***
Я люблю её, и это только моя проблема. Бросив злополучную книгу на землю, я уселся прямо в снег. Можно было сесть на лавку у подъезда, но это места для достойных граждан. Бабушки, ищущие проституток и наркоманов, местные рыцари отжима и заточки, распивающие дешёвое пиво. А такие люди, как я, должны сидеть жопой в снегу. Желательно голой. А как иначе? За идиотизм и неспособность понять самого близкого человека нет уголовного наказания, должно же быть хоть какое-то! Я выудил из кармана пачку сигарет и закурил. Каждая затяжка приносила наслаждение, успокоение, и вместе с мокнущей от снега одеждой, сулила скорую простуду. Возможно, смерть. Самобичевание было крайне приятным процессом, но я понимал, что только откладываю момент возвращения к Двачевской. И нет, я не боялся её гнева или чего-то ещё. Я боялся того, что понятое сегодня пришло ко мне слишком поздно. А что, собственно, я понял? Что был слеп? Что постоянная увлечённость работой, написанием музыки, репетициями, общением с участниками группы, менеджерами клубов, продюсерами и прочими сливками общества, сокрыли от меня факт, что любовь моя катится вниз, и причиной тому послужил не стресс, не переизбыток работы, не её врожденная склонность или разлагающий образ жизни музыканта, а очень банальная вещь. Она потеряла веру в себя. Веру в нас. Так когда же это случилось? Я могу только подозревать, но одно понятно уже сейчас. Старые комплексы вылезли наружу, она опять сравнивает себя с госпожой Уныловой. Хорошей хозяйкой, тихой, спокойной, любящей. Нашей подругой. Алисе, наверное, кажется, что каждый раз при встрече я начинаю «тонуть в её бездонных изумрудных глазах, которые подобно двум колдовским омутам поглощают меня без остатка». Или какую ещё херню придумала её дурная голова… То, как прошёл наш «первый раз», тоже не добавляет позитива её оценке ситуации. Кто она для себя? Видимо, шлюха и алкоголичка? Конечно, ведь я «повёлся» именно на её доступность и бла-бла-бла. С одной стороны бред, а с другой стороны - все эти слова… Про «более изящную», про наше знакомство, про её недостатки… Я как-то пропускал это всё мимо, говоря дежурные слова про красоту, про то, что Алиса лучшая и так далее. Но веру в это она явно потеряла давно. А что не потеряла - утонуло на дне бутылки. Конечно, была проблема в том, что мы продолжили общаться с Леной. Видя её рядом, Алиса подмечала в ней всё хорошее, а в себе всё плохое. Ведь так повелось с детства. Внимание Лене, а Двачевской - от мёртвого осла уши. И только я оказался таким идиотом, который предпочёл милой и любящей тихоне, этот сгусток праведного и не очень огня. Зная характер Алисы, сейчас я понимал, что она уже всё решила за меня. «Суд признаёт вашу любовь недействительной и приказывает аннулировать ваши чувства в течении сорока восьми часов! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.» Самое паскудное, что Ленка действительно была нашей подругой. Наверное, лучшей. Алиса любила её, я тоже любил, как только друг может любить друга. Видимо по этой причине, Алиса никогда бы не решилась сама рассказать мне всё это, разрушить свою и мою с ней дружбу. Да и думаю, она сама не отдавала себе отчёта в том, что происходит. Но теперь я понял, почему общение с Уныловой сошло на нет в последний год. Больше дел, репетиций и прочих отговорок. Всё это было так глубоко, так сложно было себе в этом признаться. Проще начать заливать горе и боль. А когда это стало болезнью - было поздно что-то менять. Я закурил ещё одну сигарету, выпустил дым и стал задумчиво смотреть на тлеющий во тьме уголёк. «Что делать?» Первым порывом стало позвонить «Леночке». Но я отмёл эту мысль. Возможно, потом её и можно будет подключить к решению