Ты не Джон Леннон

Дорожки от дождевых капель похожи на трещины в стекле. Слава пересчитывает их – только губы шевелятся. Опухшие от поцелуев, распутные губы. Мирон подходит и кладет ладони ему на плечи. – Вернись ко мне. Звучит излишне романтично. Этим голосом Славу прошибает до костей. Он оборачивается. Пальцы в плечи впиваются сильнее. Слава рад, что он все еще в футболке, ведь чувствовать их голой кожей было бы невыносимо, он в этом уверен. – Я здесь. – Ты вырвался, как будто я тебя съем, и стоишь так уже десять минут. Я что-то сделал не так? Если бы… Слава чувствует, как его губы растягиваются в улыбке, но на деле же ему хочется пробить стеклопакет головой. – Все так. – Ладно. Мы же можем быть откровенны друг с другом? Откровенность. Нежность. Возбуждение. Во всем этом так много чувств, что непонятно, куда от них деться. Слава набирает воздуха полные легкие – едва не давится им, а потом поворачивается, чтобы Мирон мог видеть его лицо. – Мне стремно. – Понимаю. – Я никогда никому не изменял. Тем более – с мужчиной. Это вообще не то, о чем он должен думать сейчас. Десять минут назад он был счастлив до невозможности. Десять минут назад он целовал Мирона, а Мирон целовал его. Они делили воздух, слюну и желание на двоих. Мирон отходит на шаг. – Если хочешь, мы можем закончить на этом. И сделать вид, что ничего не было. – Не хочу. – Тогда я не понимаю. Слава борется. Каждую секунду борется. Со страхами, с сомнениями, с совестью и внутренним голосом, который, срывая глотку, орет «беги!» Борется и выигрывает. Потому что руки сами тянутся и хватают Мирона за футболку. Губы сами ведут по его шее, поднимаются по кадыку на подбородок и замирают в сантиметре от рта. Мирон сглатывает. – Если мы собираемся прекратить, то ты зря это сделал сейчас. Слава чувствует облегчение. От одной мысли о том, что его действия возбуждают Мирона, все отваливается, как шелуха: и страх, и сомнения, и муки совести. – У меня есть что-то типа идеи. – Что-то типа? – Уж не обессудь… – Как скажешь. Он снимает с себя футболку и под удивленным взглядом складывает ее поперек швов. Потом завязывает ее у Мирона на лице, оставляя открытыми только губы. Так легче. Когда он не смотрит. Так он как будто чувствует себя защищеннее. И в качестве извинения коротко целует в растянутые улыбкой губы. Окси мотает головой: – Нечестно. – Знаю. Но потерпишь. – Хочу любоваться тобой, Слав. Слава сам любуется. Красивой шеей, плечами, спрятанными под футболкой. Любуется ключицами, а после гладит их своими губами, и Мирон выдыхает «ах». И это «ах», оно сильнее любых слов. Сильнее признаний, глупостей всяких и разговоров о чувствах. Слава целует в губы – сильно и горячо. Целует мокро, языком показывая, как ему сильно и хорошо. Как он на самом деле хочет… Но надо признаться. А это страшно, это как в ледяную воду в сорокаградусный мороз нырять. – Я раньше с парнями не пробовал, – говорит он и облизывает губы. То, что Окси стоит и не шевелится, позволяя Славе самому решать, что ему нужно и что будет дальше, значительно облегчает ситуацию. – Понял. – Уже чувствуешь себя избранным? – Чувствую себя так, словно мне завязали глаза. Ты даже не представляешь, как я хочу тебя видеть, Слава. В его словах столько страсти. Он как будто рассказ эротический пишет губами. Слава закрывает себе рот ладонью, чтобы не застонать. А ведь они еще даже не подошли к главному! А к главному страшно, но хочется. Слава проводит по груди Мирона ниже, касается резинки на штанах. Потом выдыхает весь воздух до последней капли и ныряет под нее, под трусы, накрывая ладонью твердый член. – Это я такое с тобой творю? Мирон смеется так, как будто у него истерика. – Нет, Слав, не ты. Я так от собственного трека завелся. Слава помнит тот видос с Пикника «Афиши». Когда Окси читал «Йети и дети», а в штанах у него был бугор. Приличный такой, и сейчас он удобно