Ты не Джон Леннон

Они приканчивают обед и сидят. Молчат. Славу распирает от вопросов, но это вообще не то же самое, что по телефону говорить. Его хуярит, как кролика перед удавом. А Окси не похож на удава сейчас, он похож на побитого камнями котенка. Да, все еще неприлично совершенного, но все же побитого. С чего-то надо начать и, поднимая на Окси глаза, он тихо спрашивает: – Ты вообще спишь? Потому что проблема налицо. Вернее – на лице. Мешки под глазами полны синевы, глаза краснющие, потрескавшиеся губы покрылись корочками. Окси кивает, словно понимает, к чему он клонит. – Хуево выгляжу? – Скажем так, для баннера в Оксишопе я б тебя щас снимать не стал. Его хриплый смех – какой-то сюр. Вообще ж не смешно ни хуя. Слава хмурится. Мирон прекращает ржать и трет черепушку под капюшоном. – Сплю, но чаще днем. – Ты на смерть, блять, похож. – Да не парься. Я когда «Горгород» писал, спал раз в три дня стабильно. Гнойный не может не пиздануть: – Так вот почему такое говно получилось. Окси мотает башкой. Все ещё не согласен, что его альбом херня. Гордится им поди до сих пор. Помещение потихоньку наполняется людьми. Они устало рассаживаются за столики: заебанные офисные планктоны, щебечущие, как птички, студентки и представители других ступеней социальной лестницы. Разные люди. Очень разные. Слава оглядывается по сторонам и понимает, что кто угодно может быть ИМ. Буквально кто угодно может быть психом, который желает смерти любому из них. Просто за то, что они существуют. Как ебанут мир. – Ты знаешь, кто это? – спрашивает он. Окси какое-то время смотрит на него. Разглядывает. Слава чувствует, как внутренности стукаются друг о друга. – Нет. Не подозреваю. Он говорит, что фэн. Слава застывает. – Вы… Говорите? – Нет, я трубку не беру, он сообщения пишет. Каждый день с нового номера. Мы эти номера пробивали примерно до десятого, а потом хуй забили. Они на всяких бомжей зареганы, по классике. У Славы в башке начинает играть какой-то саундтрек из бандитского фильма восьмидесятых, и он легонько трясет головой. – Значит, днем он молчит? – Как партизан. И Окси затыкается, будто больше сказать нечего. А у Славы тем временем разрывается мозг. – Так, ладно, а свалить из дома на время? Мирон мотает головой, как будто Славка – несмышленыш, который ляпнул херню. – Угадай, че с тачкой Рудбоя случилось, – он дает Гнойному пару минут, чтобы «угадать». Слава кивком просит продолжать. – Я к нему на одну ночь вписался, а утром его шкода, как после бомбардировки. Мирон замолкает, а Славу бросает в холодный пот, как будто он в 3D очках на ужастике сидит. – Блять. – Мне неизвестно, о ком он знает. У меня друзей раз-два и обчелся, и я без понятия, что будет в следующий раз. Я, конечно, по слухам, тот еще чсв-шник, но близких людей подставлять не хочу. – А за границу свалить? – Хочешь поржать? У меня загран на перезапуске. Либо этот мудень умен, как черт, либо вселенная реально хочет, чтоб я сдох. Слава не может перестать смотреть на Мирона. На то, как спокойно он говорит, выглядя при этом, словно сейчас на куски развалится. Отчаяние режет его голос на осколки, он скрипучий и острый. – Давно это длится? – Да почти месяц уже. Я ж поначалу даже внимания не обращал, ну типа, мало ли долбоебов, мне такие в директ пишут пачками. А потом он у меня под окном поселился. Знаешь, раньше приколюхи были такие – лазерные фонарики. Телку на свидание вызывать удобно. Посветишь с улицы ей в окно, она спустится. Слава помнит. Ему удивительно, что Мирон об этих штуковинах знает – за бугром же жил. Он трет подбородок. – Он тебя на свиданку, что ли, зовет? Мысль кажется абсурдной, а потом он вспоминает, сколько у Окси фанатов, и, вроде, ни хуя удивительного. – Типа того. Приходит, светит регулярно. Дал понять, что знает, где я живу. Пару тачек разбил у подъезда. Я на днях выстрелы слышал. Хули так смотришь, не пизжу я. – Вы... Выстрелы? – в голове не укладывается. – Да ты разводишь меня, как лоха. Мож он еще и член свой тебе в личку шлет? Окси башкой мотает: – Не. У него романтические намерения, знаешь. Люблю-куплю и всякое такое. Прикинь, впервые в жизни готов на хейтеров своих молиться, они хотя бы адекватно срут. Так, все. Теперь реально страшно. Слава допивает остатки чая и решает заказать чего покрепче. Коньяка рюмаху. Опрокидывает ее. Мирон все это время на него смотрит внимательно, потягивает кофе маленькими глотками. Гнойный утыкается взглядом в пустую тарелку. Россыпь оливок – все, что осталось от его салата, – составляет незамысловатую комбинацию, в которой удается даже рассмотреть какой-то дебильный рисунок. Типа мордочки кошачьей с перекошенным ртом и одним кособоким ухом. Когда тишина за их столиком начинает ярко контрастировать с нарастающим шумом вокруг, Мирон чуть наклоняется над столом, и Слава замечает, что завязки на капюшоне его кофты вытянуты неровно: одна короче другой. Карелин вот вообще не перфекционист, но сейчас он так мандражирует, что его взгляд цепляется за это дерьмо. – Можно вопрос? – спрашивает Окси. Слава поднимает на него взгляд. Они сидят, как два долбоеба, в каком-то общепите, и хавка тут вкусная, да, но это так по-дебильному, учитывая ситуацию. – Попробуй. – Какое тебе дело? Он ждал этого вопроса. Нет, не так, он боялся его – пиздец. Потому что ответа у него нет, и даже намека на ответ, и даже маленькой, совсем крошечной мыслишки. Вообще, есть универсальные отмазки, типа «кого мне чморить, когда ты сдохнешь», но сейчас подобную фигню гнать не хочется. – Я пока не понял, – честно объявляет он, и видит во взгляде Мирона что-то, чего раньше не видел. То ли любопытство, то ли скрытая за сверхпохуизмом благодарность. И слава богу, он тему не продолжает. Слава пользуется ситуацией: – Так и что, у тебя вообще выхода нет? Окси пожимает плечами. – Почему, есть. Охрана. Мне в ментовке обещали, что дадут людей. Посадят под окном, под дверью, в квартире если надо. Но только после херни с телевидением я им не доверяю. Чем меньше инфы просочится в прессу, тем лучше. Там и так уже массовая паника началась, – Слава кивает: что есть, то есть. – Илья сейчас сам людей ищет, но понимаешь же, все не так просто. Ребята должны быть проверенные, с репутацией, чтоб никаких СМИ и всего такого. А мы с подобным никогда не сталкивались, на поиск уйдет время. Слава не может. Он пытается все услышанное сопоставить с тем ночным разговором, и его пробирает лютым холодом. Мирон днем храбрый. Убитый чутка, худой, бледный, но храбрый. И говорит обо всем так спокойно, а ночью, сто пудов, тремя одеялами накрывается и ждет, когда наступит рассвет. – Ладно, мне идти надо, – Окси оставляет на столике деньги, хлопает по карманам, проверяя, все ли забрал. Слава хочет схватить его за руку. Хочет сказать, что ему не надо идти, не надо идти домой, но он гордый, упрямый и, пока на улице белый день, спокойный. – Набери меня вечером, – просит Гнойный. И сам себе удивляется – какой же сказочный долбоеб. Окси смеется. – Ну, если тебе больше нечем заняться. Ему есть чем заняться, но хрен он сможет сосредоточиться на работе, на Сашке, на ебаном сне, после всего услышанного. Хочется набухаться.