проблемы, но сейчас нужно делать всё самому. Я представил, как начинаю разговор с рыжей: — Дорогая, мы с Леной... «Звук передёргиваемого затвора. Выстрел. Другой. Звук падающих тел.» Звонить Алисе тоже не нужно. Остаётся идти в квартиру и говорить лично. Да, будет сложно, ведь на психологические проблемы накладывается зависимость. Но теперь я знаю, что делать, куда копать. Посоветуюсь с Шуриком, он неплохо шарит в том, где можно найти хорошего врача. Обычно наркологи приходили от него. Брали много, но работу делали хорошо. И все как один говорили: «Не захочет перестать пить - не перестанет!» И сурово кивали головами, забирали всю мою наличность и оставляли меня с Двачевской, держать её за руку и верить в чудо. Где-то через год я перестал верить в чудеса. Теперь я знаю больше, чем знал когда-либо. Должно получиться. Я чувствовал надежду, новые силы. Осознание накатило так резко, пазл из тысяч кусочков сложился в целостную картину и теперь ярко сиял в моей голове. Но то, что понял я, ещё не означало, что поймёт Алиса, а тем более примет это и будем мы жить долго и счастливо. Впереди долгий путь, и я совершенно не представлял, как нам его пройти. Но одно я знал точно: идти нужно вместе, а начинать прямо сейчас. Я решительно встал из сугроба, отряхнулся и закурил последнюю сигарету. Для храбрости. Ветер лениво трепал мокрые страницы «Унесённых ветром». Вот почему она выкинула книгу. Не схватила гитару или телефон. Именно эту чертову книгу. И причём, если бутылку она кидала в меня, то книгу бросила чётко в окно… Чёрт! Я злобно пнул выдающееся произведение американской литературы, но немедленно устыдился своего поступка. Виновата не вымышленная история любви, а вполне реальная история слепоты. Тяжело вздохнув, я направился к подъезду. Дрожащими пальцами я набрал код, представив, что в этот момент в нашей квартире коротко пиликнул домофон. Она должна слышать это, хотя какая-то часть меня хочет, чтобы она уснула пьяной. Малодушный засранец внутри не хочет ничего сейчас говорить, не знает, что делать с моим внезапным озарением и больше всего хочет просто обнять её пьяное, но такое тёплое, родное тело и уснуть рядом с ней. Так, как это происходило на протяжении последних нескольких сотен дней. Я поднимаюсь на пятый этаж сталинки, мои ноги трясутся и не слушаются. Я не знаю, что меня встретит. Пощёчина, ссора, ледяной холод? Кто его знает, что ещё произошло в её голове. Если сломался я, то может и Алиса восприняла моё бегство не как акт отчаяния и ярости, а как решительную точку. Может в её голове я уже еду в такси к Уныловой, чтоб обсуждать Скарлетт, тонуть в зелёных глазах и наслаждаться обществом более возвышенной особы. Или она услышала домофон и думает, что я пришёл выкинуть её и её вещи на улицу, дав денег на такси и снабдив подробными рекомендациями, куда ей следует идти со своим алкоголизмом. «Тьфу, что за херню способен породить мой испуганный мозг… Хватит, Персунов!» Ну, вот и наша квартира. Время переходить Рубикон, сжигать мосты, смотреть в бездну или как там ещё говорят. Глубокий вдох, я лезу в карман, достаю ключи и… Не достаю ключи. Их нет. Бля! Это просто невозможно. Хотя, почему невозможно? Я открыл дверь Алисе своими ключами, и конечно, положил их не в пальто, а кинул на тумбочку в прихожей. Знаете, эти тумбочки. Ну, которые лишают вас ключей в самый ответственный момент вашей жизни, и которые вы потом ритуально сжигаете во дворе? И я не знал, до этого дня… Я дёргаю ручку двери и… Ну, Двачевская правильно говорила, что я настоящих Шерлок-мать-его-так-Холмс, ведь наша дверь захлопывается при закрытии. Очень удобно, можно не переживать, закрыл ли ты её уходя. Крайне важный момент для такого мнительного