I'm not bulletproof

      — Пять минут, — из двери в гримёрку появляется голова Сокджина. — Юнги, пять минут, как ты должен быть на сцене.       Тот не реагирует, продолжая копошиться в груде вещей. Откидывая шмотки, пустые бутылки и непонятные пакеты, он ищет, сам не зная, чего. Сокджин закрывает дверь, смотря на него устало и обеспокоенно.       — Опять? — он трёт руками виски. — Я всё вылил в унитаз.       — Мудак, — бросает Юнги, с остервенением разбрасывая вещи в стороны. — Чёрт, — шипит, ударяя себя по щеке.       Сокджин подходит к нему сзади, обхватывает сильными руками — не вырвешься при всём желании — Юнги не пытается, но и не оборачивается на голос, опустив низко голову. Он загнанно дышит, сжимая пальцы в кулаки до побелевших костяшек. Сокджин поднимает его как пушинку, удерживая стальными капканами ладоней подмышками, опуская обоих на кресло. Очередная пустая банка больно впивается в ягодицу. Он разворачивает Юнги на своих коленях, накрывая дрожащие пальцы своей тёплой ладонью. Тот медленно поднимает взгляд, глаза мокрые и красные.       «Я ненавижу себя», хочет сказать Юнги.       — Ненавижу тебя, — тихое и неуверенное слетает с его губ.       — Я знаю, — Сокджин смотрит в самую душу, отвечая на не озвученное. Он тянется рукой к мокрой щеке, вытереть его слёзы, но морщится, прислоняя ладонь к переносице. Зрачки Юнги в секунду темнеют, выдавая беспокойство.       — Бухал что ли? — неосознанно огрызается он, скрывая волнение.       — Просто устал. Глаза слипаются, как хочу спать, — Сокджин отмахивается от пустяка, продолжая изучать серое лицо Юнги. Тот мертвецки бледный с коричневыми кругами под глазами, замазанными тоном, но их лица так близко, что Сокджин видит каждую пору, видит всего Юнги насквозь.       Они смотрят друг на друга и напряжение спадает, младший молча утыкается носом в его шею. Скручивается комочком на его ногах, прижимаясь к груди, чтобы быть чуточку ближе, чтобы сильные руки обнимали всего, чтобы слышать запах Сокджина, его колотящееся сердце в груди. Юнги чувствует, как ладонь медленно скользит по его спине, монотонные движения, что успокаивают и усыпляют. Юнги так хочет молчать рядом с ним, а Сокджин столько всего сказать, но мобильник разрывается вместо будильника, вырывая их из раздумий, старший целует его в выжженную макушку — наибольшая вольность, что он себе позволяет — и аккуратно выбирается из кресла, направляясь к двери.       — Жду тебя в зале, — улыбается он побитой собакой. Юнги показывает фак, чувствуя себя так же.

