***
Чонгук созывает экстренное совещание командующего состава сразу после приезда от Намджуна. На альфу обрушивается шквал негодования, обвинения, что сдаваться нельзя, что гиены, получив Траум, сравняют его с землёй, и даже то, что Чонгук беспечный правитель, которому место в тюрьме. Чону приходится приказать своим поднять оружие и силой заставить замолчать тех, кто ни в какую не принимает его решение. После совещания Чонгук высылает Каю весть о сдаче. Теперь нужно продержаться и постараться довериться Юнги, потому что пока рассказать траумовским правду и что войдёт в город не просто Кай, а и их бывший лидер — нельзя. Волки усиленно защищают своего главаря, все оставшиеся часы удерживают вокруг него плотное кольцо, чтобы на альфу за несанкционированную сдачу не покушались.***
Ким Чонин получает новость о сдаче Траума в пять вечера, он сразу требует себе шампанское и срочно вызвать Юнги. — Надевай свой лучший наряд, в Траум возвращается король, — усмехается альфа прибитому к креслу омеге. — Ты сядешь на престол. Юнги с трудом удерживает застывшую на лице улыбку, которая, если присмотреться, сплошь состоит из трещин, из каждой боль сочится, только альфа не присматривается, а омега и рад. Он руку вытягивает, аккуратненько с Чонином чокается, у малыша прощение просит, один глоток делает, на том, от чего так горло дерёт — от шипучки или осознания конца — не зацикливается. Пора домой. Туда, где он, наконец-то, соединится со своим братом и своим народом, туда, где его ждёт, хотя, скорее, не ждёт его Волк, его альфа, отец его ещё не родившегося малыша, туда, где могила дяди этого малыша. И именно последнее перечёркивает всю радость победы, пусть она и так особо не велика. Победа Юнги в корне отличается от победы гиен. Он радуется не падению Траума и волков, он радуется тому, что сдача Чонгука поможет ему закончить свой план и спасти самых дорогих ему людей. Юнги в это верит, сам себе обещает.***
Траум пустой. Солнце давно скрылось за горизонтом, а улицы освещают редкие, всё ещё оставшиеся после боёв целыми фонари. Шеренга автомобилей гиен двигается в сторону центра, а Юнги, прислонившись головой к стеклу, смотрит на город, в котором родился и который не узнаёт. Это когда-то был Траум, а сейчас окутанный стелющимся по земле туманом город-призрак. Город, по улицам которого бродят души заблудших, в котором будто сто лет никто не живёт, город, ради которого умирали и всё ещё умирают. Юнги с болью на разрушения смотрит, поражается чудовищности нападающих, которые даже асфальт словно пластами вырывали. Траум — это кладбище, и не только людей. Кладбище былой жизни, надежд, мечтаний. Траум — иллюзия хорошей жизни, и омеге сейчас кажется, будто хорошо никогда и не было. Будто вся эта утопия, годами создаваемая предками, — был всего лишь сон. Юнги то ли очнулся, то ли прозрел — он впервые видит свой город именно сейчас. Видит лица тех, кто за окнами скрывается, кто, поспешно глаза от кортежа убрав, шторы задёргивает. В каждом взгляде смерть скользит, в каждой тени вместо крови густая ненависть течёт, по Юнги табун мурашек проносится, он в куртку кутается. Ему бы закрыть глаза и эту картину навек забыть. Это не его город. Это не город братьев Чон. Это место, где в предсмертной агонии задыхаются мечты, место, куда они приходят умирать, последняя остановка таких, как Юнги — еретиков. Он падал, своим же народом на колени поставленный, с эшафота на лица, полные ненависти, смотрел, был королём, был узником, был Богом, был никем, но вставал, как бы его к земле сгибаться не заставляли — выпрямлялся. Он воевал ради него, сутками про себя «Траум» повторял, но воевал за камни, за дома, за стенами которых не найти тепло, не прижаться к любимому телу, не услышать смех своих детей. Юнги воевал за иллюзию, и на самом пороге это осознал. Он всё, что мог, ещё в пути потерял, а сейчас кубок победы и делить не с кем будет. Свернуть с пути нельзя, значит, он попробует что-то поменять, значит, горечь утрат проглотит и вновь поднимется, пусть в этот раз и держаться почти не за что, ведь нет ничего хуже разбитой иллюзии идеального мира, который, оказывается, никогда и не существовал. Юнги убеждает себя не сдаваться, верит, что он сможет вдохнуть в Траум жизнь, перестанет представлять его идеальным, а сделает таким, всё поменяет. Гиены — варвары. Чонгук, объявив войну и нападая, не трогал город, не применял тяжелую артиллерию и нарочно обводил красным на карте места с историческими памятниками и культурными центрами. Он потом рассказывал Юнги, что не хотел уничтожать то, что позже перейдёт к нему, но омега уверен, он просто не мог себе позволить сравнять с землёй то, что строилось годами, если не веками. Гиены же действуют по-другому. Юнги воочию видит следы их деяний. Он на глаз определяет улицу, на которой уже успели побывать солдаты Кая. Они даже деревья с корнем вырывают, будто Кай, когда набирает войска, заранее берёт туда только тех, кто помешан на тотальном уничтожении. Юнги сидит в комфортабельном автомобиле, защищённый от сил извне бронированным железом, но от расползающегося по коже липкого страха избавиться не может. Он от увиденного в ужас приходит, но всё равно наблюдает за тем, как всё вокруг разворошено, уничтожено, сожжено дотла. «Я всё исправлю, обещаю», — сам себя успокаивает и от окна наконец-то отворачивается. Видеть этот хаос сил не хватает, все они сейчас направлены только на то, чтобы пережить встречу с Чонгуком. Юнги не видел его со столкновения на дороге, но разговаривал с ним каждую секунду каждого дня. В своей голове. Рассказывал малышу про его отца, про то, какой он сильный, как нет для него непроходимой стены, как любил, любит, будет любить. Юнги хочет в это верить.***