человека, как я. Крайне хреновый расклад, прямо сейчас, доложу я вам. Ладно, что делать, я звоню в дверь и с замиранием сердца жду, когда Алиса откроет мне. Жду, что она будет как разгневанная рыжая фурия, которая не оставит от меня мокрого места и вместо того, чтоб пустить в квартиру, выкинет к ногам мои скудные пожитки. Я прокручиваю в голове эту чушь около пяти минут, всё это время жму на кнопку звонка. Но ничего не происходит. Я начинаю стучать в дверь, начинаю звать Алису. Наконец мне надоедает колотиться, я достаю из кармана джинс телефон и набираю номер Двачевской. Какого чёрта? Я понимаю, что мог быть не прав. Но разве она права? Да, я может и поступил недостойно, но это не повод держать меня на улице, как провинившуюся собаку! Мы оба виноваты в этой ситуации! Но Алиса не берёт трубку. Гудки, гудки, гудки… Абонент не абонент, оставьте сообщение, вам ответят на страшном суде. Ну, мы же не лыком шиты, перехожу к следующей стадии и начинаю пинать дверь ногой. Раз, другой. И тут моё сердце падает камнем вниз. До первого этажа. До центра Земли. До Австралии. А что, если мне уже не могут открыть или ответить? Что, если уже НЕКОМУ? В каком состоянии я её оставил? Пьяная, в слезах, брошенная мной с тяжёлым грузом комплексов, боли и чувства вины. Что она может сделать с собой? Боже, только не это. Я сползаю спиной по двери, шарюсь по карманам. Сигарет нет. Моё воображение рисует картины, одна красочнее и реалистичнее другой: …Алиса болтается в петле под потолком нашей комнаты, красивое загорелое лицо теперь имеет кошмарный синюшный оттенок, язык вывалился, шея изогнулась под пугающим углом. Я прямо слышу этот сухой хруст… …Вся квартира в чём-то алом, её холодное тело лежит на залитом кровью полу, прекрасные запястья покрыты ранами, которые теперь не заживут никогда, их зашьют, когда будут готовить тело к похоронам… …Двачевская лежит на кровати, в руках пузырек снотворного, пустой как… ХВАТИТ! Думай, Персунов, думай. Ты способен на это, поверь в себя сейчас, остальное не важно. Что делать? Вызвать МЧС и врачей? Профессионального взломщика, который вызволяет людей из таких ситуаций? У всех вариантов есть плюсы, есть минусы. Но решающий фактор общий: время. От четверти часа до нескольких часов. Времени нет. Вообще. Совсем. Всё это пролетает в моей голове за секунды. И тут меня озаряет. Окно! Я оставил его открытым, оно выходит на ту же сторону, что и подъездные! Я бросаюсь к подоконнику, распахиваю окно и смотрю в сторону квартиры. Мне казалось, что оно рядом, но рядом - понятие растяжимое. До окна нашей комнаты чуть больше двух метров, но сейчас они мне кажутся расстоянием до астероида Паллада. Выбора нет. Время уходит, я могу её не спасти. Не глядя вниз, я перекидываю ногу, ставлю её на карниз и закрываю глаза. Страшно, невыразимо страшно. Я не успеваю понять, за неё я боюсь или за себя, как оказывается, что я уже прижимаюсь к стене справа от окна подъезда. Я начинаю аккуратно ползти, до цели остаётся метр, девяносто сантиметров, восемьдесят сантиметров… А потом я понимаю, что лечу вниз. Падение произошло так внезапно, что я не понял, поскользнулся ли я на обледенелом карнизе или потерял устойчивость под порывом ветра. Я лечу вниз, не успевая ничего крикнуть или за что-то ухватиться. Земля. Удар. Боль. Много боли. Я понимаю, что не могу встать, хотя делаю отчаянные попытки. Руки слушаются меня, это хорошо. Ноги вроде при мне, хотя правую я не могу нормально согнуть и из неё что-то торчит. Не проходит и минуты, как я понимаю, что снег подо мной стремительно меняет цвет. Плохо дело. Я дотягиваюсь до телефона и даже подношу его к глазам. Ноль - три... А хрен, телефон разбит. Я хочу кричать, но не могу, я чувствую, что