Унесённые летом

      В какой момент всё пошло не так? Я постоянно задаюсь этим вопросом последние несколько лет. И чем больше проходит времени, тем чаще это происходит. Я положил на кофейный столик книгу, с которой пытался скоротать время, и начал нервно расхаживать по комнате. Который час? Скоро два часа ночи… Который это раз? О, я уже давно не считаю. Меня перекосило от заманчивости открывающихся перспектив.       Нужно развеяться, успокоиться. Нельзя встречать её в таком виде. Если заведу себя, то чёрт его знает, во что это выльется. Хотя, кого я обманываю. Все всё знают. Утром будет тошно вспомнить. «А те из вас, кто останется в живых, будут завидовать мёртвым.» Может, послушать музыку?       «Нет, стоп. Никакой музыки сегодня. И так вся жизнь состоит из музыки. Чёрт его знает, может в этом всё и дело?»       Бесконечные концерты, типичная жизнь рок-музыканта, попадание во власть окружения и его стиля жизни. Мы уже несколько лет покоряем сцены различных клубов. Раньше это было больше похоже на штурм неприступной крепости, когда все по ту сторону стены против тебя, но выбора нет, нужно карабкаться вверх. Теперь всё идет к тому, что нас будут заносить в крепость на руках. Ну, или я снова выдаю желаемое за действительное.       Я извлек из кармана пачку Пэлл Мэлл, открыл окно и закурил, окидывая задумчивым взглядом комнату. Мой взгляд зацепился за книгу, которую пару минут назад положил на столик. «Уне­сён­ные вет­ром». На самом деле, я не горел желанием её читать, не удивительно, что сегодня она оказалась открыта в первый раз. Наверное глупо, но был у меня такой сте­ре­отип, что у этой книги исключительно женская аудитория. Хотя, наша подру­га Ле­на очень советовала.        Однако сегодня судьба была против моего знакомства с трагедией одной семьи на фоне гражданской войны.       — Баммм! — раз­да­лось из прихожей. Словно группа захвата ломилась в квартиру. Хотя, почему «словно»?       Я прекрасно знал, кто это, потому тяжело вздохнул, затушил сигарету и быстрым шагом направился в прихожую.       Пока я шёл, проз­ве­нел двер­ной зво­нок, а потом из-за две­ри раз­дался пь­яный жен­ский го­лос.        — Сёма, открывай, свои!        — Понятное дело, чьи же ещё, — пробормотал я, отпирая замок.       Вот именно, «свои». Горькая ирония. Она давно не приходит домой одна, только вместе с бутылкой. Алиса Двачевская и его величество Алкоголизм. Просим любить и жаловать. Ну и конечно, непременные спутники: запои, истерики, ссоры, похмелье и бессонные ночи, проведённые рядом с ней, в ожидании, что она начнёт захлёбываться рвотными массами, как любят поступать наши именитые и не очень коллеги по цеху. Романтика, как она есть. Если в «Унесённых ветром» этого нет, я буду страшно разочарован...       Я слишком хорошо знал, в каком она сей­час сос­то­янии, потому и не надеялся, что она откроет дверь своими клю­чами.       — Проходи.       «Группа захвата», которая по совместительству была обладателем до боли любимого мной женского голоса, милостиво приняла приглашение. Она, в чём была, ввалилась в квартиру, подошла ко мне, обняла одной рукой и поцеловала куда-то между носом и щекой, обдав неизменным запахом перегара.        — Привет, Сём.        — При­вет, Алис.       Я отстранил её от себя, заглянул в глаза и задал вопрос, который можно было смело назвать риторическим:       — Напилась?       — Ты же у нас настоящий Шерлок Холмс, сам сможешь найти ответ?       Али­са ехидно ухмыльнулась, изобразила, как раскуривает воображаемую трубку, и протянула мне бутылку.       — Не хочешь вспомнить молодость?        Водка. Как тогда. Почему она всегда выбирает чертову «Столичную», когда мы можем позволить себе что-то лучше? Идиотка…       — Ты же знаешь, я не стану пить, когда ты в таком состоянии.       — Ахах, — она горько рассмеялась мне в лицо, обдав новой порцией спиртового духа. Чёрт, тут и пить не нужно будет... — ты не знаешь, что теряешь!        Алиса, словно пытаясь продемонстрировать мне, что же я теряю, немедленно приложилась к бутылке, вливая в себя «Столичную». Сделав несколько глотков она пару секунд судорожно дышала, её грудь под расстёгнутым пальто ходила ходуном.       — В лагере ты не отказался составить мне компанию! — выпалила она, отдышавшись, — Даже первым лез в пекло!       — Не начинай снова, прошу тебя…       Я попытался прижать рыжую к себе, остановить этот театр абсурда.       — А ведь вод­ка эта же бы­ла! — она не планировала дать мне договорить, — Как же ты тогда нажрался, Сёмочка! Без этого твоего «не стану пить с тобой... в таком состоянии...» Тьфу, бля!        Она не врала, такое действительно случилось много лет назад. Тогда мы были в пионерлагере «Совёнок», нам было страшно, мы так любили, так хотели, но так боялись...       Алиса бесцеремонно прервала мои размышления.       — А ты помнишь, как это всё закончилось?        Али­са пристально смотрела мне в глаза. В её взгляде мелькнула та злоба, что порою захватывает пьяных людей так внезапно.       — Помнишь, как ты меня трахнул?       Увидев, что это задело меня, она, казалось, стала чертовски довольна собой.       — Ты хочешь сказать, что всё это было из-за водки? Просто малознакомые пионеры нажрались и трахнулись в лагере. И наплевать с кем. Сделали и забыли. Тебе самой не смешно? Не противно? После стольких лет, после того, через что мы прошли… — я чувствовал, что начинаю терять контроль, — А зна­ешь что я тебе скажу? Ты тогда вела себя как напуганный ребёнок, корчила из себя бунтарку, и всё равно ты была гораздо взрослее, чем сейчас!       — Да ладно тебе, хватит! Надоело слушать, пусти, я пройду!       «Остановите Землю, я сойду!» — хотелось кричать мне.       Она вывернулась из моих рук и направилась к креслу. Её взгляд упал на раскрытую книгу. Алиса взяла её и задумчиво повертела в руках.       — Унылова всё пытается приобщить тебя к классике мировой литературы? Ну и как оно, нравится? Чувствуешь родство с персонажами, проникаешься сюжетом?       Али­са злобно хмыкнула и снова приложилась к бутылке, которую так и не выпустила из рук.       — Хотя нет, не думаю, что тебе есть дело до таких вещей. Тебе и живые люди не интересны, да, Персунов?       И вновь я почувствовал, что выхожу из себя. Причём тут эта чёртова книга? Причём тут Лена? Все эти идиотские детские игры давно в прошлом, я сделал свой выбор. Я сейчас здесь, с ней! Чего ей ещё нужно? А Лена, между прочим, её подруга не меньше, чем моя. Может, мне теперь при предложении взять прочесть книгу нужно слать её лесом?       —Тебе не кажется, что сейчас есть более важные темы для разговора?       — Валяй, Сёма, я тебя внимааааательно слушаю! — она специально растягивала слова, что добавляло её речи отвратительной надменности.       — Алис. Неужели ты не помнишь, о чем мы говорили? Бог с ней, с группой, с просранными репетициями, с лажей на концертах, но это ведь касается нас! Мы же… — я запнулся, как всегда, опасаясь серьёзности этого слова, — мы же семья!       — Что, правда? Ты это сам придумал или помог кто?       У меня задёргался глаз. Интересно, если она, чёрт побери, не считает меня своей семьёй, то кто я ей?! И за каким хреном я проходил эти круги ада жизни с запойной алкоголичкой? Это же просто идиотизм. Я всегда говорил ей, что люблю её, но в какой-то момент ей стало просто плевать на это. Бесконечное самоуничтожение, которое она не может и не хочет контролировать. Но ведь она убивает не только себя, но и нас, наши отношения.       Я уже молчу про группу, где мы, между прочим, играем оба. Хотя она, видимо, решила пойти по пути Сида Вишеса и лабать на отключённом инструменте. Главное, что мы забрали из этого лагеря что-то и собирались гордо нести это самое «что-то» через всю жизнь. А она уронила это, споткнувшись о бутылку.       — Ты совсем сбрендила? Может, хватит? — я попытался вых­ва­тить у Али­сы водку.       Неудача. Смех Алисы. Я начинаю краснеть. Мне хочется кататься по полу и выть от отчаяния.       — Ой, Сёма, ни хрена у тебя не выйдет. Руки коротки. Не мешал бы ты мне, а топал спать, пока глупостей не натворил... Или присоединяйся ко мне, натворим их вместе!       Она одарила меня взглядом, от которого несколько лет назад я бы приполз к ней, заливая пол слюнями, неожиданно изящно повела плечами и скинуло пальто на пол. На ней было красное платье, моё любимое. Но теперь... Теперь это всё вызывало только отвращение и боль в груди.       