Чонгук приказал всем жителям запереться у себя и никому не покидать укрытия до приказа, сам альфа, сменив военную форму на чёрные брюки и серую рубашку, сидит в гостиной особняка и пьёт любимый виски. Может быть, в последний раз. Чонгук распустил солдат, отозвал их с границы, за неповиновение приказал волкам стрелять на поражение, ничто не должно помешать плану Юнги, пусть альфа в него особо и не верит. Он первый раз в жизни кого-то послушался, отошёл от идеи, заставил себя остыть. Сразу от Намджуна Чонгук завернул к тому, кого ранее не послушался, и о чём до последнего вздоха жалеть будет. Он минут тридцать стоял рядом с заваленной цветами могилой, которые к ней приносят горожане, ведь именно отряд Хосока в ту роковую ночь погиб, но дальше пройти гиенам не позволил, задержал. Добили гиен уже прибывшие на место солдаты Чонгука. Хосок не просто погиб, он погиб как герой, и дело вовсе не в отрезке территории, которую он своей кровью отстоял. Смерть Хосока раскрыла глаза Чонгуку, показала, что порой надо уметь прислушиваться, надо быть внимательным к родным и близким, учитывать и их пожелания. Смерть Хосока оставила глубокий отпечаток на каждом члене семьи и не только. Она послужила и послужит ещё тем самым толчком, который будет вести всех, кому есть, что сказать, и кто молчит, она научила тому, что завтра может не наступить, а обиды, неважно, какого они размера, не просто отравляют жизнь, но могут остаться последним на памяти, если человек резко уйдёт. Смерть Хосока показала, что «люблю» оставлять на потом нельзя. Смерть Хосока закончит через пару минут войну за Траум и спасёт тысячи жителей от гибели. Чон рассказал брату диалог с Намджуном, сообщил, что сдаётся и попросил совета. Чонгук улыбнулся, зная, что это было бы в характере Хосока отвесить брату подзатыльник и сказать: «сделай что угодно, но встреться со своим омегой, почувствуй своего малыша», и уехал с кладбища. Помощник альфы докладывает, что гиены уже в центре и двигаются в сторону особняка. Чонгук отсылает его из дома, повторяет, чтобы никто свободному проезду гиен не мешал и лёд в бокале помешивает. Ким Чонин идёт по его душу, а Траум уже сдан — больше никаких жертв. Может, только одна, уставшая, заблудшая, всё ещё надеющаяся хоть на одно его прикосновение, душа. Когда кортеж въезжает на родную улицу Юнги, омега не сдерживается, соленые губы покусывает. — Чего ты размяк? — хмурится Кай. — Это просто ностальгия, — берёт себя в руки парень. — Это счастье. Я возвращаюсь домой, я выставлю оттуда всех оккупантов и заберу то, что по праву принадлежит мне. Лу, сидящий на переднем сиденье, оборачивается назад и с подозрением смотрит на Юнги. — Всё нормально, Лу, — улыбается ему Кай. — Не все такие бесчувственные, как я, людям свойственно ностальгировать. Лу отворачивается, прекрасно понимая, на что намекает Чонин, и на долю секунды возвращается в ту ночь, когда, дрожа от счастья, прижимал к себе отключившегося альфу. Кай продолжает сверлить взглядом его затылок, разделяет его мысли. Лу думает, что ту ночь помнит только он один — ошибается. Кай помнит каждую секунду, то, как поддался слабости, как спихнул всё на алкоголь и сделал то, о чём мечтал столько лет, что сделав, так это и не принял. Кай просматривает эту ночь в голове каждый день, а потом вызывает омег, тонет в алкоголе, задыхается от чужих запахов, хоть на время от неправильной одержимости отойти пытается, но не выходит. Никогда не выходило. Гиены вооружены до зубов. Армия разбросана по всему городу и контролирует все стратегические объекты. Чонин ликует и празднует, а Юнги ногтями кожаную обивку портит, нервно на дорогу поглядывает. — Всё, как мы и договаривались? — уточняет в последний раз омега, с трудом справившись с очередным приступом паники. — Я принимаю город, а Волк отправляется в тюрьму? — Конечно, — цокает языком Кай. — Главное, чтобы без глупостей. Юнги это «конечно» не нравится от слова совсем. Он надеется, что на глупости Кай намекает со стороны Чонгука, а не его подозревает. Чонгук слышит шум со двора, но с места не двигается, только бы Юнги с ними не было, думает. Альфа умирает от желания увидеть омегу, но он сильно сомневается в том, что прямо в этой гостиной ад не разверзнет свою пасть и не поглотит всех присутствующих. Юнги в него попасть не должен. Чонгук слушает глухие биты своего сердца, чувствует встрепенувшегося внутри зверя и понимает, что его омега здесь. Сперва в гостиную, уже держа на прицеле Чонгука, входят солдаты Чонина, следом проходит Кай и, широко разведя руки, вальяжной походкой идёт к альфе. — Я уже думал, приглашения не получу, придётся незваным гостем стать, чего так долго? — смеётся Кай и смеривает презрительным взглядом поднявшегося на ноги Чонгука. — Я бы тебя пригласил, но на тот свет, — скалится в ответ Чонгук. — Как видишь, пока не получилось. — Потому что ты слаб и глуп, — кривит рот Кай. — Потому что откусил больше, чем мог бы проглотить. Потому что я тут бог, а ты — мелкая сошка, возомнившая себя королём. Мне продолжить? — Если только хочешь без зубов остаться, — становится к нему вплотную Чон. — Зачем махать кулаками, если не прав? — выгибает бровь Кай, упирается в альфу грудью. — Даже твой омега стал моим, а знаешь, почему? Потому что, как альфа, — ты дерьмо. Кай, отшатнувшись, чуть не падает и утирает ладонью окровавленные губы. — Я ведь предупредил, — взглядом вбивает его в пол Чонгук, потирая лоб, которым стукнул альфу, и игнорирует щелчки направленных на него пистолетов. — Не стрелять! — слышит Чонгук родной голос и, вмиг забыв про боль, поворачивается в сторону вошедшего в гостиную омеги. — Ты бы за языком следил, — зло говорит Каю Юнги и подходит к