с Кассандрой назвали себя сами, а я… не хотела менять одну ложь на другую. Помню, старшие разозлились. Сильно.       Марсель тоже хмыкнул в ответ, устало позволив себе улыбку:       — Тебя послушать, так ты святая среди грешных…       Она грустно замолчала, неожиданно для монаха глубоко восприняв сказанное и бегло бросив под нос строчки Песни, скрывая глаза.       — Ты прав. Бременем греха… я не отличаюсь от тех, кого ненавижу. И ни случайно спасённые старики, ни молитвы, ни единое слово покаяния — уже не смоют крови, застывшей на руках однажды. Марсель… я не питаю иллюзий. Не считаю, что Бог меня спасёт. Ты ведь это понимаешь?       Монах всё еще с недоверием, но теперь и с удивлением взглянул на бесхитростный профиль девушки. Глубокую идею бескорыстной молитвы он не встречал даже среди дорогих сердцу друзей-монахов — что уж говорить про «мирских» простых женщин?       — Прощения я не жду. А смерть — заслужила. Наше знакомство с Виконтом началось с моей просьбы о ней, но он… убедил меня задержаться. Тогда я поняла, что могу быть полезной, но, как только перестану — поверь, я уйду, Марсель, я знаю, как это сделать. Знаю, как убить ведьму… и разве не об этом просила старушка Изабель?       — Так ты слышала, — неловко отвернулся Марсель, неволей прогоняя в мыслях недавний диалог с Гунмаром. — Да. И я считал, это правильно. Виконт отказался.       — Виконт слабак, — неожиданно злобно процедила ведьма, что мгновенно приковало внимание монаха снова. Заставив обернуться на раздосадованное лицо собеседницы, скрытое в полумраке: оно выражало бессилие, знакомое ему не на шутку. — Не понимает, с чем имеет дело! Он думает, проклятые — охотничьи трофеи, дичь, просто страшные и опасные звери… но они гораздо хуже. И опасность их в другом. Ведьмы — преступление против человечества, — всего, что на этой земле есть святого. Их гнилое общество — рассадник премерзких идей, а тела — издевательство над женственностью и материнством… и я не говорю сейчас о том, что они убивают. Это только верхушка — то, что они убивают. Я видела, что скрыто на глубине.       Оба помолчали.       — Что?.. — монах сам удивился робкому шёпоту собственного голоса.       Рыжая пожала плечами, вложив в это движение едва различимую скорбь. Её голос необъяснимо поник, но не дрогнул:       — Протест?.. Однажды и навсегда. Они не дают от него отвернуться. Даже после того, как всё случилось… ты этого не видишь. Не можешь. Но это — и есть самое худшее. То, что, отнимая способность рожать детей и приобретая силу, ведьмы отрицают реальность, в котором их место в доме уже было предопределено их телом однажды. Они совершают страшное преступление… против природы. Против семьи. А значит — и против себя, хотя сами того не понимают. Эти беспамятные девчонки, их бесполезная боль, кошмар с «перерождением» и новой жизнью внутри трупа — пусть называют свободой, сколько хотят! Суть обучения ведьм — держать младших ведьм в подчинении. Наказывать их за слабость. Закрывать их глаза на то, что есть другой, совсем иной мир: в гармонии с остальными, в смирении со своим предназначением… я не смогла им этого простить. Попытки лишить нас этой жизни. Я… — её голос оставался ровным, хотя глаза уже заметно повлажнели. — Если бы не эта чертова песня, я… кто знает, что было бы, если бы я не…       — Станцевала?       Она молча кивнула.       — Но ты пыталась кого-то спасти. Твой знак об этом.       — Плевать, — она оскалилась сквозь слёзы, — знаешь, что говорят о «ведьмах сострадания»? Что мы предательницы, ничтожества. Что «такие, как мы» захотят найти свою «любовь», рано иди поздно станут отступницами — и мне это твердили задолго до того, как я сбежала. Ха! И где тут хвалёное равенство?! Таких, как я — преследуют, убивают. Чтобы не рассказали вдруг лишнего… у ведьм иерархия.       Монаху уже не раз приходилось опрашивать жертв, пострадавших от ведьмовской жестокости во время своих путешествий. И пусть Безымянную нельзя было так назвать, он повёл себя с ней, как и с ними: выдержал паузу, дав время эмоциям, после чего мягко направил в нужное себе русло. Иерархия ведьм — от кого ещё можно было это узнать?.. Наверняка Виконт разбирался, но вот с ним он делиться не спешил, — тут же, сведения лились рекой, успевай направлять и записывать… спустя какое-то время Безымянная разговорилась.       — Знак страха считается древним и почётным — его ведьмы живут несравнимо долго, и так же долго сохраняется гниль в их сердцах, уничтожая всё остальное, — всё, что не выстояло однажды перед силой животного страха. Увидишь клеймённых знаком «глаза» — лучше сразу беги, Марсель. Они не знают жалости к другим. Кроме Хильды, не могу вспомнить ни одну, что пеклась бы о ком-то, кроме себя — той, внутренней себя, что решилась однажды спастись от страха убийством… этот выбор они повторяют. Снова и снова. Они застревают в нём, как и прочие ведьмы, но эти... — вздохнув, она мотнула головой, — они — те, что по-настоящему выбрали себя за счёт других. С тех пор чаша их весов не меняется. Неудивительно, что живут долго… это то, для чего они умирали. Чтобы только жить.       — Так… ну а те другие? Вроде как, настоящие убийцы…       — Ведьмы ненависти? О, так они вовсе не образец. Как и ведьмы сострадания, появились последними. Пока мало что известно о них, кроме их затравленности, равнодушия напоказ и способности постоянно впечатлять, — притом, — независимо от положения знака, — ведьмы ненависти, как правило, живут болезненную и несравнимо короткую ведьмовскую жизнь. Про их смерти тех саг и то куда больше… да и травма их держит куда более строго: как правило, гоняются потом за призраками своих «врагов». Скашивая жизни направо и налево, чем людям и известны… Я их от души презираю: в отличие от ведьм страха и расчёта, обожающих себя самих, ведьмы ненависти обычно алчны до кого-то другого. Жалкое зрелище. Впрочем, так говорят и про ведьм сострадания, а уж они — «первосортное посмешище» в кругах ведьм.       — Кто же тогда «образец»? — Марсель неловко пошатнулся, отгоняя тень дремоты от любопытства, удерживающего его в сознании.       — По правде?.. На этот вопрос есть ответ. Но он не всем нравится. Когда в мире ведьм появилась Лилит, она обострила неравенство — говорила, есть настоящие ведьмы, а есть случайные. И мол, к тем, кто танцевал с мыслью стать ведьмой, нельзя относиться так же, как к тем, кто решал танцем свои проблемы. Что танец был создан для первых. И только они меняют мир ведьм по-настоящему. Конечно, очередные бахвальные бредни… речь шла о ведьмах расчёта, но она их — и себя, — так никогда не называла. Вв конце концов, «расчёт» — не эмоция… и то, что на самом деле способно толкнуть человека к танцу, заставив убивать, мучительно умирая — не может быть просчитанной выгодой. Нет. Скорее одержимость. Нестерпимое желание власти. Лилит была такой ведьмой — «желания». Ей всегда и всего было мало; отрицала любую другую силу, как ту, что может быть достойна смерти за неё, но Хильда, — наша Безликая, — рассказывая об этом, говорила, что, как и любая ведьма расчёта, Лилит была не в меру горда… так что не стоит в это верить. Все ведьмы настоящие. Случайных среди них нет.       