каждый вдох даётся мне с большим трудом. Вместо крика вырывается тихое бульканье и хрип. Говорить я могу только очень тихим, спокойным голосом. Так детям рассказывают сказки на ночь. Но сейчас не время для сказок, в этом я совершенно уверен. Уже второй раз за вечер мне хочется выть. Но снова нельзя. В первый раз было неловко перед Алисой, а теперь мой голос просто восстал против меня. Я чувствую, как на меня накатывают волны отчаяния. Это так глупо, сейчас пятый час утра, пятница. Может какой собачник и найдёт меня через несколько часов, но даже если я не истеку кровью, то холод сделает своё дело. Но больше всего я хочу кричать из-за того, что ей там уже никто не поможет. Я опять не справился. Я бросил её, когда от меня зависела её жизнь. Становится холодно. Я не знаю, тот ли это холод, о котором пишут в книгах или просто суровые реалии отдыха в расстёгнутом пальто в сугробе. Время уходит, её и моё. Снег уже изрядно потемнел, а мне начинает казаться, что боли стало меньше. Но не в душе, а в теле. Мои глаза закрываются, пришла пора смириться. Иронично, но я действительно проиграл не только бой, но и войну. Я снова мечтаю закурить, но сигарет нет, а если бы и были, то я бы, наверное, не смог. Я слышу хруст снега. Шаги лёгкие. Я открываю глаза и вижу красное пятно. Приходится моргнуть пару раз, прежде чем мне удаётся понять, что это Алиса. Она смотрит на меня глазами, полными ужаса. На ней только это чёртово красное платье, дура опять вышла пьяная на мороз. Умом я понимаю, что это, скорее всего, предсмертная галлюцинация. Или мы оба умерли и теперь будем вместе рука об руку на том свете. Призрак наклоняется ко мне и шепчет: — Держись, Сёма, только держись! Я вызвала врачей, они будут через пять минут, хороший мой. Я с тобой, я тебя никуда не отпущу. Я понимаю, что это идиотизм, я брежу, но почему бы и нет? Кто меня осудит? — Я... Я всё... П-п-понял, любимая. Прости, что так поздно… Я бы хотел сделать это раньше, но… Мне становится тяжело говорить и я кашляю. — Сёма, не трать силы, давай просто дождемся врачей, наговоримся ещё, всё будет хорошо! Я горько усмехаюсь, понимая, что сам себе это сейчас придумал, чтобы скрасить последние минуты никчёмной жизни, в которой я позволил погаснуть тому солнцу, которое светило только для меня. — Ты же понимаешь, что никаких врачей не будет? — вопросительно хриплю я, — Да и тебя тут нет, я всё это выдумал… Только скажи, ты ведь просто спишь в квартире, скажи, что с тобой всё хорошо, скажи, что я не опоздал… Рыжая внезапно наклоняется ко мне и крепко целует меня в губы. Я чувствую этот прекрасный запах… Перегара? Водочного перегара? Призраки и ангелы не пахнут «Столичной»… И потом… И табаком! В голове всё моментально проясняется, и выпучив глаза, я смотрю на Двачевскую так, словно вижу её в первый раз, но зрелище мне определённо нравится. — Так ты… Живая? — хриплю я. — Ну конечно живая, придурок, — она вся дрожит, её глаза полны ужаса, но видно, что она почувствовала перемену во мне, ухватилась за неё и теперь ни за что не отпустит, — Я просто вышла из дома за сигаретами, подышать воздухом, поплакать и поненавидеть себя. Я увидела, что ты сидишь в сугробе, но решила не отвлекать тебя от этого важного занятия. Она опустила взгляд на своё платье и поёжилась. — А когда возвращалась, увидела, что ты лежишь. В крови. Со сломанной ногой. Я чуть не рехнулась со страху, я орала, я звала тебя, я звонила в скорую и орала на них. А ты лежал и вообще не реагировал на меня, на мои прикосновения. Я перетянула тебе ногу шарфом, я пыталась остановить кровь. И ты открыл глаза. Ну, а дальше... дальше ты всё знаешь… Рыжий ангел виновато улыбнулся. — Прости меня за всё. И просто