парням. — А в твоём положении лучше в пол смотреть, а не кулаками махать, — поворачивается к Чонгуку. Он смотрит, и привыкший умирать воскрешает. Чонгук раз за разом умирал, но всегда вставал, из могилы выбирался, чтобы, два шага сделав, в другую ничком упасть. Он лёг в ту ночь рядом с Хосоком, обнял брата, голову на его плечо положил, «в этот раз не выберусь» себе пообещал. Одна новость, и Чонгук вновь себе выход вырыл. Дорвался. Он стоит перед ним, в его глазах всё так же все корабли Чонгука, с войной отправленные, с пушками на беззащитного омегу направленные, но несмотря на раны и боль, которые они ему нанесли, каждый на пристани пришвартован, за каждым Юнги смотрел, ни одному потонуть не дал. Свои звёзды гасил, для них якорь ни на секунду не вырубал. Чонгук себе подушкой надгробие брата выбрал, вместо одеяла своей кровью укрыться решил, но Юнги ему смысл подарил, себя причиной его жизни сделал. Юнги всё по глазам видит, в этой неожиданной и пугающей своей силой нежности тонет. Он зрительную связь прерывает, как один взгляд любимых глаз и его вечная зима на лето сменяется, чувствует, но не расслабляется. Юнги маску плотнее к лицу прижимает, ни на миг сползти не позволяет. Чонгук старается вниз, на живот, скрытый под формой, не смотреть, ногти в ладони вонзает, не дышит, но его запахом задыхается. Надо играть, надо продолжать, до сюда дойти и всё завалить нельзя. — Ненавижу, — цедит сквозь зубы Чонгук, диалог с Намджуном помнит, но в это слово всю свою любовь вкладывает. — Получил своё? — Нет ещё, в минуте от этого, — кривит рот омега, подыгрывает, мысленно малыша, голос отца услышавшего и бурно реагирующего, умолкнуть заставить пытается. Чонгук тянется к нему всем существом, его волк своё чует, почему ближе встать нельзя, не понимает. Он в себе все желания на корню душит, свободы не даёт, только о его безопасности думает. — Это так мило, то, как вы бранитесь, но пора закругляться, — хлопает в ладони Кай. — Ты пал, Чон Чонгук, Юнги восстал. А начиналось ведь так чудесно, пали Мины, а восстали Чоны. Но как говорится, се ля ви. Траум с этой минуты переходит под контроль гиен. А ты отправляешься к своему братцу, — улыбается альфа и кивает своим людям. — Ты нарушаешь наш уговор, — спокойно, размерено, словно это не Чонгука держат на мушке, начинает Юнги. — Он военный преступник, и я буду решать его дальнейшую судьбу, — сам себя мысленно за твёрдый голос хвалит, пусть во рту уже кровь от прикушенной от напряжения щеки чувствует. — Волчонок, — брезгливо тянет Чонин, а Чонгук ладони в кулаки сжимает, на дне зрачков кровавое озеро плещется, он себя мысленно цепями обматывает, сорваться и на куски того, кто кроме него посмел омегу так назвать, порвать не разрешает. — Ты хороший стратег, но ты слишком эмоционален и глуп, — улыбаясь, продолжает Кай. — Посадишь ты его в тюрьму, кто знает, что завтра случится, он из неё выйдет, надумает ещё мне мстить. Нет. Это не в моих правилах — я после себя никого не оставляю. — В этот раз придётся, — возвращает ему безукоризненную улыбку Юнги. — Это почему же? — хмурится Кай и отвлекается на зовущего его Лу. — Какой-то кошмар творится, — говорит на ухо Чонину альфа. — Мне только что доложили, что наши воюют с нашими, улицы превратились в арену битв, и война сейчас идёт между гиенами. Кай сводит брови на переносице, пару секунд пристально на Лу смотрит, но его не видит, в мыслях своих роется, где и что он упустил, думает. Он взмахивает рукой, чтобы Лу умолк, и идёт обратно к с фальшивым интересом рассматривающему картину на стене омеге. — Я отцу говорил, что это безвкусица, но даже после его смерти её снять не смог, рука не поднялась, — говорит Юнги, косясь на картину. — Что ты сделал с моей армией? — с трудом сдерживая гнев, останавливается рядом Кай. — Ты же сам сказал, что я отличный стратег, и я сделал много чего, как вижу, не зря, ведь доверять тебе было бы глупостью, — усмехается омега. — Как ты переманил на свою сторону людей? — хватает его за шкирку альфа и встряхивает. Чонгук двигается к ним, но Юнги взмахом руки его останавливает. — Как они вообще тебя послушались? — Я просто нашёл тех, кто голос толпы, в данном случае, твоей армии. Я не говорил с твоими генералами и командующими, прекрасно зная, что меня сразу сдадут, я говорил с массой, — смеётся ему в лицо Юнги. — Поверь мне, за тебя никто умирать не хочет, более того, адские условия и выматывающие войны в год по восемь-девять раз мало кого привлекают. Так что нужные слова и нужные обещания, которые я, в отличие от тебя, выполню, и они на моей стороне. Будь добр, попроси своих людей опустить оружие и сдайся. Отсидишь лет двадцать, поумнеешь, и выйдешь. Не пойдёшь на это — живым этот особняк не покинешь. — Я ведь знал, эту суку ещё на первой встрече порешить надо было, — шипит Лу, который только из-за страха перед Каем не бросается на омегу, которому позвоночник голыми руками вырвать готов. — Я тебя недооценил, — отпускает Юнги и утирает якобы грязные руки о пиджак Чонин. — Вечно вы все со мной так, — разочарованно говорит Юнги. — А ведь я просто омега, который всю жизнь притворялся альфой. Ты никогда не воспринимал меня всерьёз, только карты и маршруты от меня требовал, поэтому и держал при себе. Но так уж сложилось, что мне даже убеждать тебя в своей слабости не пришлось — ты и так был слишком самоуверен и считал себя самым сильным. — Но и ты меня недооценил, — ядовито улыбается Кай, игнорирует открытую насмешку в словах Юнги, поглядывает на своих парней. Они всё ещё держат на мушке Чонгука, значит, те, кто внутри, всё ещё подчиняются только ему. — Может, Траум я и не захвачу в этот раз, но я выйду из этого особняка живым, а вас похороню в одной