Марсель нахмурился, стараясь выловить в этом долю практических знаний:       — Значит, тех ведьм, кто по желанию…       — Их стоит опасаться, — правда, но и не только — среди них… вот уж, как есть. Среди ведьм желания никогда не было беглянок. Они удивительно преданны обществу ведьм. И именно этим опасны…       — А если бы я встретил одну?       Безымянная рассмеялась.       — Думаешь?.. Ну, в этом случае, подойдёт только крайний метод. Попытайся её сжечь.       — От ведьм страха — бежать, ведьм расчёта — сжигать, ненависть убьют себя сами, а сострадание — итак уже всех предали?..       — Выходит, что так, — весело усмехнулась та.       — Нет. Не так. Лучше сжигать их всех. Лучше, — он недвусмысленно уставился ей в глаза, вкладывая в этот жест то немногое, что сейчас испытывал, — лучше не делать ни для кого исключений.       Безымянная смолкла, медленно и опустошенно смахнув радость с лица, усталым движением руки скользнув от переносицы за ухо. Бегло заправленная прядь волос вновь обреченно упала ярким лоскутком на побледневший профиль.       — Может.       Марсель поднялся, заметив, что взгляд она отвела: значит, и смотреть в лицо боится? — мимолётно похвалив себя за эту победу, он затолкал книгу обратно в юфть.       — Ты всего лишь…       — Я не умела читать. Кассандра и Краус на моём фоне казались холёными богачами; не обладала силой — мне говорили, единственный способ научиться — делать себе больно, снова и снова; я не умела даже дружить… этот наш заложник-кот, которого там все презирали — и тот затем выбился в «свои», а уж как он искал хозяйку!.. Я — не понимаю их. Никого из них. Среди ведьм я чужая, но ведьма — среди нормальных живых людей. Всего лишь беглянка, пыль. Девчонка без прошлого, убийца без лица, грешница — без права на прощение. Всего лишь никто, но, Марсель… иногда и пыль под ногами господ становится скользкой, и те падают, сворачивая шею. Не сдавайся. Ты сможешь… Сжечь их всех. Если хочешь — и, если ты правда хочешь… я стану первой?..       Монах всматривался в неё недоверчивым взглядом, но, в то же время, где-то внутри — удивлённым, восторженным сердцем мальчишки, что впервые врасплох застал то, чего раньше нигде не видел. Встретил то, чего не существует! Бывают ли умные девушки?.. вопрос с подвохом. Конечно, он не до конца верил в искренность рыжей ведьмы, — но, надо признать, даже если всё сказанное ею сейчас было ложью, — иметь же надо голову, так притворяться…       — Ты говоришь то, что я хочу услышать.       — Но ведь ты слушаешь?.. То, что я хочу сказать.       — Хорошо… ладно! Буду рад убить тебя лично, когда придёт время.       — Договорились, — она оживилась, будто и правда обрадовавшись его согласию. — А время… моё время давно пришло. Я — труп с лицом убитой мной девушки. Сам смотри!       Резко выбежав под лунный свет снова, рассмеявшись, будто пытаясь скрыть таким поведением боль, (Марсель не раз наблюдал хохочущих пьянчуг с разбитыми носами — кривую интонацию их смеха ни с чем не путал), она до абсурдного мило кружилась в своём потёртом сарафане, — в каком-то потерянном танце, среди лучей, беспощадно обнажающих проклятый вид.       Нежная девичья кожа сменялась жилистыми костями. Звонкий голос мешался с шумом деревьев, заморосившим мелкой зыбкой противным дождём среди глухой ночью вымершей деревни. Огненные волосы распустились, расстилаясь волной… она была, нет, — казалась! — такой брошенной и такой невинной в своём одиночестве, что монах в ужасе встретил внутреннее желание… нет! Ну нет, проклятье! Ошарашенный собственным грехом, он тотчас развернулся, вбежав в избу, но столкнулся на пороге с Гунмаром.       — Ох-йой, — хрипло бросил тот, — беги-беги, малыш. Недетское время — полночь. Наша мёртвая подруга не пьёт чёртово молоко. Скоро… начнётся.       — Не пьёт что?.. — раскрасневшись, он обернулся. Потеряв последнюю надежду уснуть: Безымянная, словно подбитая, упала на одно колено, извергая из себя потоки жуткой чёрной слизи. Её несчастное лицо было заплаканным, а тело содрогалось в омерзении к себе.       — Плохие девчонки платят каждую ночь за свои злые танцы… и нет среди них неплательщиц. Потому что и хороших среди них — нет.       В небе со свистом разлетелись вороны.

***

      Что значит — «горе»? Марсель, встречающий горестные картины сплошь и рядом, — везде, куда приходил, — думал, что знает ответ. Оплакивающие убитых бывали его собеседниками куда чаще, чем ими становились родственники их убийц. Он знал: это тяжело. Знал, что говорить им, а чего не стоит. Чётко припоминал, как раз за разом совершал одну и ту же ошибку, пытаясь приободрить матерей рассказами о том, что в мире уже появился герой света — знатный, умный, несказанно талантливый в сфере уничтожения нечисти франк… конечно, это мало кого ободряло. Скорбящая семья могла с ревностью клеща осыпать его лишь одним вопросом: сможет ли великий чудотворец вернуть им убитого ребенка? Не получив кивка в ответ, они мгновенно теряли интерес.       Иного можно было ожидать на землях самих франков, не подневольных Империи: здесь истории про охотника встречали с замиранием сердца. В отличие от прочих баек, рассказчикам не приходилось привирать — геройства Виконта были на слуху: у каждого третьего из городских находился знакомый мальчонка из приюта, однажды вернувшийся в черной броне с отрубленной головой ведьмы.       Для самого Марселя именно он и становился опорой в миг отчаяния — образ победы. Таинственный и дерзкий образ бесстрашного Виконта, что окунал холодными ночами в огонь, — с каждым днём его искры всё сильнее разгорались в сердце, давая силы идти, добиваться, и действовать… монах всегда щедро делился этим чувством с теми, кто был лишён его. С теми, кто больше не верил.       Поэтому таким исступлённым, бессильным и бессмысленным, как сейчас, он не чувствовал себя никогда раньше… ведь теперь, стоя прямо перед ним, не верил уже сам Виконт. Он замер у могилы. На коленях. Опустив седую голову в нервно содрогающиеся ладони, едва сохраняя видимое спокойствие голоса, которое нарушалось лишь далёким криком ворон:       — Похороню её здесь. Она бы хотела… хотела, чтобы ее похоронили здесь.       Кто — «она»? Кого — «её»?.. Марсель решил не спрашивать первым. Его внимание приковало надгробие — «Кристоф Леклэр» — длинная и высокая могильная плита без портрета: ни рельефных почестей, ни цветов… затем он замер, внезапно встретив глазами «годы жизни». Нет… не может быть! Как?! Умер в двенадцать лет? Это резко выбивало почву из-под ног, лишая смысла всего, что он слышал о нём раньше. Ведь Кристоф, сын Виконта, исчез с отрядом в колдовском лесу уже будучи взрослым и крепким. К тому же, он не был найден, а потому и в его гибель ещё не все верили… что еще более странно, сейчас Виконт выглядел так, будто ему всё равно не только на ведьм, но и на смерть родного сына. Он оплакивал кого-то другого.

— День и ночь уходят прочь. Бесшумно и стократно. Смерть и грех породили их всех, — но мы их зароем обратно. Смерть и грех — подарили им жизнь. Они упыри тех жизней чужих. Смерть ли, грех, демонический смех — но мы их зароем обратно. Всех. Всех. Всех.