Что за идиотизм? Я пытаюсь серьезно поговорить с ней, а она опять превращает всё в балаган. Конечно, такие разговоры лучше вести на трезвую голову, но в нашем случае это значит «никогда».       — Нет, Двачевская, избавь меня от пьяных закидонов. Первые несколько раз это было… Забавно? Но сейчас ты ведёшь себя просто омерзительно.       Её глаза наполнились слезами ярости. Казалось, она готова броситься на меня и убить на месте.       — А что, Персунов, я уже недостаточно хороша для тебя? Не хватает возв-возвышенных отношений? А не пойти ли тебе на хер?! Хотел забрать это? Подавись!       Алиса запустила в меня бутылкой. Я был трезв, из неё был не очень хороший снайпер в таком состоянии, так что я отскочил к окну, а бутылка благополучно разбилась о стену, осыпав всё вокруг, включая меня, осколками и залив остатками злополучной «Столичной». Но Двачевской было явно мало.       — И книжонку свою чёртову забери! Можешь прямо сейчас поехать и отдать её владелице, я думаю ещё не поздно! Леночка будет в восторге, можете с ней на досуге обсудить! Что ты на это скажешь, Сёма?!       Она схватила книгу и что было сил швырнула. Причём умудрилась перехватить книгу так, что часть страниц осталась у неё в руке, а несчастный роман стал короче ровно на это число страниц. Я было попытался поймать её, но тут уже мне не хватило прыти и книга улетела в открытое окно, вероятно, закончив свой путь в сугробе у подъезда.        Моё тер­пе­ние лоп­ну­ло. Мне было плевать на стену, на обои и на свою кожу, на которой уже выступила кровь в тех местах, где её посекли осколки. Было плевать на чертову книгу, которая лишившись десятка страниц и до весны прописалась у нас под окном. Хотя это чужая вещь, нам за неё отвечать, в конце концов. Но сколько ещё должна продолжаться эта вакханалия? Я ведь тоже человек, моему терпению тоже приходит конец!       Алиса посмотрела на меня взглядом полным ненависти, но одновременно я увидел в нем… удовлетворение?       — Так что ты на это скажешь, Сёма?!       Двачевская, шатаясь, подошла ко мне и с вызовом заглянула в глаза. В лицо мне ударил водочный перегар, запах её пота и ненависти.       Я зас­тыл, по­нимая, что Али­са ичерпала запасы моего терпения. Не спорю, про неё хо­дила сла­ва скандалистки. Портить вещи людей, которые совершенно не виноваты в происходящем, устраивать это безумный пьяный дебош посреди ночи, всё это можно было понять, это было вполне в её духе, в последнее время. Но вести себя так, словно я не отдавал ей всего себя, не был с ней рядом в тяжёлые минуты... Это тоже было не ново, но сегодня цепляло особенно сильно. Наверное, это похоже на усталость металла. Все эти годы борьбы, которые она бездумно херила на дне стакана, все часы у её постели с капельницей, все эти врачи, каждый из которых норовил оставить нас без штанов. Всё это пронеслось у меня перед глазами, и каждое воспоминание делало меня горячее, приближая к неминуемой точке кипения.       Я не думая, что делаю, размахнулся и залепил Алисе пощёчину. Удар прозвучал оглушительно, чудовищно оглушительно. В комнате повисла тишина. Мы смотрели друг на друга так, как никогда не смотрели до этого. А потом я развернулся на пятках, схватил пальто, ботинки и выбежал за дверь. Уже в подъезде я обулся, на бегу надел пальто и словно ошпаренный, вылетел на улицу. Меня гнала вперёд боль, ярость и ненависть к тому факту, что я позорно проиграл этот бой. А может и всю войну.       В какой момент всё пошло не так? Я постоянно задаюсь эти вопросом последние несколько лет. Я задаю его себе прямо сейчас, стоя под нашим окном и держа в рука потрёпанную и промокшую книжку. У меня остались сигареты в кармане, я всегда ношу их в пальто, так что ничто не мешает мне закурить, как Алисе ничего не мешает пить. Ничего и никто, а ведь я должен был. Я не понимал причину, я пытался бороться со следствием. Жаль, что я не смог понять, что прошлое не отпускает нас так просто, как бы мы того хотели.       Если кто-то спросит меня, хочу ли я сейчас сесть в «четыреста десятый» и изменить всё ещё раз, я отвечу однозначное «нет». Ничего не было как раньше, кроме одного: Я люблю её, и это только моя проблема.