могиле, вам не привыкать. Взять его, — приказывает он своим людям, но никто с места не двигается. — Все ещё сомневаешься? — усмехается Юнги. — Тебе не выбраться отсюда, потому что там, на улицах, весь контроль у Ким Сокджина и твоих бывших соратников. Опустить оружие. Все, кроме двух солдат, целящихся в Чонгука, опускают пистолеты. — Чудесный план, и я тебе мысленно аплодирую, — говорит Кай, а сам на ходу варианты продумывает, как этого омегу на куски порвёт, представляет. За столько лет его никто не то чтобы вокруг пальца не обвёл, даже попытаться обмануть не смог. Чонин думал, он всё просчитал, всё учёл, но то, что Юнги залезет в его армию, а главное, что она ему поддастся — не ожидал. Он и восхищается его уму и бесится, что первым об этом не подумал, что так сильно проебался, и теперь мало того, что его насмешки слушает, но и жизнью рискует. Чонин собирался убрать и Чонгука, и Юнги, вырезать всех волков и поставить во главе Траума Лу, а сейчас лихорадочно следующий шаг придумывает, как из этой передряги выбраться, планирует. — Только в каждом плане есть брешь, тебе ли это не знать, — продолжает альфа, тянет время, думает. — Я прикажу его убить, если ты не создашь коридор и не позволишь нам покинуть город. — Ты убил моих граждан, разрушил город, убил альфу моего брата, — зло говорит Юнги. — Ты преступник и ты понесёшь наказание, поэтому не отягощай своё положение. — Попрощайся тогда со своим волком, — шипит Чонин, но не успевает повернуться к парням, удерживающим Чонгука на прицеле, как видит, что Юнги целится в Лу. — А ты попрощайся со своим любимым. Лу нервно усмехается, прямо в дуло смотрит, «ты не того выбрал» говорит. — Именно того, — отрезает Юнги. Кай теряется на долю секунды, но этого хватает, чтобы Юнги окончательно в подозрениях убедился. — Плевать, стреляй, — пытается усмехнуться, но на лице гримаса боли застыла, Кай блефует и делает это из рук вон плохо, Юнги его как открытую книгу читает. Кажется, этот альфа впервые с болью сталкивается, никогда ранее её на вкус не пробовал, Юнги своей поделиться не прочь, пистолет с предохранителя снимает, в глаза гиене смотрит и тем, как напускное равнодушие крошится, под ноги осыпается, любуется. Любовь ломает всех, самых сильных — с особым удовольствием. Она сломала Юнги, Чонгука, она дотла спалила Тэхёна и до Кая добралась. — Не выстрелишь, — цедит сквозь зубы Кай и, сделав шаг к Лу, замирает на месте. — Ну же, рискни жизнью того, кого любишь, тронь Чонгука, и я покажу тебе, каково это, когда тебе внутренние органы без анестезии вырывают, давай, — подмигивает ему омега. — Что ты несёшь? — теряет терпение Лу, которому уже и на пистолет, прицелившийся к его лбу, плевать. — Ты не нашёл в себе смелости принять факт того, что он твой истинный, что снится тебе, что с ума по нему сходишь, не принял только из-за предрассудков, своей консервативности, — продолжает Юнги, обращаясь к Каю. — Ты, как и все мы, думаешь, что вечен или что Лу вечен? Насколько ты самоуверен, что за все эти годы только стены между вами строил, а ему их разрушать запрещал. Только вот самоуверенность в таких вопросах недопустима. — Кай, — не веря, смотрит на него Лу, не в силах подобрать слова. Он висит на волоске от смерти, чувствует её смрадное дыхание за спиной, но ему не до неё. Если это ложь, то Лу готов слушать её каждую секунду каждого дня, в то, что это правда, он верить себе не позволяет. Так намного легче. Ведь поверь он в правду в словах Юнги, то с каждым следующим разом, когда она будет ударяться об реальность, Лу снова кусками по следам альфы распадаться будет. После той ночи он себя кое-как собрал, не все части нашёл, но пусть и криво-косо друг к другу пришил, в этот раз не получится. У Лу лимит сил исчерпан. Пусть это будет ложь, но самая красивая из всех. — О чём он говорит? — шумно сглатывает Лу, смотрит так, что Кай на секунду забывает, где он и с кем, подходит ещё ближе. — Мы поговорим потом, — мягко говорит альфа, тонет в ореховых глазах, впервые за всё их знакомство первым взгляд не отводит. — Главное, выбраться… — резко осекается Кай, медленно подносит руку к своему забрызганному кровью лицу, а потом смотрит на ладонь в красных разводах. Лу медленно оседает на пол с дырой во лбу, а Кай, не веря, то на выстрелившего одного из солдат, то на парня на полу смотрит. — Нет, — еле слышно выдыхает, рядом на колени опускается. — Какого чёрта? — кричит на солдата Юнги и видит, как тот стаскивает с себя маску. — Чимин, — ошарашенно смотрит на него омега. — Зачем? — Он сам сказал "стреляй", — сухо и безэмоционально отвечает омега. — Пусть почувствуют хоть крупицу того ада, через который проходим все мы, через который проходит Тэхён, — продолжает Чимин. — Больно? — смотрит он на Кая и порывается выйти вперёд, но его хватает поперёк второй солдат и с силой прижимает к себе. — Должно быть больно. Должно рвать тебя на куски, как меня рвёт! — Ты не должен был убивать, — обнимает омегу, уже стащивший с себя маску Намджун и, отобрав у него оружие, отбрасывает в сторону. — Ты ведь учишься спасать жизни, а не лишать их. — Я не спас самую главную жизнь, — рвано дышит Чимин, чувствуя накатывающую истерику. — И спасаю я людей, а он не человек. Чимин настоял, что будет участвовать в финальной битве, и как бы Намджун его отговорить не пытался, не просил присоединиться к Минджу, который отвечает за беженцев и мониторит границы, не вышло. В итоге альфа присоединился к нему со словами «куда ты, туда и я». — Лу, пожалуйста, — поглаживает бледную щеку парня Кай, ползает перед ним убитый от горя. — Я потерял столько времени, я столькое тебе не сказал, всё отрицал. Умоляю, открой глаза. Этот город я подарю тебе, пожалуйста. Ты не