      Пока Гунмар напевал под нос ведьмоохотничью песню, Виконт без зазрения совести и снова — без малейших объяснений, — начал раскапывать могилу. Марселю оставалось только ошеломлённо наблюдать за этим, стараясь угадать, настолько ли горюющий старик обезумел, чтобы пытаться оживить давно погибшего сына. К успокоению монаха, сентиментальностью Леклэр не отличался: в захоронении оказалась урна с прахом, а значит, тело было намеренно и прагматично сожжено им, чтобы предотвратить некромантию. Коснувшись её движением, скорее уж напоминающим поглаживание по щеке, — он так же быстро начал закапывать всё снова, даже не пытаясь донести остальным, что делает. Лишь минуту спустя Марсель это понял. Виконт достал изнутри оружие.       Арбалет великого охотника был легендой: изначально единственный, созданный лишь для него из чёрного дерева того самого леса, которое ни до ни после никто не мог обработать, он вдобавок сливался с любой поверхностью, как хамелеон, до последнего заставляя нечисть верить, что им ничто не угрожает… пока их насквозь не пронзала серебренная стрела.       — Я думала, второго такого нет? — Безымянная с опаской попятилась, первой осознав, что то, что охотник держит в руках — не может быть тем же, что незримо висит у него за спиной.       — Все думали. Но их самого начала было два… какой-то частью себя я верил, что у меня будет наследник еще до всех этих лживых пророчеств. Впрочем, Кристоф так и не научился хорошо из него стрелять. Это её арбалет.       — Сожалею. О гибели вашей жены, — наконец, выдавил из себя Марсель. Он не был уверен в своей догадке и подсознательно хотел, чтобы с ним поспорили, наконец, рассказав всю историю, расставив точки по своим местам… ведь, конечно, Кристоф не только стрелял из арбалета, но и был известен, как хороший охотник. А не двенадцатилетний мальчишка, неспособный удержать в руках оружие.       Виконт криво усмехнулся, глядя поверх надгробия — куда-то в лес. На его лице не отобразилось глубоких эмоций, но голос неожиданно выдал куда больше, чем ожидал каждый:       — Ни жены, ни матери для моих детей. Я был один. Делал всё сам. В конечном счёте — это и было ошибкой.       Он бросил оружие на землю так, будто то больше ничего не значило:       — Проклинаю день и час, когда подарил ей эту штуку. Может, из меня и был толковый отец для Кристофа, но для неё?.. нет. Я так и не смог воспитать дочь. Крисс… и ведь назвал её Кристой только потому, что чёртов провидец не предсказал мне имени для девочки! С того самого треклятого пророческого вечера, когда на пороге в дождь появилась старая ошибка, постучав в дверь, держа в руках два свёртка — двойняшки, сказала она… я был бесплоден. А она могла солгать. Почему я поверил?.. С того самого вечера, это всё — провал. Мой провал. Слепые фантазии о том, как всё могло случиться… сын-охотник и дочь-дворянка, наследие статуса и пути, разделённое на двоих — так я себе представлял. Воображал, когда обучал их. Не знаю, почему голос разума не подсказал мне тогда очевидное — ты окончишь в одиночестве, с двумя трупами на руках. Один из которых сожжёшь… из страха перед теми, с кем всю жизнь сражался без страха. Второй — даже не найдёшь.       Он помолчал. Спустя затяжную паузу достал из поклажи трубку, набивая табаком — прежде Марсель никогда не видел, чтобы он это делал:       — Итак, я один. Был один. Лишь я, они, и чёртово предсказание. Провидец обещал, мой наследник никогда не умрёт от рук ведьм, старый лживый ублюдок… Я никогда не представлял себя отцом. Не смотря на то, сколько успел вырастить чужих мальчишек. Эти — не были чужими, своя кровь — я узнавал её на их лицах: они были так мало похожи друг на друга, но притом оба — похожи на меня… и я будто сошёл с ума. Нянчил их с пелёнок. Не уверен, что какому-либо мужчине приходилось это делать: двое кричащих ртов, каждый день, ночи напролёт… она всегда кричала громче. Хотела внимания. Не знал тогда, что делать с девчонкой и как вообще воспитывать — было лишь приблизительно ощущение, что всё время поступаю неправильно. Так и было… Крисс росла не похожей ни на что, что я видел раньше. Таких женщин вокруг нас просто не существует: она была хитрой, могла прокрасться мимо с ловкостью вора, но умела применить и физическую силу, читала заклинания — так бегло… Кристоф не успевал даже понять, как оказывался на полу. И я знал, что так не должно быть, конечно. Её желание всегда быть лучше брата выглядело нездоровым, но может… именно поэтому я так привязался? Всё это жутко напоминало меня самого в детстве. В итоге, лишь к её двенадцати я смог заставить себя начать ей отказывать, избегать тренировок, записать в школу благородных девиц… я пытался донести до Крисс, что именно ей отдаю всё своё состояние и статус. Что в качестве приданого она получит усадьбу моей юности, земли!.. наш род. Хотел показать, что все её способности и даже эта странная жажда власти прекрасно покажут себя в управлении другими, но охота?.. на ведьм?.. это просто резня. Не то, где ей было место. Не то, на что стоит тратить жизнь… Чёртовы двойняшки будто делили меня напополам: Кристоф — он всегда оставался спокойным, рассудительным, каким я, наверное, казался многим со стороны, но именно Крисс — была той, каким я видел себя изнутри. Одержимой. Ненасытной. Меня пугало, с какой точностью подчас она мне подражает… и когда пришлось поговорить с ней о поведении, я предупредил, — дальше дороги расходятся. Скоро она расцветёт в красивую, умную девушку, а брат станет настоящим охотником, — и это то, как вещи предусмотрены, чёрт возьми, как и должно было быть с самого начала!.. В конце концов, я был дерьмовым отцом уже тогда. Когда решил её оставить. Ещё младенцем нужно было сдать её в Храм Вечного Тумана, лучший из существующих женских монастырей — не обучать, не переделывать её под себя, будто она очередной расходный мальчишка. Крисс могла бы быть счастлива там — я отнял у неё это счастье. Потому что привязался. Потому что… уже успел влюбиться в её милые капризы, да и она до поры справлялась лучше брата, а я потакал — не умел ей отказывать. Но в тот день я был твёрд: мы поехали в моё старое имение; я уложил их спать наверху, спустился в подвал продолжить тренировки, — поутру к ней должны были приехать лучшие воспитатели и няньки, — она бы тут осталась, а мы с Кристофом пошли бы дальше. Я наконец был чист. Наконец принял решение перестать зверски подвергать свою дочь и её красоту опасности, обучая обращению с ножами. Так гордился собой… что не оставил в их комнате защитных рун…       — О, Господи! — Безымянная прикрыла лицо руками, с состраданием глядя на сгорбленную и опустошенную фигуру старика. — Это случилось в ту ночь?.. Они… пришли за детьми?!       — Да. К тому моменту о чёртовом пророчестве уже все были наслышаны — и ведьмы такого терпеть не стали. Они пришли за ними. Проверить. В ту ночь, — помню, как на скорости вбежал по старым ступенькам, едва услышав её испуганный крик, — окно было выбито, всюду осколки, брызги крови: она была ранена, а он… был убит. Мой мальчик… моё будущее. Маленький храбрый Кристоф. Он сопротивлялся, защищая сестру, единственный наследник всей моей бессмысленной жизни, единственный — среди тысяч других оборванцев, — кто был мне действительно дорог. Отнят у меня. Навсегда.       — Что стало с ней?.. — монах растерянно сел на сырую землю, не сводя с наставника глаз.       — Жива. В слезах, порезах: ведьмы успели скрыться, услышав, что я подбираюсь, — они не успели её прикончить, а может, не видели смысла — в конце концов, лишь хлипкая девчонка… моя девчонка. Всё, что у меня осталось.       — Они поплатятся! — мгновенно заверил его тот.       — О, они и правда поплатились. Поверь. Но это случилось позже… после убийства сына я сломался, и уже не смог отпустить дочь — мы будто стали единым целым в желании отомстить за Кристофа. Я согласился, что няньки, платья, институт благородных девиц — всё это может подождать. Нас ждали дела посерьёзнее. Пока Крисс взрослела, я уже планировал тот самый «великий» поход, в котором большинство этих паскуд, — и даже самые именитые из них, — гибли как мухи, как жалкий ничтожный скот. Конечно, для этого понадобились определённые жертвы… нам нужен был большой отряд. А кто пойдёт за охотником, чьего «непобедимого» сына заклали, как ягнёнка? Она взяла на себя роль. Кристофа. Притворялась им перед толпой, наедине — снова становилась той Кристой, какой я её знаю… уже тогда я должен был понять, что чувство мести лишает меня не только последнего здравого рассудка, но и единственного, что у меня осталось — дочери. Её нормального будущего. Она стала тренироваться еще больше, а я, вместо того чтобы прекратить эту мерзость, отдать её замуж и не подвергать опасности; вместо того, чтобы вверить ей священное право быть счастливой матерью, я… Крисс ведь была уже взрослой девушкой. Об этом так легко было забыть, когда она вела отряд в лес!.. и, вместо того, чтобы спасти её, я подарил ей это. Это. Чёртов второй арбалет. Подарил тяжёлый, грубый мужланский арбалет вместо того, чтобы научить её улыбаться будущему зятю и одеваться как леди, — ведь я не мог научить тому, чего не умел сам, — зачем? И это единственный вопрос, который остаётся. Зачем я убил свою дочь.       Он выдержал тяжёлую паузу:       — Настала та самая ночь, когда мы пошли в последний поход… взяли «слёзы Креста» в Храме Тумана, — сильнейшие в мире артефакты, спасающие единожды, — и она подсунула мне свою, а я и не заметил… я спасся с помощью «слезы». Она — нет. Марсель, это верно, что я убил множество ведьм, но еще — ради них я убил своих детей.       Все молчали, а Виконт без особого стеснения смахнул влагу, стекающую по морщине — его глаза были красными, но выражение лица по-прежнему оставалось разительно хладнокровным:       — И, да. Это была ночь, когда тот чёртов храм сгорел.       — Он?!..       — Горел так, что было видно отовсюду. Столб белого пламени, разрывающий небеса… говорят, на крыше еще сидел чёрт, сам дьявол, рогатый силуэт символ конца света — слов нет никаких передать, насколько плевать мне было. Хоть бы и мир в тот момент пополам треснул. Она была мертва. Он — был мёртв, мёртв был мой отряд, я был один — ничего важного на земле не осталось, а ведьмы… они победили. Мне не страшно в этом себе признаться. И стоило раньше это понять. Я не собираюсь сражаться дальше — просто хочу похоронить её по-человечески. Вернуть тело обратно.       Рыжая ведьма безысходно покачала головой:       — Шесть лет… всё давно разложилось, где бы оно ни было.       — Ах, если бы!.. — мимика охотника мгновенно изменилась, преобразовав отсутствующий вид в сверкнувшую оскалом злобу, которую он больше и не пытался так умело скрывать. — Ещё до рваной ночи, с помощью Безымянной, я к этим мразям наведался… и видел! Труп Крисс… я её видел. Они держат тело в подвале. Забальзамированным, в открытом гробу, на страже — какой-то оборванец в чертовских наколках — мы бы справились с ним, легко! Мы уже были готовы. Безымянная нас прикрывала, да и, чёрт, мы почти добили его тогда, доживал последние секунды…       — Вот ведь! Жаль, меня не было рядом, — бросил Гунмар.       — Нет, это к лучшему. Он тогда что-то сделал… не знаю, что это было — они все погибли. Все мои ребята, почти моментально. Подонок просто поднёс руки к вискам и начал смотреть на нас — поубивали себя сами… Как при обратном благословении, но ещё более жёстко, раньше такого не видел. Меня спасла последняя «слеза Креста», которую отдала мне раньше дочь — иначе и я бы не выжил. Но больше таких нет, храм ведь разрушен. Для следующей операции придётся придумать что-то другое.       Безымянная мягко положила ладонь на плечо охотнику.       — Мне так жаль…       Он брезгливо её сбросил. Но та не угомонилась:       — У нас ведь есть план — я знаю! Он очень рискованный, но если вы пустите…       — Нет. Твой план — ещё одна смерть, — охотник поднялся, в большей мере для того, чтобы ведьма к нему не прикасалась, и мрачно окинул взглядом свою компанию, в конце концов вручив им арбалет, — никаких больше потерь. А теперь — избавьте… Мне нужно побыть одному.       Удаляясь, Марсель с содроганием в сердце слышал глухие постукивания лопаты о землю — старик рыл могилу для своей дочери. В земле, что безразлично приняла до этого когда-то избранного пророчеством сына. Марсель был верующим, но в этот момент… не верил больше ни во что.

***

      В сумерках вид из небольшой часовни, где они расположились, был особенно близок уставшим от землистых троп глазам. Уродливая тьма Чёрного Леса таращилась на них с соседнего холма, но, почему-то, именно сейчас — казалась беспомощной и далёкой. За её пределами простирались умиротворяющие природные виды, не ведающие ни людей, ни людского зла. Заброшенная постройка сохраняла в себе уют молитв прошлых дней, оберегом храня случайных путников от пронизывающего ветра.       До жути странно: за эти несколько пролетевших недель Марсель успел не только привыкнуть к веснушчатой ведьме, но и начать воспринимать её как человека. Возможно, сказались дикие повадки Гунмара, так кстати подчеркнувшие контраст между ними в выгодную для неё сторону? В то время как Джендаро беспардонно вошёл в святыню, не утруждая себя даже тем, чтобы вытереть грязные ботинки — Безымянная застыла на пороге, скрестила руки в крест, прижавшись к ним лбом и разулась, войдя босая. Её благоговение неволей пробуждало в Марселе тёплые чувства, и, — сколько тот их ни давил, — они, как назло, возвращались обратно. Конечно, монах скучал по привычному. По своему монашеству. Ничего удивительного в том, что, встретив единомышленницу, он чувствовал себя менее одиноким, и всё же… всё же. Он всё еще не мог ни распознать, ни даже до конца расслышать, какую песнь Креста шепчет ему ветер.       — Первое слово — «Блаженны» — наконец, пробормотал Безымянной. Та знала, о чём речь.       — «Блаженны плачущие»? — предположила, пожав плечами и помогая Гунмару разводить костёр в укромном месте перед алтарём. — Песнь пятая… Виконт ведь оплакивает детей сегодня. Всё сходится.       — Возможно, — согласился тот. — Он так… я никогда бы не подумал. Что хоронит еще и дочь. Зря мы оставили его там одного.       — Ой, да старик не расклеится, — беспечно махнул рукой Гунмар, коего божие разговоры монаха с Безымянной порядком утомляли. — И хватит про эту песню — каждый день одно и тоже! Видит тот господь: всё, что вам двоим нужно — один раз переспать, чтобы прекратить уже этот богомольный флирт.       — Насколько гнилы твои мысли!.. — поморщилась Безымянная. — Ты в храме! Имей уважение…       Раскрасневшись от неуместной мерзости, ведьма так съёжилась, что даже попятилась в сторону — невольно наткнувшись на монаха, который от страха чуть её не ударил. Вот только боялся больше он не ведьмовской сути своей новой знакомой. А тех принципиально новых и не менее мерзких грешных мыслей, что возникали, когда она оборачивалась, заглядывая ему в глаза, усмехалась ли, пританцовывала, — или, как сейчас, — излишне близко сидела. Марсель одновременно ненавидел паршивку за это, подозревая, что та специально пытается его околдовать, издевательски смущая. Но с другой стороны — уже хорошо знал, что Кресту она предана искренне. И не стала бы подобное проворачивать. Точно не с ним и не в церкви.       Проследив эту гамму эмоций, Джендаро закатил глаза, устало покрутив у виска:       — Очнись, придурок, ты больше не монах: так в чём твоя проблема? Не понимаю… как и то, зачем вообще заглядываешься на мёртвую девку.       — Я не!..       — Он не заглядывается! — поддержала ведьма, с отвращением и пренебрежением общаясь с Гунмаром теперь таким тоном, как будь тот слабоумным. — Всё только в твоей голове. Не все — такие, как ты!       — Хоть и ведьма, — скептично фыркнул тот, оскалившись, — но ты девка. Тебе — не понять. Эй, там! — Джендаро достал гарпун, снова тыкая им в уже изрядно истощённого кота-узника, — что думаешь? Благословит господь детей своих всеблаженных?..       — К чёрту, и пусть поторопятся, — спустя какое-то время кинул тот, горделиво отворачиваясь на другой бок и злостно виляя хвостом. — Когда за мной придут, вам всем конец. Перед смертью не надышитесь.       — И ты туда же — каждый день одно и то же! Ещё один верующий — верит только, что за ним придут… Сколько времени прошло уже с того, как ты лапы себе изрезал, «позвав» хозяев? Никто не пришёл, тебя все забыли, бесполезный ты уродец — обе твои повелительницы, кем бы ни были — плевать на твою жизнь хотели.       Марсель не помнил, что именно в тот момент произошло: он далеко не сразу осознал, что делает, а осознав — не стал останавливаться. Гарпун уже был сжат в руке, под ногами ходила клетка. Кот лишь вздрагивал, скуля, тщетно пытаясь уворачиваться, — монах нанёс ему не менее тридцати ударов, открыв с пятнадцать колотых ран. Тяжёлое дыхание, мысли в огне… Зачем? Он старался не отвечать себе на этот вопрос. Подобное поведение не было свойственно Марселю. Причина пугала его сильнее поступка. Смущение?.. От намёка на близость с Безымянной — да, именно. Оно делало отчаянно беспомощным. Бессилие с непониманием вызывали жар, и эта детская, растерянная злость — вот она, — но было ли тому оправдание?       «Они посмели говорить о грехе в храме, намекали на блуд!.. Бесчестно сидя прямо перед алтарём! Двухголовый ублюдок совсем забыл, где находится…»       Монах остановился лишь когда кот перестал шевелиться.       — Убил?..       — Да уж какая разница, — раздосадовано откинув гарпун, он сел обратно, стараясь не смотреть на спутников. Судя по неловкой тишине, подобного от него не ждали. — Может, и пора было… проку с него? На допросах врёт только.       — Вряд ли он умер, — тихо отозвалась Безымянная. В голосе ощутимо сквозило необоснованной виной. — Но они… «мы» — и правда слабеем в храме.       — Тем лучше.       Гунмар не сводил глаз с Марселя, тем самым продолжая раздражать. Когда наконец отвлёкся на костёр, то спросил:       — Думаешь, за ним правда придут? Мы об этой кошке мало знаем…       — Достаточно, — возразила рыжая, пожав плечами, — у него два пореза на лапах: два контракта. Насколько я помню правила ведьм — второй невозможен, если хозяин от первого не погиб или не отказался от слуги. Что редкость… но в этом случае, никто не взял бы отказника снова. К тому же ведьмы предпочитают отшельниц, что когда-то танцевали сами, но не захотели быть ведьмами, превратившись в зверей; отшельник-мужчина, и вовсе лишённый танца — весьма непопулярный выбор. Я бы даже сказала, спорный… и будь у него еще форма свирепого зверя, так нет — маленький тощий кот. В итоге, приходим к выводу, что первый хозяин умер.       Безымянная смотрела на огонь с той опаской, что когда-то описал Марселю Виконт, — заметив это, монах испытал удовлетворение. К тому же её рассудительный голос помогал отвлечься от чувства стыда за недавнее избиение в церкви, внушая ему спокойствие.       — Итак, — продолжила она затем, — я знаю, что в последний раз, когда я еще была у ведьм, он не был связан ни с кем контрактом. Предположу, что первую хозяйку нашёл уже после моего побега. А та, — к примеру, — погибла во время вылазки Виконта за трупом дочери, по крайней мере, это был последний раз, когда случались убийства ведьм. Всё вместе это значит для нас, что вторую хозяйку ему пришлось искать среди новичков — ведь из древних никто бы не согласился якшаться с тем, кто не смог уберечь жизнь первой, ну вот… и всё.       — Что — всё?       — Да всё. Никто за ним не придёт, — поднявшись, ведьма всё же отсела от огня. — Вторая хозяйка — из новеньких, а их сейчас ни на шаг от себя не отпускают. Первая — мертва.       — Вот это да! — Гунмар с сарказмом отклонился, едва не свалившись, — какая ты мудрая у нас… один вопрос, милая: зачем тогда наш кретин резал себе оба шрама? Разве не значит, что так он позвал обоих хозяев?       — Значит, но…       — Он на грани, — покосившись на бездыханный ком шерсти в клетке, выдал Марсель. — Храбрится больше. Блефует, чтобы отпустили… Может, думал, что мы испугаемся, если поверим, что за ним — живым или мёртвым, — придут две ведьмы? Что поэтому дадим ему уйти. Он лжёт, — не думаю даже, что сам в это верит. Не думаю, что он верит… будто за ним правда кто-то придёт.       Сумерки сгущались, оставляя за пределами часовни сплошную непроницаемую тьму, пока обстановка внутри становилась всё более тёплой. Скоро в ход пошли байки:       — Мой план заключался в том, чтобы проникнуть на Шабаш — у ведьм есть правило: не убивать друг друга в их святой день…       — Святой!.. — возмутился Марсель.       — Проклятый, — исправилась рыжая. — В любом случае, меня никто бы и пальцем не тронул. Не положено, хотя в иной раз — за милую душу… на Шабаше я разузнаю, где они держат труп дочери Виконта и как к нему лучше добраться.       — А старик?..       — Ты его слышал, — кивнула она Гунмару, — он против, как всегда… считает, меня убьют, не смотря на правила. Ничему уже не верит. Даже в защиту Безымянной — мол, она не будет подставляться под подозрения, да и сама ведь древняя ведьма: для неё этот праздник небось «святой» тоже, и остальных в такой день она не кинет. Хотя, если мне веришь… Хильда бы рискнула. Правда. Рискнула бы.       — Я вот считаю, — ковыряясь в зубах, Джендаро отщёлкивал грязь в огонь, — что кота надо допросить еще раз. Потом убить. Снимем с него кольцо желания — может, оно и нас самих превратит в распрекрасных ведьмочек? Тогда мы бы вдвоём туда пошли…       — Бред, — отрезала ведьма, — это проклятое кольцо, Гунмар! Оно было человеком. Поверь, все те из нас, кто «бывшие» люди, будь то ведьмы, отшельники — они мгновенно ощутят в нём своего, почувствуют его силу… Разве что уж прикрепить тогда к священному кресту. Чтобы сбивал это ощущение. Но…       — Но звучит богохульно, — нахмурился монах, — и я всё не могу понять: ты смелая или просто хочешь к ним вернуться? На старый добрый Шабаш рвёшься. Так или нет?       — Марсель, я боюсь их… и куда больше, чем ты. Больше, чем ты даже можешь себе представить — и нет, я не смелая. После Шабаша меня наверняка ждёт страшная жестокая смерть, но скажи: разве можно рискнуть кем-то еще из нас? Из вас?.. Я насильно удерживаю тело в сознании. Стараюсь не спать, чтобы не сгнить. Моя смерть ничего не значит… она уже случилась. Задолго до нашего знакомства.       Тот угрюмо промолчал.       — Решим, когда Виконт вернётся, — заключил Гунмар. — Он и двухголового убьёт.       Ещё час спустя они были в разгаре другого спора:       — Конечно ты в это не веришь! — злился Джендаро, — но мне рассказывал Виконт: все ведьмы друг друга слышат не так, как нас!.. а в голове. Слышат изнутри голоса друг друга.       — Ты путаешь, — настаивала та, — так мы слышим только Иву, главную ведьму. Но остальных…       — Да ни черта!.. — он проигнорировал возмущённый взгляд Марселя за чертыхание в храме. — Ведьмами становятся по всем землям. Всем, везде! Всюду, куда долетела их песня, а это не только Империя… Они — «вы» — говорите на разных языках, но даже не слышите этого!.. у вас голоса. В голове. К примеру, этот охранник трупа Кристы в татуировках — он ведь швед, говорил на шведском, — но Виконт тебе даже этого не сказал! Потому что нет смысла: ты понимаешь их на собственном языке… так бы ты его не опознала. Никогда не слышишь того, что они говорят на самом деле.       У Марселя от всего этого потока теорий уже голова шла кругом. Понимать становилось тем сложнее, чем громче становилась Песнь Креста, — а она и правда будто становилась громче. Наконец, он упал навзничь — настолько сметающе прогремел пронзительный звук. Выбитой двери…