***

Набухаться не дает Саша. Учуяв от Славы запах легкого перегара, она принимается за допрос. Понятное дело, ей интересно, где и с кем средь бела дня квасил ее парень. Слава улыбается, улыбается, улыбается – это все, на что он способен, когда не может врать, но и правду сказать тоже не может. Мирон просил не трепаться. Да он и не стал бы – кого-кого, а Сашу в это впутывать вообще не стоит. Девушка на его улыбку ведется и визжит, когда он, перекинув ее через плечо, тащит на кухню. Там опрокидывает на стол, лезет целоваться, за что получает легкую пощечину. Слава в ответ больно кусает ее за плечо, наполовину стянув край футболки вниз. Он бухой не настолько, чтобы трахаться на столе, но ему просто необходимо вытравить мысли из башки. Дурные, тупые мысли, от которых хоть вой. Стягивает с Саши футболку вообще, прижимает к себе полуголое тело – она горячая, как песок на пляже, быстро распаляется, жмется к нему. Глубокий поцелуй. И совсем некстати голос в башке. «У него романтические намерения, знаешь. Люблю-куплю и всякое такое». Саша раздвигает ноги, Слава привычным движением стягивает с нее трусы. Кидает их на пол. Расстегивает свои джинсы, матерясь, потому что молния опять заела. «Либо этот мудень умен, как черт, либо вселенная реально хочет, чтоб я сдох». Голос в башке, голос в башке, как его убрать? Саша стонет, цепляется за его плечи и припадает губами к ключице – будет засос. «Я, конечно, по слухам, тот еще чсв-шник, но близких людей подставлять не хочу». Близких людей. Близких. Слава застывает и смотрит в окно. Его резко выкидывает из реальности, мысли крутятся, как колесики у детского велосипеда – быстро и хаотично. Близких людей. Подставлять. Не хочу. – Блять, – он отрывается от Саши и застегивает штаны. – Прости, малыш, мне позвонить надо, срочно! Она смотрит на него так, будто сейчас по классике возьмет сковороду и уебет по башке со всей дури. Растрепанная, с горящими глазами, полуголая, в одной задранной юбке она выглядит так, словно не настроена сейчас на какие-либо телефонные разговоры. – Ты еблан! – толкает в грудь, спрыгивает со стола и, подобрав с пола одежду, закрывается в ванной. Слава еблан, да. Но у него, кажется, появилась мыслишка. Возможно, бредовая, возможно, из тех, о которых он обычно жалеет, но чем черт не шутит?