оставишь меня одного, — как в бреду, повторяет, обо всём вокруг сразу забывает. — Я люблю тебя. Я безумно люблю тебя, мой мальчик из снов. Ты главное не умирай, подожди немного, мы со всем разберёмся, обо всём поговорим. Лу не слышит, не чувствует, пару секунд как не живёт, но Кай всё повторяет, за все те дни, месяцы, годы, когда не успел сказать, сейчас нагоняет. Поздно. Век говорить будет, не восполнит. Гостиную заполняют люди Юнги, вокруг суматоха, а сам омега на сгорбившуюся над трупом фигуру смотрит, глаз оторвать не в состоянии. Кай ведь один из самых могущественных людей встречавшихся Юнги на пути, его силе даже омега завидовал, но перед ним сейчас придавленный горем к полу, обезумевший от горькой утраты альфа, который смерть любимого никак не воспринимает. Кай хотел подарить Траум Лу, а в итоге город стал последним пристанищем для этого альфы. — Что я буду делать дальше? — поднимает полный боли взгляд на Чимина Кай. — Ты лишил меня смысла, ты лишил меня всего, — тянется к поясу Лу, схватив пистолет, только руку поднимает, как подкошенный двумя пулями, рядом со своим истинным ложится. — Чонгук! Намджун! — восклицает Юнги, в ужасе смотря на убирающих за пояс пистолеты альф. — Он отнял у меня одного брата, второго я ему не позволю, — спокойно отвечает Чон. — Я знаю, ты хотел его посадить, но мало ли что случится, выйдет завтра, а с того света, вроде, пока никто не возвращался. Намджун даже не оправдывается, он просто смотрит на Юнги и все ответы на дне его кофейного цвета глаз. "Он поднял оружие на моего омегу, а я здесь, чтобы его защищать. Мог бы и Хосока защитил бы. Не смог", — думает альфа. — Тебе тоже грозит тюрьма, — не даёт себе время на подготовку, сразу выпаливает и подходит ближе к Чонгуку Юнги. — Не об этом сейчас, — тянет его на себя Чонгук и крепко обнимает. — Я соскучился, как же я по тебе соскучился, — целует омегу в макушку. — Чонгук, я соболезную, я… — глотает слёзы, лишь бы при своих себе расклеиться не позволить. — Я знаю, — обрывает его альфа и, опустившись на колени, прислоняется ухом к его животу. — Привет, малыш. — Откуда ты знаешь? Я так сильно поправился? — растерянно смотрит на него Юнги, а потом на уведшего взгляд Намджуна, и всё понимает. — Чонгук, — заставляет его подняться с колен омега, всё слова подбирает, а альфа, как назло, не помогает. Чонгук водит ладонью по его предплечью, поглаживает, и там, где до этого бетонная стена была — тончайшее стекло, под его прикосновениями оно дребезжит, звенит, сказочными узорами, трескаясь, покрывается. Чонгук скул пальцами касается, а в Юнги один за другим бастионы сдаются, крепости рушатся, он, как на ногах стоит, не понимает. Сколько Юнги себя помнит — он соответствует. Пожеланиям отца, своих наставников, требованиям общества и окружения, народа, даже когда-то своего альфы. Юнги вырос в жесткой дисциплине, проходил военное обучение, пил гадкие таблетки, призванные скрывать его запах и истинную сущность омеги, выдрессировал себя так, что сам забыл про то, кто он и, главное, чего хочет. А хочет Юнги прижаться к Чонгуку сильно-сильно, вцепиться в его плечи и больше никогда не отпускать. Он столько лет притворяется, он на пласт стали очередной пласт накладывает, себя непробиваемым делает, а стоит Чонгуку его коснуться, и эта сталь, покраснев, плавится, от одного его взгляда, булькнув, лопается, Юнги под его ногами растекается. «Я слабый и я устал, я очень сильно устал» сам про себя шепчет, за воротник его рубашки цепляется, внюхивается, ближе, ведь скоро вновь далеко будет, быть пытается. Он всё шёл, с каждым разом сам себе «сейчас всё закончится, тут все силы иссякнут, здесь лицом вниз от усталости упаду, больше не встану» повторял, но терпел, стойко на ногах стоял. А Чонгук его легонько целует, и Юнги хруст титановых стержней, в него вбитых, слышит, как этот чужой, вшитый в его тело каркас гнётся, чувствует. В руках Чонгука никакая маска не выдерживает, рябью идёт, как скорлупа, трескается. Дома ведь никто роли не примеряет, не притворяется, лучше, чем есть, казаться не пытается. Юнги в его руках дома. Она расползается прямо на лице, как и всегда, новые дыры залатать не позволяет, цементом трещины не заливает, опадает Чонгуку под ноги, слабого, вымотавшегося омегу обнажает. Он столькое вытерпел с момента, как покинул Траум, он войну прошёл, а в награду пара жалких секунд в его руках, обожжённые его запахом лёгкие, и вновь несколько сотен километров между и бессонные ночи, посвященные тому, чтобы учиться жить без него. Юнги в отношения на расстоянии не верит, сильнее за него цепляется «уходи» — требует, «останься» — молит. — Юнги, — но омега прикладывает ладонь к его губам, помолчать просит. Он всю волю в кулак собирает, осколки своего раздробленного, истосковавшегося по альфе сердца проглатывает и продолжает: — Учитывая, что ты сам сдался, оберегал население, — делает паузу, вдыхает, но скукожившиеся внутренности кислороду пройти не позволяют. Пусть задохнется, но договорить должен. — Я прошу тебя покинуть Траум без дальнейшего разрешения на визит, ибо на этой территории ты сразу отправишься в тюрьму, как глава картеля и военный преступник. Прошу тебя под шумок исчезнуть. Прошу тебя сделать это последнее ради нас, — что есть силы, в его запястья вцепляется и гонит, и на себя тянет. Чонгук эту муку на любимом красивом лице отчётливо видит, притягивает его к себе, волосы поглаживает. — Они тебя заживо сожрут и за зону Х, и за захват, а за наркоторговлю вообще огромный срок. Уходи, и не появляйся здесь ни в коем случае, прошу тебя, — голос омеги срывается, Чонгук крепче его прижимает, в затылок целует. — Тише, волчонок, тише, — шепчет. — Я всё знаю, всё понимаю, сам об