***

      Она появилась, как ветер.       Никто сначала и не понял, что это «она» — точно не Марсель. Пускай ему уже и случалось видеть мужиковатых женщин: однажды на пересадках через сёла он приметил, как крестьянка усмиряла быка — под летним солнцем сверкнули потные бицепсы, своим объемом сравнимые с ногой Марселя, а может, и вовсе обеими — такие «превращения» он находил пугающими. Мерзкими. Словно к женскому телу приделали части мужского, оторвав от первоначального обладателя… ведьма, что ворвалась сейчас в часовню, казалось, позаимствовала их все. Только лицо, при всей своей надменности, оставалось по девичьи привлекательным; изгиб талии, грудь, тонкие пальцы и кисти － еще выдавали, что изначально это тело было рождено ласкать детей, а не сражаться с мужчинами. Всё остальное решительно дичилось этой мысли. Гадать, насколько осознанно ведьма приобрела такой вид, монах не стал, он был уверен: она хорошо знала, какой эффект производит. Скорее, всё, что было сотворено с этим несчастным телом, включая его смерть, было под стать общей ведьмовской идее — отречение от природного. Первозданного… не зря в трудах святых отцов он встречал слова о том, что колдуньи ненавидят свои оболочки, какими их создал Бог. Потому как создал он их для мужчин. Всё в женской натуре говорило именно об этом… и лишь бунтарское демоническое начало склоняло грешниц, порой, думать, что у них нет хозяев.       Она появилась, как ветер. И когда это произошло — он не был готов.       Но не только к внешнему виду: чтобы опознать фурию, как ведьму, было и другое препятствие — нападая, та не использовала магию. Не нужно быть охотником, чтобы понять: всё происходящее мгновенно стало безумием, вопиющим бесноватым мраком. Слишком много необъяснимого, слишком много — того, что и вовсе не имело смысла — у неё не было шрамов на ладонях, а значит, паршивка никогда не связывала себя с контрактом с котом. Но сражалась (за него ли?..) на ножах, мечах и едва не зубами — так, будто… нет. Нет, нет!.. только не парализующий страх. Дыши…       Дыши.       Марсель закрыл глаза, — он спрятался от пришлой чертовки в алтаре — в полумраке она не разглядела ни его, ни Безымянную, хотя, безусловно, осознавала их присутствие. Сейчас рыжая сидела рядом, испытывая болезненный тремор: священное место изымало у бедолаги все силы, но прятаться было больше негде. Незнакомка сражалась с Джендаро непредсказуемо: видано ли, чтобы ведьмы так орудовали ножом?.. и не только в нём дело. Она двигалась, как заправский солдат. Как, почему, и — зачем?! Дыши… «Может, ведьмы не могут применять магию внутри храма».       Поначалу они скрывались, потому что верили: Гунмар расправится с ней быстро. Он и правда отреагировал стремительно, казалось, прикончит за милую душу — чего стоит разорвать пришлую девчонку (пусть и вообразившую себя мечником), если у тебя есть когти, волчья пасть, опыт в борьбе посерьёзнее? Теперь стоило признать: её недооценили. Ввёрнутый Гунмаром нож, вонзённый в сердце по рукоять, так и остался там — на миг, она замерла, моргнув повлажневшими от боли глазами. Но в следующий… уже кровожадно улыбалась, небрежно смахнув слёзы не только с «неженским», но более — нечеловеческим к ним безразличием. Судя по оцепенению Джендаро, подобного он и сам не ждал, а может, только в сказках слышал. То, что ведьмы — не люди, и не ведут себя как люди, — Марсель конечно знал и раньше. Но всё это сводилось больше к историям про их магию, про чёртово возрождение… Никто не предупреждал его: ведьма может обладать тренированным телом, к которому, к тому же, будет относиться, как к мясу. Никто не говорил — она может драться на мечах, в рукопашную, как воин или отчаянный смертник… и, — уж конечно, — никто никогда не описывал, чтобы ведьма, не испытывая малейшего страха к глядящим на неё из всех углов иконам, могла переступать через…       «Все! Все ведьмы!.. Виконт говорил, что все…»       — Не все ведьмы боятся огня, — это было первым, что она сказала. Рассмеявшись. Сразу после того, как Гунмар попытался защитить себя факелом. Она произнесла это на французском — Марсель ощутил, будто теряет рассудок в кромешном хаосе происходящего. Да и могло ли быть иначе?..       Она — переступала через костёр. Не дрожала от ударов, порезов, была (физически!) сопоставима с крепким опытным бойцом, способным дать отпор полуволку-Джендаро; всё это — не то, какими монах представлял ведьм. Расходилось с каждым из худших его предположений. Образ ведьмы… таинственной колдуньи, станцевавшей демонический танец, (то ли старухи, то ли соблазняющей девицы — неважно, как именно описывали их крестьяне), всегда был связан с магией. Ускользающей, гибкой и женственной силой, впитавшей в себя все омерзительные пороки — пусть так, но… Хоть и мертвые, они женщины. Марсель всё никак не мог увязать у себя в голове картины прямого, грубого насилия. Которые сейчас наблюдал. Она себя не щадила… пожалуй, никогда бы и не догадался, что перед ним ведьма, не будь знака тернового венка — тот чёрной дугой рассекал кожу, перечёркивая лоб: «желание могущества».       Желание…       Он вспомнил совет Безымянной — «сжечь» их, — но тот больше не имел ни веса, ни смысла. Зато их приобрели слова наставника: «Однажды заглянув в глаза настоящей ведьме — ты никогда её не спутаешь» — теперь он знал, о чём это. С рыжей беглянкой Марсель был знаком вот уже с половину месяца. Но только сейчас почувствовал, будто впервые, — взаправду — встретил ведьму.       Бестию родом с франкских земель… он обернулся на Безымянную, чтобы убедиться, что та действительно поняла то, что слышала — хотя и не должна была. Гунмар был прав: она будто не осознавала, что язык противницы отличается от имперского — с ужасом обомлела, поднеся пальцы к губам, когда та заговорила. Поняла её. Чёрт… и где же Виконт?! Какое неподходящее время копать могилы…       Дыши.       Гунмар становился слабее с каждым её ударом. В один счастливый миг, когда он таки повалил стерву, вдавив плечом в костёр, когтями пытаясь отодрать голову от шеи — монах почти поверил, что всё кончено. Кровь и чёрная слизь хлестали из ран, но… в этот момент очнулся кот. Он закричал неживым, надрывным криком: в церкви задрожали иконы, у всех заложило в ушах. Ведьма успела отпихнуть Джендаро, невозмутимо откатившись из костра и нарочно опрокинув на себя чан со святой водой. Она шипела от боли — но это охладило ожог.       Костёр был потушен.       — Проснулся, милый? Я тут веселюсь с твоей странной собакой…       Больше ждать нельзя было: дыши… Марсель думал выйти к ней прямо сейчас. Иначе она убила бы Гунмара. Но это сделала Безымянная:       — Кассандра!..       — Какая встреча. Рыжая подстилка, — ведьма оскалилась, азартно растирая собственной слизью больное плечо, от которого исходил густой дым.       — Я знаю, зачем ты здесь. Хватит! Ему не уйти живым…       — Живым? — охрипший голос узника прервал обоих, — о, это было давно. Так давно, что я и не помню себя живым…       Кассандра поднялась, не сводя глаз с Безымянной и полностью забыв про Гунмара.       Хорошо. Это хорошо. Дыши…       — Марсель, — в этом шуме, голос Джендаро был едва различим, — открой клетку кота. Убей его… Быстро! Пока она болтает с нашей сучкой…       — Не думала, что мы тут встретимся, — спокойно продолжала ведьма. — Но с тобой давно пора разделаться. За ту «резню», что ты устроила…       — Ты им так и скажешь? Что это была я? — Безымянная с горькой усмешкой склонила голову, всё еще стоя в дверном проёме алтаря, тем самым позволяя Марселю пробраться к клетке незаметно. — Одного понять не могу: зачем ты пощадила Крауса… всегда ведь не ладили.       — Тридцать учениц. Конечно, ты была не одна, — не обращая на неё внимания, продолжила Кассандра. — Ты бы ни с одной из нас на равных не справилась, — вам, ублюдкам, кто-то помогает. Я ещё тогда поняла это. Меня не стали слушать…       — Я бы на их месте тоже не стала. Дешёвое оправдание!.. ты хотела их убить. И убила.       — Может и хотела — лицом к лицу, но не усыпив среди ночи. Как это сделала ты…       Марселю сильно повезло, что спором они были увлечены обоюдно: он уже без труда, хоть и с осторожностью, перемещался в тени церковных лавок. Было ясно, что между проклятыми накаляются нерешённые вопросы, — но так же ясно было и то, что нападавшая всего лишь ждёт, взвешивая свои действия. Ещё одна ведьма в пространстве снижала её вероятность на успех примерно вдвое.       «Гунмар прав… он прав, тварь не уйдёт без кота. Убьём его раньше — и она лишится причины оставаться, сражаться… Нас больше. Мы в храме. У неё ведь даже нет магии…»       — Ты не используешь силу, — будто прочитав его мысли, вторила Безымянная, умело отвлекая её от монаха. — Но не потому, что мы здесь. Они по-прежнему тебе не доверяют… Я ведь права? Ведьмы не доверяют тебе — и ты прячешься! Примени магию — узнают. Неужели запретили даже покидать лес?.. жалкое зрелище. Но если Ива не знает, что ты здесь, значит, тебе никто не поможет…       Кассандра бросила в неё нож. Та отбилась сгустком магии.       — Мне не нужна помощь, — прохладно улыбнувшись, хмыкнула в ответ. — Ваш пёс скоро умрёт от кровопотери, а Ива так никогда и не узнает, что я была здесь. Даже не узнает, что тебя — тоже, — убила я.       — Ха!..       — Не сомневайся, — она осторожно, но угрожающе достала нож из сердца, — это одна из вещей, которых ты не понимаешь. Ещё когда была с нами, когда пела сказки про «уродование слабого женского тела силой магии» — еще тогда. Ты не понимала. С самого начала, наивная дура… ты так и не осознала, на что действительно способны женские тела. Без магии, страха. Без твоей никчёмной веры в собственную беспомощность.       Она казалась спокойной, но прозвучавший тон и хладнокровие вселяли в Марселя тем больше тревоги, чем дольше они обе молчали. Он неловко словил себя на том, что переживает за Безымянную, — пусть даже та была ведьмой, недостойной подобных чувств.       Молчание с рёвом прервал раненый Гунмар. Из последних сил он кинулся, едва удерживаясь на ногах — но не к противнице… К Марселю, что уже открывал клетку:       — Ты какого творишь?! Сдурел?!..       Но было поздно. Кот вырвался. И с каждым движением оживших тощих лап… с медленным и мерзким расползанием ухмылки по двухголовой морде, — монах всё больше понимал. Голос, приказавший открыть клетку и ловко сымитировавший манеры Джендаро, принадлежал ему.       Дальше счёт пошёл на секунды. Дыши… Монах поднялся, перекатившись по полу к торбе с вещами, возле которых незримо лежал арбалет. Их последний шанс.       Гунмар обратился в волка, на трёх лапах помчавшись за юрким котом, что выглядело безнадёжно; Кассандра — со скоростью бывалого мечника загнала Безымянную в алтарь. Где та не могла использовать магию. А без неё их силы были далеко неравными…       Марсель оказался на развилке событий: он держал в руках заряженное оружие, из которого мог выстрелить, (но единожды, потому как не смог бы сменить арбалетный болт), а помимо плачевной истины, что раньше он и вовсе не стрелял никогда — было лишь одно преимущество. Никто не видел арбалет в его руках. Да и внимание к персоне Марселя исчезло с концами: Леон на всех парах устремлялся к выходу, преследуемый Джендаро, а Кассандра пыталась расправиться с рыжей в алтаре, стоя к нему спиной. Третий лишний… Сейчас или никогда.       Выстрелив в кота, он лишил бы «мечницу» победы — как и причины дальнейшего пребывания. Кроме того, пресёк бы неминуемую утечку важной информации, которой теперь обладал кот. Уж тем более, что тот был намного ближе к выходу, и вот-вот исчез бы из поля зрения — в то время как на расправу с ведьмой время было: она находилась глубоко в тылу, втроём задержать её было легче. «Даже если я не попаду в голову — рана его остановит. А следом Гунмар настигнет и…» со всех сторон, именно это решение было правильным. Но на другой чаше весов… была жизнь Безымянной.       Мысли пронеслись со скоростью предсмертной молитвы — сердце решило первым. Марсель не успел до конца понять, что делает, когда дрожащими руками направил арбалет в сторону Кассандры: та обернулась, невовремя заметив.       — Леон! Возьми, в кармане… — не успев договорить, ведьма пропустила юркнувшую мимо рыжую противницу, что повергла её на землю волной магии, едва ступив за порог алтаря. Кассандру взрывом отбросило к стене, огрев головой. Человек бы после такого не выжил, и она — наконец, — потеряла сознание.       — Чёрт! — Леон развернулся, едва не попав под огромную когтистую лапу Джендаро: он мог сбежать в лес прямо сейчас, но не стал. Впрочем, игра в «благородство» стала для твари роковой… все пути отступления к алтарю были перекрыты. Гунмаром. В этот миг он и вовсе с лёгкостью покончил бы с врагами «обратным благословением» — но, к несчастью, еще не успел восстановиться от него после предыдущего раза.       Марсель вернул своё внимание бессознательной ведьме, — как бы то ни было, он знал, что Гунмар справится. Да и не имело уже значение, подпустит ли тот кота к алтарю: главная угроза повержена, нельзя терять времени… надо убить её.       — Не дышит… мертва! — аккуратно проверив пульс, Безымянная выбежала, стараясь держаться от алтаря подальше. Вовремя захлопнув магией входные двери: теперь пути назад у кота и правда не было.       Дыши! Спокойно… глубоко вдохнув и задержав дыхание, он направил арбалет в сторону Кассандры. Выстрелил.       Мимо…       Ноги реагировали быстрее головы — пустившись в бег, понял свои действия лишь приблизившись: нужно было подобрать стрелу и всадить ей в голову руками… уже держа серебряный болт в лихорадочно дрожащей ладони, он остолбенел. Поднял взгляд наверх, чтобы бегло помолиться — а по потолку… бежало оно. Уродливое, и, как ранее казалось, совсем недавно избитое им гарпунами создание. Которое давно уже должно было погибнуть, но которое — бежало, оскверняя гнилыми когтями узорчатые своды, по направлению к святому алтарю.       Безымянная вскрикнула от страха: подобной дьявольщины не ожидал никто. Гунмар изумлённо чертыхнулся, но в Марселе — не было ни скованности, ни ужаса. Его одолевала досада. Злость.       Он устал: от того, что ведьмы разнесли алтарь — святое место для общения с Богом, куда не смеют входить и смиренные женщины, не говоря уже о запятнанных проклятьем; от того, что Гунмар чертыхается в храме — как будто это его родная помойка, а не стены, в которых положено молить о прощении. И, наконец, от того, что прекрасный вид «креста и деяний его» под небосводом часовни — растоптан. Измазан лапами бесчеловечного, монстрообразного создания со лживой душой, лишь издали да в потёмках напоминающего кошку…       Это было слишком. И этого было — слишком. Дьявольски много… Марсель не способен был позволить таким, как они безбожно вытирать ноги о святость вещей, недостижимую для их жалкого понимания.       Не смотря на опасность — замахнулся на ходу, чтобы вонзить стрелу в перечёркнутый «танцем» лоб анормального женского трупа.

Смерть и грех породили их всех — но мы их зароем обратно…

      Кошачий крик оглушил его, заставив зажмуриться, затем — толчок. Монах схаркнул кровью, жадно втягивая воздух, но чувствуя лишь удушение: двухголовый кот, впиваясь, сидел у него на спине. Вонзившись в загривок всеми острыми и грязными когтями, обвив шею неприродно сильным хвостом… Марсель обмяк, выронив стрелу и безуспешно попытавшись его сбросить — в глазах уже темнело. Хватка твари не была похожа на звериную. Людскую. Такой бывает лишь мощь ночного кошмара, не позволяющего проснуться — вдавливающего до конца, до последнего вздоха — в кровать. Перед тем, как всё померкло, он слышал крик Безымянной. Затем висок коснулся ледяного пола, разбив о землю бровь.       Казалось, прошли часы, но взаправду — минуты, как она подтянула его магией к себе; вернула к жизни, нажимая на грудь и вдыхая воздух сквозь губы… «Их этому учили у ведьм, — было первой, неуместной и пока еще сонной мыслью. — Ведьмы ведь мрут, когда засыпают…»       Открыв глаза — обнаружил себя на руках. Вместе с ней. Недалеко от алтаря: Кассандра всё ещё была бездыханной, Леон — выудил у мертвячки из кармана какой-то жалкий клочок бумаги и теперь, читая вслух, необъяснимо расходился слезами:       — «Не дай ему… не дай ему умереть»… Краус…       Всё это не имело для монаха и малейшего внятного смысла. А потому раздражало. Но затем… стало ещё хуже.       Чем бы ни было таинственное послание из записки, действовало оно на кота необъяснимо: он начал бесновато содрогаться в немом плаче, от которого вокруг вились вихри чёрной слизи — несмотря на то, что сам по-прежнему был в алтаре. Брызги размазывало по иконам, перекрывая святым старцам глаза и лица. Чудище увеличивалось с этим плачем всё больше, пока не доросло до жутких размеров, примерно с лошадь — превращение сопровождалось хрипом, дрожанием святых стен…       Все трое застыли, только и глядя на двухголового монстра.       — Ты всё врёшь! — начал горько, с истерикой смеяться он. — Сама написала!.. чтобы сделать мне больно. Ты снова врёшь… врёшь, как и тогда! Он бы не… он ведь не простил, не стал бы!.. отвечай, ты, сволочь! Кассандра Тайпан!       