ложится в Славину ладонь. Горячий. Чуть влажный в районе головки. В горле пересыхает от желания попробовать. – Подскажи, с чего лучше начать? Мирон явно не совсем в адеквате. Он чуть прокашливается, дышит через раз и то и дело облизывает губы. Славу мучает желание увидеть его глаза, но он не готов содрать повязку. – Учитывая, что мы оба не были в душе – советую начать с взаимной дрочки. – Господи, блять, как это паршиво звучит. – Ты сам просил подсказать! Абсурд какой-то. Слава думает про душ. Про то, для чего он нужен. Потом фантазия решает, что ему необходимо увидеть это все в красках, и вот уже его щеки горят огнем, и слава богу, что Окси этого не видит. А потом он становится зачем-то дохуя смелым и говорит: – Мы могли бы сейчас пойти. – Чего? – В душ. Вместе. Наверное, это не он. Кто-то руководит его ртом и несет всю эту чушь. Но Мирон уже пятится задом в сторону ванной, а Слава держит его за руку, направляя, чтобы тот не пизданулся нигде по дороге. – Сейчас-то можно повязку снять? – спрашивает он, когда Слава включает и настраивает воду в душевой. – Нет. Мирон протестующе мычит. – То есть, ты будешь голый, с тебя будет стекать вода, а я ни черта из этого не увижу? Где справедливость? – В другой раз. Это утверждение как бы намекает, что будет и другой раз, и это смущает, вероятно, обоих. Потому что на какое-то время они замолкают. Мирон молча стоит в стороне и ждет, а Слава пытается запретить своим рукам дрожать, но они трясутся так, словно у него болезнь Паркинсона. – Ладно. Но хотя бы раздень меня. Ничего сексуального в этом нет. Раздеть Мирона – да раз плюнуть. И Слава правда справляется с этим (аккуратно стягивает футболку через повязку, медленно спускает штаны и помогает вышагнуть из них, даже носки с него снимает, откидывая в сторону), но ровно до тех пор, пока на Окси не остаются одни лишь боксеры. Они так плотно облегают крепко стоящий член, что Слава может рассмотреть и его размер, и форму, и даже то, в какой позиции он лежит. Это доводит его почти до полноценной истерики, так что он отмахивается: – Дальше сам. И принимается за свои вещи. Мирона дважды просить не надо. Он избавляется от трусов и машет в воздухе руками, ища поддержку. Слава раздевается полностью, поворачивается, чтобы поймать его руки и… жалеет, что вообще включил свет. Потому что ему тяжело смотреть на Мирона – полностью голого, – который чувствует себя абсолютно уверенным. Он как будто делал это миллион раз, а может быть так и есть. От мысли, что у Окси было дохера мужиков, под языком скапливается противная горечь. И он проглатывает ее, шагая под воду. Тянет Мирона за собой, а он идет, как примагниченный, ничего не боясь, просто идет за Славой. Абсолютное доверие. Смущение смывается горячими каплями, мокрыми поцелуями, осторожными прикосновениями. Слава льет на них гель для душа, растирает его по груди Мирона, а тот, в свою очередь, трогает Славу везде, глубоко дышит, отплевывается от воды и старается оказаться ближе, прижаться, погладить. Они голые, рядом, так близко, что уже не получится увернуться, отойти. Да и не хочется. Слава понимает, что умер бы от стыда, если бы не был так возбужден. Его, голого и мокрого, с каменным стояком, трогает не менее заведенный мужик, и он не хочет останавливаться. Это деградация. Это так… хорошо. – Слава... – шепчет Мирон, когда мыла становится слишком много. – Пожалуйста. Можно я сниму повязку? – Нельзя. – Так ведь нечестно. Ты-то все видишь. Слава берет его лицо в ладони и целует. Тянет на себя, поворачивает спиной к стенке и толкает, заставляя прижаться к ней. Потом путешествует по его телу руками, губами, помогает воде смыть лишнюю пену, потому что ее вкус ему не нравится. Зато вкус Мирона – очень даже. Он облизывает его шею, языком ведет вниз, смыкает губы на соске и наслаждается тем, какие Окси издает звуки. Его тело покрывается мурашками, Слава