этом все последние часы думал. Ты, главное, не переживай так, я ведь не исчезну, я от тебя никуда не денусь. Мы с тобой и в этой, и в следующей, не забывай, — вновь целует. — Мне надо поднять город, разобрать завалы, — всхлипывает в его грудь, ткань под руками комкает, всё вжимает его в себя, насытиться перед разлукой пытается. — Потом мы придумаем выход, мы обязательно его найдём, а пока у нас не должно быть связей. Думай о малыше, о том, что и меня, и его не примут за связь с наркобароном и бывшим оккупантом. Мы ведь с тобой сейчас поменялись ролями. Ты пока на виселице не стоишь, но если не покинешь Траум, то у нашего ребёнка не будет отца. Я не выдержу твою потерю. Толпе плевать, кто из нас умрёт, они захотят отмщения, свяжут все беды с вашим именем. — Всё будет хорошо, — поглаживает его щёки и заставляет смотреть на себя Чонгук. — Обещаю, я найду выход. А ты присмотри за могилой моего брата… — Чон Хосок герой Траума. Присматривать за его могилой — мой долг, — утыкается лбом в его грудь Юнги. — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? — смыкает руки вокруг него альфа. — Не сомневаюсь. Расстояние, как наказание. Они в обнимку стоят, а будто уже по разным частям мира раскиданы. Она ходит вокруг, теплыми ветрами их кутает, торопит, всё твердит, что это очередная проверка, что им она страшна быть не должна. Жизнь между ними хоть стену толщиной в километр, сплошь штыками усеянную, построит, вне закона объявит, костром на площади, в котором двоих сожжёт, пусть грозит, проклянёт — неважно. Она ни жизни, ни судьбы, ни смерти не боится. Она та, которая этих троих яркими, запоминающимися и невыносимо тяжёлыми при утрате делает. Они ей в рот смотрят, ненавидят, но при этом до дрожи боятся, с её силой не совладать, прекрасно знают. Они любящих расстоянием пытают, пару метров чёрной земли двоих отделяют, будущее отбирают, раскидывают, но ни разу не выигрывают. Даже там, в царстве мёртвых, сердце любящего с любимым остаётся. Даже тут, в царстве живых, в сердце любящего любимый, пусть и ушедший, остаётся. С её силой даже смерти не справиться, что уж о расстоянии говорить. Там, где любовь, только она и выиграет. Для любви нет табу. У неё нет пола, религии, национальности, условий, сводов правил. Она разрешения никогда не спрашивает, она сама выбирает, а выбрав, просто так не сдаётся. Любовь, если настоящая, любой запрет обойдёт, любое препятствие одолеет, даже если в пути многое, если не всё потеряет. Ради одного взгляда, секундного прикосновения, она своих детей врагами народа сделает, аморальными назовёт, но она же им счастье подарит. Без неё никуда. Она, своё найдя, не отпускает, а если уходить заставляют — она человека при жизни в мертвеца превращает. Она пустых разговоров не любит, обещаний боится, планов тем более, она просто приходит, с трудом, порой убеждения ломая, гордость на колени ставя, все правила собой затирая, в кровь вливается, и не вытащить. Не избавиться. Ведь без сердца не живут. Между Чонгуком и Юнги любовь. Она за них спокойна.Восемнадцать месяцев спустя.
Тэхён на контакт не шёл, а Юнги не давил, только следил за омегой, присматривал. Тэхён, как волонтер, помогал восстанавливать город, допоздна работал, а придя домой, вырубался. Юнги ему не уступал, несмотря на положение и срок, пропадал сутками в здании управления. Виделись братья только под утро, на рассвете, когда не выспавшиеся, оба кивнув друг другу, расходились по делам. Так продолжалось вплоть до родов. Шутка, что Юнги будет рожать на работе, стала реальностью, когда схватки омеги начались на очередном совещании. Тэхён был на окраине, помогал восстанавливать очередную разрушенную школу, когда узнал от выезжающего в Траум Минджу, что Юнги в больнице. Тэхён примчался в больницу запыхавшимся и замер на пороге палаты, где в руках Юнги держал маленький сверток. Увидев брата, Юнги сразу подозвал его к себе и, осторожно передав ему ребёнка, улыбнувшись, сказал: — Знакомься, твой племянник, три тысячи двести грамм веса, альфа. Зовут Хосок. Тэхён не сдержал фонтаном брызнувших из глаз слёз, прижал ребёнка к груди и больше никогда не отпускал. На той стороне трубки в своём кабинете, выставив всех, кроме брата, от счастья гордый отец плакал. Когда Юнги сказал ему, что даст их сыну имя героя, Чонгук и не подумал о брате, не до этого было, он и не ожидал, а получив от омеги селфи с малышом и подпись «Я и маленький Хосок», не сдержался, расплакался. Чимин с ним эти слёзы счастья делит, мочит его рубашку и, шмыгая носом, не перестаёт на фото на телефоне посматривать. Юнги взамен того, кто так рано ушёл, подарил им новый лучик надежды. За полтора года Чонгук видел сына только один раз, когда Юнги для переговоров приезжал в Эрем. Тайная встреча прошла в квартире Намджуна, где альфа сорок минут, пока омега был в совете, прижав ребёнка к груди, читал ему рэп, который любил брат. Все остальные их встречи проходят по видеосвязи. Чонгуку в Траум по-прежнему нельзя. Сколько бы Юнги не старался, но смерть Кая унесла виновного, того, на ком бы срывалась злость народа, в итоге виновным стал Чонгук. Его побег Юнги до сих пор не простили, и то и дело против его правления ведут акции в сети с призывом выгнать омегу к своему преступнику, и его сына тоже. Юнги создал специальные центры для выходцев из Ребелиона, ведёт просветительскую работу и понемногу завоёвывает любовь своего народа. Многое ещё надо сделать, и омега не покладая рук работает в этом направлении. Он заставит их принять его, завоюет уважение и убедит, что ради них же старается, а пока надо продолжать трудиться. Юнги, Намджун и Сокджин открыли границы между городами впервые с дня их существования. Это очень сильно повысило