Мальчик с улицы

День выдался сегодня хороший: солнечный, тёплый, несмотря на глубокую уж осень. Бабье лето - последнее время, когда можно вдоволь насладиться солнцем перед ноябрём хмурым да зимою снежной. На базаре много народу: боярыни и их девки их сенные* выбирают украшения да румяны всякие, бояре покупают коней да всё, что для езды верховой надобно, девки да парни гуляют, смотрят представления скоморохов да домрачеев*, участвуют в играх развесёлых - в мешках прыгают, арбуз на скорость поедают, монетки в молоке устами ловят. Вот и боярин Таланов вышел в последние тёплые деньки просто прогуляться да на людей поглядеть. Только недавно он с войны возвратился, отдохнуть, погулять да повеселиться не успел, а уж и осень наступила. Серафим уж немного денег насобирал, поскольку сегодня-то народ щедрый был, давал поболе чем обычно. Мальчик ссыпал монеты в мешочек да убрал в карман своих широких да коротковатых уж ему штанишек. Парнишка подошёл к какому-то толстому пузатому мужику, всё так же прося милостыню. Правда, тут же получил оплеуху. Серафим скорчил было лицо, будто его кто-то укусил, да пошёл дальше. Мальчонка подошёл и к боярину Таланову. Роман Андреевич обернулся, когда кто-то дёрнул его за рукав бархатного кафтана. И не слабо вовсе. Перед ним стоял мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, худенький совсем какой-то, с волосами рыжими, отросшими почти что до плеч, очами большими светло-коричневыми да милым курносым носом, на коем еле заметно веснушки проступали. Паренёк молчал. -Чего тебе надобно? -недовольно спросил Роман Андреевич. -Я... -мальчик робко чего-то промычал да съёжился весь, будто его бить будут прямо сейчас. -Чего? -уже с нескрываемой злостью крикнул боярин Таланов. -Ничего! -парнишка опустил очи да пошёл прочь. Таланов пожал плечами и направился домой, так ничего и не купив. На душе сделалось вовсе неприятно опосля встречи с попрошайкою. Ох, и не любил Роман Андреевич таковых мальчишек. По обыкновению, все они были воришками, коих за версту стоит обходить стороною. Не ровен час, выхватят калиту*, да и будут таковы. А ежели и не тати*, так наглецы, что деньги просят на хлеб, а сами-то опосля на вкусности да сладости всякие заморские потратят, да идут домой со спокойною душою. Только вот показалось отчего-то боярину Таланову, что этот не таковой. Не было в нём ни наглости, ни хамства. Какой-то он несчастный что ли. Дома уж Роман Андреевич, когда сел вечером трапезничать, снова вспомнил о сегодняшнем попрошайке. И тут вдруг, будто у него кольнуло в груди, где-то совсем рядом с сердцем. Отчего ж он ни копейки ему не дал? Зачем наорал? С другой же стороны, почемуй-то его, боярина знатного, должен волновать какой-то голодранец. Мало ли таковых, как он, по улицам московским шастает, деньги клянчит. До ночи-то Таланов забыл о мальчишке, да только вот как лёг в постель мягкую, одеялом меховым укрытую, да попытался было заснуть, вновь в памяти всплыл он - мальчонка с рыжими волосами, что спадали прядями до узких худеньких плечиков. По обыкновению-то, Роман Андреевич на таковых внимания не обращал. Только не в сей раз. "Чего в нём такого? Отчего я о нём думаю? Какое мне дело-то до этого попрошайки?! Ну ведь тысячи таковых нищебродов по всей Руси Святой сыщется..." -спрашивал сам себя Таланов, разглядывая в темноте потолок да пытаясь тут же себя убедить, что про парнишку надобно забыть и более не вспоминать. Вообще-то боярин Таланов ранее был женат, и даже дети имеются. Но Ирина, жена его, ушла в монастырь по собственному желанию, и он остался с двумя сыновьями и дочерью, коя была самой старшей. В тот же год Роман Андреевич выдал её замуж. Сам же более не женился. Всё ж по нраву ему больше парни миловидные, нежели девки красные. Вот их, собственно, юношей этих, он и находил да коротал ночи тёмные в страсти противоестественной. Коротал-то - коротал, да никто ему не полюбился отчего-то. До середины ночи проворочался с боку на бок Роман Андреевич, вновь представляя пред собою того мальчишку, его большие очи светло-коричневые, волосы мягкие вьющиеся да кожу светлую, будто у девки красной. Только лишь под утро, когда уж петухам петь полагается, заснул.