теряет себя в этом теле, в этих стонах, в этом запахе, в этих мурашках. Он опускается на колени и делает глубокий вдох, пока не передумал. Мирон находит его мокрую макушку рукой, перебирает пальцами волосы, ведет по лицу и задевает губы. – Не обязательно. – Я хочу. Так просто. Хочу. Хочу так, что уши закладывает. Хочу с тех самых пор, как появился в доме, занял все пространство, мысли, сердце… Места осталось совсем чуть-чуть – для угрызений совести, – а все остальное «Мирон-Мирон-Мирон». Слава пробует его член осторожно – только головку и только кончиком языка. Мирон водит ладонью по стене, находит кран и убавляет воду до минимума. Потом выключает совсем. – Хотя бы звуки мне оставь, – комментирует он свои действия. Слава замирает, разглядывая его снизу вверх. Такой неидеальный, но такой красивый. Хочется вывернуть себя наизнанку и спросить – Слав, а что в нем такого-то? Ну что в нем такого? Необъяснимая какая-то хуйня, но он возбуждает так, что хочется всего его облизать и попробовать. Даже член. Обхватывает головку губами, сжимает. Вкуса нет вообще, разве что немного отдает мылом. Нет того самого «мускуса», о котором в бабских романах пишут. Славе нравится тяжесть на языке. Он смелеет и берет глубже. Не в самую глотку – он пока не совсем ебанулся. Берет ровно столько, сколько может впустить. И посасывает, и скользит по нему, помогая себе языком. Мирон сначала молчит, словно дает Славе наиграться. А потом задерживает дыхание, поднимает голову к потолку и смачно матерится. – Что? Что-то не так? Не нравится? Окси мотает головой. – Нравится. – Что тогда? Мирон выдерживает паузу, а потом гладит Славу по щеке. – Ты охуенный, Слав. Но если продолжишь – я кончу. – Подожди, так быстро? – А ты думал, я половой гигант? У меня никого не было целую вечность, плюс ты постоянно в поле зрения, а это ни фига не помогает. Улыбка лезет на еблет. Все-таки хорошо, что Окси его не видит. – А кто сказал, что я против, чтобы ты кончил? Мирон стонет в полный голос. Потом хлопает по стенке ладонью и находит его подбородок рукой. – Иди сюда. Снова поцелуи. Теперь воды нет, только губы, и они мучают друг друга, пытают, истязают. Слава уже и сам вот-вот взорвется, особенно когда они сталкиваются голыми членами, это просто… – Нахуй, – хрипит он, потираясь. Ладони Мирона ложатся на его ягодицы, крепко сжимают и чуть раздвигают их. Но тут же отпускают, словно боясь. – Мирон, я щас отъеду в другую реальность. – Вместе отъедем. Это «вместе», оно как космос. Слава прижимает его к себе. Тело от влаги и невыносимого возбуждения все в мурашках. Так хочется продлить все это на подольше, но в то же время он понимает, что это только начало, дальше – больше. И он начинает вести себя, как долбанный зверь. Он рычит Мирону в ключицу и прикусывает ее. Окси обхватывает их члены и начинает двигать кулаком. Они оба словно в тисках из острой потребности кончить и возмутительного желания продолжать, пока не испарится весь воздух из легких. Дышать тяжело, бедра сами движутся навстречу, вскидываются, рот хватает чужие губы, сминает их, из горла рвется наружу долгий, непрекращающийся стон. – Я хочу тебя. Просто пиздец как сильно хочу, – Мирон разбавляет слова поцелуями, но это не помогает. Потому что они, как яд, уже под кожей, а противоядия нет и не предвидится. Слава накрывает его руку своей, и они оба движутся навстречу оргазму, все ускоряясь и ускоряясь, как ненормальные. А потом Слава кончает. Ему так неприлично хорошо, что он даже не замечает, как Мирон додрачивает им обоим и спускает тоже. Их руки в сперме, они едва могут дышать, оба мягкие, как куски полимерной глины. Окси включает воду. Они молча смывают с себя остатки оргазма. Поцелуи теперь смазанные. Как благодарность, как простая просьба помолчать. Мирон снимает повязку и смотрит затуманенным взглядом, и лицо его плывет у Славы перед глазами.