уровень торговли, открыло новые рынки и привело к улучшению положения населения всех трёх городов. Страх за будущее сына, которого могут отвергнуть, и за Чонгука, не позволяет Юнги идти на контакт или впускать его в город, где альфу растерзают. Чонгук всё понимает и пресекает все внезапные порывы плюнуть на всё и дорваться до омеги. Он держится ради малыша, ради его будущего. Юнги из-за навалившихся после войны проблем выбираться из города почаще тоже не может, а сына одного отпустить, учитывая, что он ещё младенец, боится. Чонгук общается с малышом по видеосвязи, и пусть тот пока говорит обрывками слова, но твёрдое «папа» у него получается. Стоит Хосоку увидеть отца на экране, как он заливается смехом и, хлопая в ладошки, тянется ближе. Юнги оставляет ребёнка с няней и с братом, когда у того есть время. Тэхён души в малыше не чает, часто сам спать укладывает, несмотря на постоянную занятость, ему всегда время находит. Чимин после убийства Лу перенёс нервный срыв. Он своими руками сделал больно тому, кто отнял у него брата, но боль омеги это не облегчило. Пару месяцев Чимин проходил лечение и восстановился только благодаря постоянной поддержке и помощи Чонгука и Намджуна. После курса терапии, омега с головой ушёл в работу, и пусть внешне он никаких признаков не проявляет, но постоянно мысленно возвращается в особняк Минов, и корит себя за не принесшее облегчение решение. Тэхён за этот год с помощью Юнги открыл два сиротских приюта, выбил финансирование в городском совете, сам лично контролирует всё, вплоть до воспитателей. Один из приютов носит имя героя Траума «Чон Хосока». «Это невероятно, но он просто взял и сказал «Тэ», я чуть не расплакался от счастья, — мысленно рассказывает любимому Тэхён, раскладывая ромашки на его теперь уже благодаря Юнги красиво отделанной чёрным мрамором могиле. — У нас с тобой самый чудесный племяшка в мире. Его только тискать. Кстати, помнишь, я тебе рассказывал про близнецов, которые во время нападения на пригород родителей потеряли, так вот, их усыновили. Это такое счастье, теперь у них есть дом, — счастливо улыбается омега, удобнее располагаясь рядом с могилой. — Ты ведь знаешь, как это важно. Ты сам был сиротой, но Чоны дали тебе дом, а ты дал дом мне, я теперь дам его этим малышам. Знаешь, сколько их у нас? После на сегодняшний день пристроенных — семнадцать, и я люблю каждого. Они наши с тобой дети. Ты умер ради них, я живу ради них. Ну вот, обещал же не плакать, — утирает скатившуюся слезу и всё равно улыбается. — Эду наконец-то новейший протез доставили, Чимин молодец, его заслуга. Эд теперь ходит без костылей, не скажешь, что он потерял ногу. Я думаю, что тоже начну лечиться. Я правда не хочу разговаривать и по-прежнему не могу. Мне ведь не с кем, если не с тобой. Но теперь я буду стараться и соглашусь на лечение, хочу с малышом Хосоком общаться. Он уже пару слов говорит, мне надо нагнать его. Ему пока рано, но подрастёт, и я приведу его, ты увидишь, как он на тебя похож! Я не вру! Ладно, смоляные волосы и у его отца, но глаза! Хосок! У него твои глаза. Тут ещё у Эда с Джи свадьба в субботу, я тебе говорил, кажется, уже не помню, старею, — смеётся. — Так вот, они обещали у меня одного малыша усыновить, я так обрадовался. У меня как раз есть одно чудо на примете. Это сейчас одного, потом они ещё двух усыновят, уж я-то постараюсь. Ты ведь меня знаешь. Я тут подумываю и Минджу намекнуть, уже намекаю, тащу его с собой в приют, якобы помогать, а он уже к одному омежке привязался. С Джином будет легче, он только за. Он не хочет, чтобы Минджу забеременел, боится, что потеряет его. У него страх остался. Говорит, мол, главное, что омега рядом, и ему хватает, но Минджу, вроде, хитрит, врёт, что противозачаточные пьёт. В любом случае, чем больше семья, тем лучше. Сейчас я Намджуна обрабатываю. Чимин-то деловой, всё в больнице пропадает или на своих съездах докторов. Кстати, можешь им гордиться, он уже в пятерке лучших хирургов Эрема. Так вот я Намджуна заставил приехать, типа тем детишкам, кто повзрослее, про лидерские качества лекцию прочитать. Я сам постоял, понаблюдал, есть у меня два брата: альфа и омега — так вот младшенький от Намджуна не отлипал, а старшенький от младшенького, смотрю на них, и Намминов вспоминаю, да, я их так зову. Вот думаю, на следующий открытый урок Чимина позову, пусть про профессию расскажет, и присмотрюсь. У меня столько детишек, которым нужны родители, а кто останется, они все наши с тобой, — делает паузу, глаза к небу поднимает, промаргивается. — Война унесла не только тебя, она оставила стольких без семьи, и раз уж меня тоже, то они будут моей семьей. В следующей вселенной я твой ранний уход тебе припомню, долго к себе не подпущу, на цыпочках вокруг меня ходить будешь. Обещаю. Увидимся уже после свадьбы, я тебе точно кучу новостей принесу. Я люблю тебя. Всегда буду любить». Омега поднимается на ноги и, послав надгробию воздушный поцелуй, делает шаг в сторону и сразу замирает. Лёгкий ветерок до него любимый запах доносит. Тэхён прикрывает веки, глубже вдыхает. «Я знаю, что и ты тоже», — отвечает.***