потерпи, Персунов. Потерпи, пара минут и тебя заберут. Несмотря на прилив новых сил, которые принесло моё внезапное открытие материальности Двачевской, я снова чувствую, как мои веки тяжелеют. — Не смей засыпать, слышишь! Даже не думай об этом! Говори со мной, придурок, говори! — от отчаяния в голосе Алисы моё сердце сжимается. — Прости, я не хотел… Просто… Тяжело… Очень… Алиса, — я глотаю тягучую слюну с металлическим привкусом, — ты была со мной все эти годы... Зачем, если было так плохо? Зачем ты сейчас здесь, со мной? Я понимаю, что бессознательно повторил вопрос, который в своё время задала мне Алиса. Нам тогда было так мало лет… — Я люблю тебя, Семён, — просто отвечает Алиса, и её глаза наполняются слезами в который раз за ночь. Остатки туши стекают по раскрасневшимся щекам, — не уходи от меня, Сём. Я не хочу без тебя! — И я тебя люблю. Всегда любил, что бы ты не думала. Мне наплевать, кто и в чём может быть лучше тебя... Я снова начинаю хрипеть. Алиса пытается что-то сказать, но я останавливаю её жестом руки, на который едва нахожу силы. — Только тебя и никого больше. Всегда. И тут, как в дешёвой мелодраме, я слышу вой сирен и вижу синие отблески на снегу. Меня поднимают и кладут на носилки. В машине Двачевская держит меня за руку. Я слышу переругивание врачей, которые суетятся вокруг меня, насколько им позволяет тесная карета скорой помощи. По глазам Алисы я понимаю, что буду жить. Я не стану рассказывать, что забылся в скорой, а очнулся в больничной палате, и вокруг меня были любящие лица родных и друзей. Нет, это были тяжелые ночь и утро. Мне не давали потерять сознание, ведь я мог не очнуться, кровопотеря оказалась приличной. Врачи сказали, что если бы Алиса не наложила жгут, я бы пополнил ряды музыкантов, не доживших до почтенного возраста. Я прекрасно помню, как Двачевская прыгала вокруг меня и врачей в больнице и требовала, чтобы мне перелили её кровь. Немедленно. Желательно всю. Но мы не в кино, и ей быстро объяснили, что кровь возьмут из запасов, и вообще в её крови нет нужды, цитируя врача: «Если бы мы хотели перелить ему спирт, мы бы взяли наш, медицинский.» Рыжая обиделась страшно, но врачам больше не мешала. Потом была операция на ноге, когда мне совмещали кости и вставляли спицы. Она ждала меня, всё в том же красном платье, клюя носом, но не уходя ни на минуту. А потом было забытьё… Прошло уже два месяца с той ссоры. Я хожу с костылями и буду ходить ещё долго. Многочисленные ушибы перестали болеть, гематомы рассосались, треснувшее ребро почти срослось. Пока никакой музыки, в таком виде я совершенно не годен даже для репетиций. Но парни из группы сказали, что будут ждать, даже отменили концерты и записи. Говорят, что если я забуду всё, как лох, то они хотят быть со мной на равных! В этом плане мне повезло, никаких сломанных пальцев и прочих любимых музыкантами травм. Да, дышать мне теперь тяжелее, но я и не играю на духовых. Лена заходила пару раз с другими ребятами, но возможности поговорить у нас так и не выдалось. Может, оно и к лучшему. По крайней мере, пока. Но главное то, что Алиса не притрагивалась к бутылке все эти недели. Рыжая всегда рядом, никогда не отходит ни на шаг, хотя я вполне могу о себе позаботиться. Теперь больны мы оба, и я могу лучше её понять. Но никакого самообмана - я осознаю, что все глубинные проблемы никуда не делись, что кризис и несчастный случай, чуть не убивший меня, сплотили нас, но лишь временно. Алкоголизм и комплексы не победить за одну ночь. Может, у нас есть полгода, может год. Что ж, я выиграл время, и теперь надеюсь, что мы сможем друг другу помочь. Я уже никогда не забуду, зачем я сейчас здесь, с тобой.Зачем ты сейчас здесь, со мной?
9 августа 2018 г. в 17:58