От последних громовых слов святые лики осыпались в пыль. Что-то произошло: все это видели, а Марсель ещё и чувствовал — она вернулась обратно. Поднялась, в мёртвом изувеченном теле… дышала.       — Не лгу. Не в этот раз, — ответила коту затем, неловко погладив по холке, — пришла бы я иначе?.. По мне, так ты бесполезный. Ну-ну, без слёз… Давай, идём.       — А Гер?..       — Герде сам объяснишь, не думаю, что она поняла.       В этот миг в Гунмара будто вторую жизнь вдохнули:       — Вы сказали, «Герда»?!.. — он кричал так громко, что казалось, осыпятся уже последние иконы, — так эта сука — твоя хозяйка?!.. И ты молчал?!       Может, у них и были ещё шансы. Может, ещё можно было хоть что-нибудь изменить… но гигантский кот был быстрее: как только ведьма наездницей вскочила на него — вырвался, выломав дверь. Через несколько мгновений оба исчезли в кромешной тьме.       Марсель медленно осел на землю, тяжело дыша: в висках стучало так, что собственных мыслей не было слышно. Пальцы охладели до бесчувствия.       — Это пиздец, — только и сказал Гунмар, раненой тушей упав на ближайшую лавку, медленно очеловечиваясь обратно. — Какой пиздец… мы должны рассказать старику.       — Пойдём. Идём к нему!.. — негромко и подавленно кивнула Безымянная, скользнув дрогнувшей рукой к Марселю, виновато отводя от него глаза.       Но монах, — почему-то, — без колебания и с необъяснимой ревностью сжал её руку.       Он не отпускал мягкую девичью ладонь даже тогда, когда они вышли, и она стояла заплаканной, глядя в сторону ненавистного леса:       — Мы не должны были дать им уйти. И я могла убить её, когда кот!.. но я… он прыгнул на тебя, и я сразу забыла. О том, что её нужно убить. Всё будто закончилось, стало бессмысленным, если бы ты умер…       — Ничего, — неожиданно ощутив мальчишеское дрожание собственного голоса, он лишь беспомощнее сжал её руку, — я тоже мог убить кота. Но когда ты была в алтаре…       — Прости! Из-за меня столько проблем, — она покачала головой, бессильно опустив её монаху на плечо, и тот неосмотрительно, не задумываясь — обнял её. Хоть и ведьма. Пусть и грешница… но ведь она была другом, а может, и того хуже, — скорее всего, это было неправильно. Подобных чувств совсем не должно было с ним случиться. Но разве не сказано — «ненавидьте грех, а не грешника»?.. он чувствовал, что медленно, но верно разучивается. Почти совсем не умеет уже её ненавидеть.       Невинно скользнув сухими губами, поцеловал в щёку.       «Околдовала. Или — поддался на колдовство?.. может и так. Мы не святые — все на равных рождены во грехе».       — Есть в этом и одно хорошее, — всхлипнула та, мягко отрываясь из объятий, но по-прежнему сжимая его руки. От поцелуя покраснела. — Я поняла кое-что… важное. И мы расскажем это Виконту! Я поняла…       Прервавшись, ведьма встревоженно всмотрелась в темноту — сразу за порогом церквушки был обрыв, но за ним поднимался следующий холм, ведущий в лес. Этот участок освещался слабо — и всё же, когда на нём появилась Кассандра верхом на коте, приблизительно ярдах в трёхста от них…       — Что она делает?       Марсель тоже сощурился: кот продолжал ковылять дальше, а ведьма сидела верхом наизворот, лицом к часовне. Протягивая вперёд руки. Первой мыслью было: показывает неприличные жесты, — а больше ничего и разобрать было нельзя.       — Не смотри, — махнул с усталым раздражением, — их уже не догоним, да и эти черти сильнее: быстрее в лес убегут. Так что ты там поняла?..       — Поняла, кого мы ищем! — послушно отвернувшись от сбежавших, засияла та. От гордости она даже качнулась, пританцовывая. — Охранник тела в подвале. Виконт сказал, что видел мужчину. Поэтому я и не разобралась сначала: в смысле, среди нас была ведьма такая двуполая, у неё в целом грудь, фигура и лицо мужские, голос… но только не мужчина это. Язык не поворачивается так назвать. Да и из татуировок были тогда только — череп, круг шеи змея… она изрисовалась, наверное, пока меня не было. А звали…       Выстрел.       В один из сияющих глаз девчонки, и без того измотанной от битв, вонзилась стрела. Насквозь пробив её череп. Рыжая упала замертво — в ту же секунду. Марсель смотрел некоторое время на павшее тело так, будто моргнув, — всё оказалось бы сном, каким-то бессмысленным бредом… он в отчаянном бесчувствии обернулся: всё верно — Кассандра держала в руках арбалет. Попала. Она попала… с расстояния в триста ярдов, с первого раза… ну нет, так ведь не бывает. Не бывает!..       Монах присел:       — Эй, ты же ведьма — очнись! — шептал, не слыша собственного хрипа. — Ты способна вернуться в мёртвое…       Он бредил.       Уговаривал столько, что убийцы давно успели скрыться в лесу — неизвестно, сколько вообще прошло времени. Дольше нескольких истерических вечностей. А может, он и правда заснул, и этот абсурд ему снился: серебряная стрела, вытекающий глаз?.. Вскоре и без того уже ничего не было видно. Мир застлала пелена.       Но ведь она не мертва, конечно… Она ведьма — и Марсель это видел, он видел сегодня: они так просто не умирают — могут вернуться…       — Неплохой выстрел. Но не стоило её убивать так рано, — раздался апатичный голос Виконта, появившегося возле него размазанным в мокрой дымке пятном. — Впрочем, я понимаю. Ведьма — и в церкви. С её претенциозным поведением… и всё же, она была нужна нам. Для вылазки на Шабаш.       — Она сейчас проснётся, — упёрто выдохнул Марсель, терпеливо сидя возле убитой. — Это не… я не… но я подожду. Они возвращаются.       — Только не в случае, если мозги серебряной стрелой пробило — тебе ли не знать. И кстати… арбалет верните — раз уж убил Безымянную, он нам ещё понадобится. Без ведьмы сложнее на Шабаше. О чём ты вообще думал?..       — О чём я думал… о чём… думал, — Марсель продолжал бессмысленно бормотать околесицу, ласково пропуская рыжие волосы сквозь пальцы, касаясь веснушчатой кожи… Ему хотелось вернуться назад. Оттолкнуть её. Совсем не верилось, что это невозможно — она стояла рядом, секунду назад!.. говорила с ним. Сейчас вот очнётся… тут нечего сомневаться, и было бы глупо. Он столького не успел ей сказать!.. да и для нечисти возможно всё — разве нет?!.. И если действительно сильно хочешь — то обретаешь, не так ли?.. Он молился. Затем — прекращал молиться.       Затем — хотел не прекращать молиться, и наконец — прекращал вообще чего-либо хотеть. Лишь одно. Единственное желание: не находиться здесь.       Забыть её. Или забыть — себя. Не быть больше монахом, сбежавшим из обители… монахом, ощутившим к убитой ведьме грех, — кара ли господня?! Не быть больше грешником. Не быть Марселем. Не быть…       Почувствовав, как сжимает в руке что-то холодное, открыл глаза: пришлось, — превозмогая себя, — оторваться от её волос, вытерев слёзы. Пелена расползалась мазками, а в ладони, под тусклым лунным светом необъяснимо блестело кольцо. Проклятое кольцо желания.       — Я пойду… на Шабаш, — сказал твёрдо голосом, ничуть не отражавшим реальное состояние. — Пойду и превращусь там…       — Забрал у кота?.. Парень, да ты полон сюрпризов, — удивлённо вздохнул Виконт, и только в этот, довольно случайный момент, монах наконец ощутил с ним духовное сходство. Понял холодность. Коснулся вырванным наружу сердцем его безразличия к миру, увидел, что такое терять тех, кого они убивают. Всех тех, кто мечтал однажды уничтожить в погибающем от их удушья мире зло… но покинув мир. Оставив скорбящих бессмысленно смотреть, как зло продолжает жить безнаказанно.       Виконт молча курил трубку во тьме, выдыхая ползущие кольца дыма в бездну оторванного от земли и бездушного к людям неба:       — Ты тоже её слышишь? Песню…       — Глас Креста. Песнь шестая, — Марсель опустошённо скрестил руки в знак благословения, уронив ладонь на лоб мёртвой ведьме. Которой она — как и мечтала, — больше не была. — Блаженны окаянные. Ибо кровью омоют грехи свои.       Виконт помолчал, затем — присел с ним рядом. Он всё ещё жил воспоминаниями о дочери:       — Иногда мне кажется, — пробормотал в пустоту, — будто я всё ещё слышу её голос.