Эд своё слово сдержал. Венчание проходит прямо на побережье, благо ранняя осень и теплая погода этому содействуют. Эд уехал в Вилейн, купил дом, арендовал фитнес клуб, нанял тренеров и в шутку объявил себя отвечающим за здоровье населения города. Джи устроился в детский садик воспитателем. Чонгук сам не разрешил Эду возвращаться в картель после тяжелого ранения, но при этом оплатил ему все расходы на лечение и купил дом. Третий час ночи, гости давно разошлись, даже официанты, обслуживающие свадьбу, уехали, но Джин, Минджу, Чимин, Намджун, Тэхен, Юнги и малыш Хосок, который проснулся покушать, а сейчас сопит в руках дяди, сидят на лужайке перед домом Эда и Джи в плетёных креслах вокруг костра и, попивая, кто чай, кто что-то покрепче, общаются. Чимин сидит на коленях Намджуна, полусонный, просит остаться, с утра уехать, благо Джин всех, кто здесь не поместится, в свой особняк зовёт. Намджун пока не соглашается, но смотря на сонное лицо своего омеги, понемногу оттаивает. Эд рассказывает, как пытался угодить бете, и, проснувшись на рассвете, готовил ему завтрак, а в итоге пришлось ремонтировать кухню. Громкий смех присутствующих прерывает скрип ворот и шум автомобилей на площадке в десяти метрах от лужайки. Все поворачиваются на черные внедорожники, потом на Джина, который поглаживает голову полулежащего на нем Минджу и даже не дёргается. Джин подмигивает Намджуну, взмахом руки запрещает охране двигаться. Чонгук выходит из БМВ, поправляет пиджак, осматривается и замирает у чёрного ламборгини во дворе. Тэхён, отдав малыша Юнги, быстрыми шагами идёт к Чонгуку. — Ты её водишь? Надеюсь, что ты. Никто больше за её рулём сидеть не должен, я лучше утоплю её на дне залива, чем позволю кому-то тронуть. Тэхён кивает. — Хорошо, — выдыхает альфа. — Ты знал, что он приедет? — спрашивает Юнги Джина. — Знал. Но кто я такой, чтобы остановить главу самого крупного картеля региона, — усмехается Джин. Малыш в руках омеги ворочается и, проснувшись, потягивается. Юнги пытается вновь укутать его в плед, но ребёнок капризничает и сползает с его колен на траву. Он осматривается по сторонам, а потом, потирая кулачками глаза, идёт к дяде и отцу. По дороге он получает поцелуи в щёчки от Чимина и Минджу, по попе от Намджуна, ободряющие словечки от Джина, любимое Джи «держи осанку прямо» и замирает рядом с пустующим креслом, смотря на идущего к нему отца. — Хосок-а, — разводит руки в стороны Чонгук. Малыш, прокричав «папа», бежит к нему. Юнги обеспокоенно следит с места, чтобы ребенок не споткнулся, но Чонгук хватает его в руки и поднимает над головой. — Моё солнышко, — прижимает к груди ребёнка и целует его в лоб Чонгук. Ребёнок, уставившись на ламборгини позади отца, забывает про альфу, тянется через плечо к нему и тычет пальцем. Тэхён идёт к Юнги, а Чонгук, проследив за взглядом малыша, усмехается: — Ты весь в дядю, я смотрю, тоже ламбо хочешь? Подарю на восемнадцатилетие. — Обязательно избалуй мне ребёнка, — недовольно говорит идущий к ним Юнги и тянет руки к Хосоку. — Нет уж, — отворачивается Чонгук. — Не отдам. — Я остаюсь здесь до завтра, ты, если захочешь, — запинается Юнги. — Можешь тоже остаться. Поспишь с ним. — И с тобой. — И со мной. — Надо тогда парней в отель выслать, — говорит Чонгук и, подозвав одного из них, даёт распоряжения. — Я поговорить с тобой хочу, — вновь возвращает внимание омеге. — Тэхён, — окликает омегу Чонгук и тот идёт к ним. — Держи малыша, я с твоим братцем поговорю. Только тебе его доверяю, — подмигивает, над недовольным гулом остальных парней с лужайки смеётся. Омега, улыбнувшись, берёт ребенка, а Чонгук утягивает Юнги в беседку подальше от других глаз. — Я приехал не просто увидеться, но и сказать кое-что, но сперва мне жизненно необходимо сделать это, — он притягивает парня к себе и впивается в губы жадным поцелуем. Он вкладывает в поцелуй всю душу, чувствует, как заполняется пустота меж рёбер, как обрастает титановым слоем изодранное сердце, поглощает силу, которую ему дарит тот, кого он когда-то считал слабее себя и перед кем добровольно на колени встал. Юнги жарко отвечает, сам за него цепляется, уже землю под ногами не чувствует, на альфе виснет. Перед единственным человеком в мире свою слабость, зависимость от него показывает, не насыщается, да и Чонгук не останавливается. Он так сильно его к себе прижимает, так обнимает, что после того, как отпустит, Юнги ещё долго отпечатки его рук на себе чувствовать будет. Они заблудшие и оголодавшие, только друг друга нашедшие и насыщающиеся. Они горели долго, много глупостей сделали, ещё больше потеряли, у них каждый час на счету, каждый рассвет, как последний. У них нет завтра, но всегда есть сегодня. Их любовь не подчиняется никаким законам и правилам, их любовь — это всё, что у них есть, и то, что их вытащило из глубокой ямы, в которой каждый сидел по отдельности. Отныне нет Чонгука и Юнги. Есть семья, и ей даже расстояние не помеха. — Вчера утром я передал все дела картеля Дризу, тому альфе, с кем я заканчивал войну, — с трудом отрывается от самых сладких губ вселенной альфа. — Я хочу ещё детей от тебя. Хочу не как в случае с Хо быть далеко, а быть рядом всю беременность, хочу поддерживать тебя и помогать. Я хочу с тобой семью. Как думаешь, это реально, что главы двух городов поженятся, а не наркобарон и глава Траума. — Куда ты клонишь? — с подозрением смотрит на него Юнги. — Из-за своего влияния, возможностей, да и хороших дел, я это тоже умею, — смеётся альфа. — Я возглавляю Кэнт. — Кэнт изолирован от других городов, и там правит не идущий на контакт лидер, — хлопает ресницами омега. — Это я. — Ты шутишь? — Нет. — Представляю лицо Намджуна, — смеётся Юнги и осекается, увидев улыбку альфы. — Он знает? Тогда Джин будет в шоке. Он тоже знает? Какого чёрта! — Вы думали, только вы заговоры плетёте, — вновь целует его альфа. — Пошли, расскажем омегам. Малыш снова спит только на коленях Тэхёна, который, как и Юнги, прислонившись головой к плечу Чонгука, дремлет. Альфы играют в карты, Эд и Джи обсуждают перестановку в доме, а Чимин делает общее фото, которое он никуда не выложит. Он подписывает фото, отправляет его в общий чат и следит за тем, как по одному вибрирует у всех мобильный и каждый, кто открыл сообщение, улыбается. Под фото написано только одно слово:Семья.