***

      Сокджин стоит в последнем ряду, переминаясь с ноги на ногу в такт мелодии. Юнги звезда, но выступает в клубах на три тысячи человек. Сокджин видит его так отчётливо, слышит, как будто тот поёт ему в самое ухо, он ловит восхищённые взгляды собравшихся, даже не пытаясь сосчитать поднятые вверх руки. Сокджину больно и одновременно прекрасно.       Юнги травит себя каждый день, убивая выпивкой, сигаретами и наркотой, но он спасает всех этих людей, лечит их душевные раны своей лирикой, музыкой и открытой подачей. На сцене он бог, друг и любовник каждого, он кумир, что так далеко и так близко. Юнги опустошает себя, стирает в порошок, рассыпаясь частицами пыли и света и отдаётся — всем без остатка. Всем, кроме Сокджина.       В кожаных штанах и косухе, в изрезанной на груди помятой футболке, он трахает микрофонную стойку, вдалбливая в головы собравшихся собственные мысли — абсолютно каждый находит в них себя. Сокджин качает головой, не веря собственным глазам — посередине зала блестит грёбанный диско шар. Рок в коктейле из девяностых, у Юнги нет точной классификации, но свой собственный стиль и подача. По залу разлетаются серебряные блики, они отражаются от металлической пряжки и Сокджин видит, как Юнги возбуждён. Весь зал это видит, хочет и сгорает с кумиром, вторя его словам.       Джин чертыхается, он до смерти боится за Юнги, боится, что однажды найдёт его в луже собственной желчи или крови. Вопреки всему Юнги оживает каждый раз, как выходит на сцену. Сокджин уверен, что печень у таких работает на чистом энтузиазме долгие годы. А ему большего и не надо — лишь оставаться рядом, быть верным менеджером и человеком. Собирать пустые бутылки в мешок, а Юнги по частям в свои руки, слышать тысячу «нет», ворчливых и злобных, ради одного не озвученного «останься», когда Юнги не дрожит, прижимаясь к нему всем телом, а пухлый нос смешно внюхивается в шею. Сокджин улыбается, закрывая глаза.       Юнги находит его взглядом среди толпы. Видит его улыбку, восхищение и безграничную любовь в тёплых глазах, его широкие плечи и дурацкие движения, даже отдалённо не похожие на танец. Этого достаточно, чтобы одно «сегодня» перешло в «завтра», но так мало, чтобы нормально дышать. Он танцует для него одного, для него одного поёт и всё это пишет, возводя неприступную стену, думая, что для Сокджина, по факту — от себя самого.       Юнги не сразу понимает, что происходит. Он видит кровь, слабой ниточкой тянущуюся из носа Сокджина, тот улыбается, не замечая, смотря всё также открыто, его веки медленно опускаются, моргая, но больше не поднимаются. Сокджин падает, как стоял, и всё вокруг Юнги размывает.       Он не понимает, что происходит, когда толпа собирается вокруг Сокджина, когда останавливается музыка, а гам голосов звучит на периферии; не понимает, когда приезжает скорая и тело увозят в плотном пакете. Он смотрит пустыми глазами перед собой, глотая открытым ртом воздух. Пытается сдвинуться с места, но ноги приросли к полу, налившись свинцом; он часто моргает, но слёзы скопились за радужкой, нарывая, не находя выхода. Юнги пытается дышать, но кислород застревает булыжником в горле. Всё, что он может, это падать, не понимая. Его мозг не может осознать информацию: «тромб», какие-то термины, «мгновенная смерть». Что? Кто? Как? Как так, вот так вот?       В ушах монотонно гудит и Юнги летит вниз, безвозвратно проваливаясь в бездну. Он посреди черноты, распарывает её своим телом, нежелание принять факт давит на виски, и он продолжает опускаться, полностью опустошённый.       Слёзы всё-таки находят выход, но Юнги бьёт себя по щекам, приказывая прекратить — он не имеет права плакать о нём; он, чьими последними словами были боль и ложь, кто разрушал себя каждый день, но и его тоже. Он не имеет права убиваться горем по человеку, жизнь которого превращал в ад. Впервые Юнги был так близок к желаемому, впервые он чувствовал неподдельную любовь, искреннюю, слепую и преданную, но только отворачивался в ответ. Думал, что делает лучше Сокджину, отталкивал, чтобы тот наконец понял и отступил, нашёл себе нормальную работу и пару. Юнги не сделал бы его счастливым, так, как Сокджин этого заслуживал. Но тот ничего не слушал, никакие упрёки не заставили оставить поломанного, но любимого человека.       Теперь Юнги даже не перед кем извиниться, некому выложить душу на паперть, в ожидании приговора. Он думал, что Сокджин будет вечно, не важно с ним или нет, но просто будет, как непреложная истина, как воздух на планете. Что делать человеку, если солнце погасло раньше него самого?       Юнги, как контуженный добирается до дома, напивается вусмерть, мешая ярость с захлёбывающимися слезами; разнося квартиру в хлам, режет руки, не намеренно цепляясь за осколки разбитых зеркал, под утро вырубаясь от изнеможения.       Пока Юнги спит в забытьи, его душа гниёт.