***

– Больно? Не больно. После долгой, кропотливой и, что греха таить, унизительной подготовки в душе Славе не больно, правда все еще есть ощущение, что он погорячился, когда сказал, что хочет быть снизу. Тогда им руководила смелость и отходняк от пережитого оргазма, а теперь он нервно ерзает по подстеленной под зад подушке и пытается не сгореть от стыда. – Нормально. – Ты нервничаешь. Мне снова завязать себе глаза? Он мотает головой. – Не надо. Окси пытается отвлекать его. Болтать с ним, смешить и шептать возбуждающие глупости. Но у Славы два его пальца в заднице. Ничего не помогает. И он уже сам ищет способ разбавить напряжение. Он таращится в потолок и спрашивает: – Как прошел твой первый раз с парнем? Мирон медленно вытаскивает пальцы, добавляет смазки и вставляет снова. Слава кусает себя за губу. – С позором. Я орал, как телка, так что ты еще хорошо держишься. Ему нужен перерыв, поэтому он тянет Окси на себя, заставляет его лечь сверху так, чтобы их члены соприкоснулись. У Мирона он снова твердый, Славин же пока спит крепким сном, потому что… Ну, пальцы в заднице, помните? Поцелуй спасает. Он медленный и тягучий. Слава ловит язык зубами, осторожно кусает его, а потом обнимает губами, как бы извиняясь. Мирон смешно морщит нос, как будто ему щекотно. Потом отрывается и, приподнявшись на локте, смотрит Славе в глаза. – Отлично выглядишь, кстати. Его улыбка разливает тепло по грудной клетке. Слава зажмуривается, расслабляясь по максимуму. – Давай третий. – Не уверен, что уже пора. – Зато я уверен. Хуль тянуть, чай не красна девица. Мирон больше не спорит. Он медленно пропихивает уже три пальца, замирает на полпути, заглядывает в глаза, проверяя реакцию. Угол меняется, и это так внезапно, что Слава выдыхает через рот поток отборнейшей брани. – Вот это охуеть, – добавляет он, когда острота ощущений немного спадает. Его все еще потряхивает, и мелкая дрожь царапает влажный затылок. Мирон выглядит до пизды довольным. – Такой сексуальный. – Можешь уже заткнуться? – Нет. Даже не проси. Мирон весь в нем. Не только член. Все его тело, его кожа, его взгляд. Слава чувствует себя экспонатом в музее, редким видом молекулы, которую ученый с восторгом разглядывает в микроскоп, блядским чудом природы. Он пытается закрыть ему глаза, приложив к ним ладонь, но Мирон уворачивается, не позволяет. А ощущения, они как лавина. Падают на Славу без заведомо данных прогнозов. Они не предупреждают, просто приходят, и теперь для стыда не остается места. Ноги раздвигаются сами, бедра вскидываются вверх, руки хватают, прижимают к себе, губы находят рот. – Чтоб я сдох, если это не лучшее, что я чувствовал в своей жизни, – шепчет он, не в силах себя контролировать. Возможно, он пожалеет позже, когда отдышится и вспомнит. Но сейчас он полностью искренен, и на Мирона его слова действуют невероятным образом. Он хватает Славу за волосы, впечатывает лбом в свой лоб и смотрит, как одичавший. Как сумасшедший. Как будто и правда сейчас проглотит, не оставив от Славы даже костей. – Тогда кончай. Это звучит, как приказ, который хочется выполнить, и Слава делает это, проглотив воздух, чтобы не заорать.