Фарфоровый мальчик

      Чонгук стремительно поднимается по лестнице, пропуская ступени, мелькающие под ногами. Он даже не уверен, что это тот самый дом, который указан в адресе, что «тот» дом не снесли, не перестроили и что этот человек, которого он ищет, живет здесь. Надежда завязала глаза и нашептывает на ухо ненормальные, сумасшедшие вещи. А Чон верит и делает.       Чонгук подбегает к двери. В коридоре темно, и цифры лишь слегка проступают на двери золотистым контуром, совсем не отражающим свет тусклой лампы.       Чон поднимает руку и прислоняет ее костяшками к поверхности двери, в то время как в другой аккуратно держит статуэтку. Сейчас все закончится? «Приключение», растянувшееся, по сути, на несколько лет, начавшееся еще в той маленькой комнатке с искусственным камином, диваном, многочисленными полками… и фарфоровым мальчиком — нежным, живым, чувствующим, дышащим… без лица и имени. Чонгук поднимает голову вверх, молясь Богу, пытаясь сдержать слезы. Он действительно нашел мастера? А «он» знает имя танцора?       Губы судорожно шепчут молитвы и просьбы, вдруг объединяя весь этот беспорядок кратким «Сейчас». Рука ударяет костяшками о дверь, и Чон вздрагивает, пугаясь этого звука. Будто не он решил найти, не его привели сюда поиски и не он это стучит. Конечно не он — его сердце, глупо влюбившееся в статуэтку танцора.       За дверью слышится какая-то возня и несколько поворотов ключа в скважине. Вот ручка под чьим-то нажатием уходит вниз, и удушающий запах пыли врывается в легкие Чонгука. — Ты кто еще такой? — дверь широко распахивается, и Чон видит на пороге парня и девушку примерно своего возраста. Оба стоят, пребывая в удивлении и непонимании с неприязнью. — Здравствуйте! — Чонгук кланяется, не обращая внимание на невежество со стороны собеседников, — Я Чон Чонгук. Простите за беспокойство, дело в том, что мне сказали, что здесь живет мастер, создавший эту статуэтку, — тараторит юноша, показывая фарфорового мальчика, смотря пугливо и с надеждой.       Девушка удивленно глядит на внезапного гостя, на статуэтку и цокает языком. — У нас красть нечего, вам лучше уйти, — отвечает она. — Я не вор! Пожалуйста, помогите! Вы знаете этого человека? — голос Чонгука ломается, звучит слабо и надрывно. — Был такой, — задумчиво тянет парень, — Но имени что-то не припомню. Нет смысла вам тут находится еще хотя бы секунду, уходите.       Такая приятная на ощупь мягкая повязка, которой надежда завязала глаза, спадает, показывая острую реальность и поломанные бетонные плиты у ног — руины. Придется уйти? А вдруг, это последний шанс? Тупик, тупик, тупик, падение…       Чонгук делает маленький неуверенный шаг назад. Он закусывает губу и смотрит на танцора, словно в последний раз. — Что у вас за шум? — из комнаты выходит старик. Брови его нахмурены, но в глазах читается недоумение.       Старик переводит взгляд на Чонгука, лицо его, опустошенное и потерянное, цепляет искренностью и детской невинной наивностью. А затем он переводит взгляд на статуэтку, которую незнакомец сжимает в руках и прижимает к себе. Волна мурашек проходит по всему телу старца. — Идем со мной, — обращаясь к гостю, старик кивает в сторону комнаты, из которой только что вышел. — Но мы даже не знаем, кто это! — возмущается девушка, — А если это вор какой-нибудь? — Мне терять нечего, — безразлично заявляет старик, распахивая перед Чонгуком дверь.       Юноша быстро разувается и следует за старшим, виновато поглядывая на пару удивленных лиц. Он оказывается светлой в спальне, контрастирующей с лестничной клеткой и прихожей квартиры. Отчего-то очень напоминает гостиную в квартире бабушки. Изящество, не утраченное с годами, и мудрость, вызывающая большое уважение к жильцу комнаты. — Ты же понимаешь, что, по сути, они правы? — начинает старик. — Я не знаю, кто ты, и нет ли у тебя плохих намерений. Однако мне понравился твой взгляд… Очень искренний. А еще эта статуэтка, — старший медленно идет по комнате, убрав руки за спину. Он подходит к письменному столу и оборачивается. — Простите, пожалуйста, за внезапное вторжение, — робко произносит Чонгук, стоя на месте и боясь сделать лишний шаг. Юношу трясет от нетерпения и страха. Этими словами он словно цепляется за последние ниточки надежды. — Откуда у тебя эта статуэтка, сынок? — интересуется старик, выдергивая Чона из вязких эмоций своим глубоким голосом. — Она принадлежала моей бабушке. Ох, знаете, я так долго вас искал! Ведь это вы автор? Господин… — Чонгук захлебывается словами, которые так давно рвался произнести. Однако его смущает то, что он не знает имени своего собеседника. — Пак. Пак Чихён, — подсказывает старший. — Господин Пак, ведь это вы сделали эту статуэтку? — Чонгук подходит ближе, чтобы ни одна эмоция собеседника не ускользнула от него. — Нет, — Чихён отрицательно качает головой, — но я знал этого человека.       Пак берет статуэтку из рук Чонгука, смотрит с лаской на фарфорового мальчика, поглаживая гладкую поверхность пальцами, бережно переворачивает фигурку и смотрит на инициалы «П.У». — Пак Усон. — странная улыбка появляется на его лице, скорее напоминающая просто судорогу — ошибку организма. — Мой отец создал эту статуэтку. Я даже помню, как он работал над ней… долго, упорно… в течение нескольких месяцев.       Чонгук слушает, затаив дыхание. Его взгляд метается от грустной улыбки старика к фарфоровому мальчику и обратно. — Словно живой… Как ты, Чимин? — тихо спрашивает Чихён, смотря остекленевшим взглядом. — Чимин?       Пак не отвечает ему — дышать трудно, говорить — тем более. Он ставит статуэтку на стол, ладонью закрывая глаза, чтобы младший не видел его слез. Внезапно он подрывается с места, направляясь к книжному стеклянному шкафу. Старик открывает шкаф резко, хрупкие дверцы жалко позвякивают, грозясь разлететься в разные стороны тысячью болезненных осколков. Чихён достает с верхней полки небольшую коробку и возвращается к столу, расстегивая застежку на ней.       Он достает из коробки небольшой альбом, раскрывает его где-то на середине, переворачивает страницы дрожащими пальцами. Перед глазами мелькают лица незнакомых людей, постепенно становясь узнаваемыми. Чьи-то жизни, описанные пятью-десятью картинками и подписью, сделанной перьевой ручкой, слегка испачканной кляксами от густых чернил.       Все обрывается на одной из страниц. Чихён достает из-под прозрачной защитной пленки маленькую квадратную фотографию и протягивает ее Чонгуку. Юноша берет фотографию за помятый уголок и внимательно смотрит на изображение.       С черно-белой картинки на него глядит парень лет двадцати. Он смущенно улыбается, смотря будто на своего зрителя из будущего, прямо на Чона. Но есть в этом что-то печальное, что-то, что пытается повернуть время вспять. Чтобы огоньки в глазах этого парня горели наяву, подрагивая, переливаясь эмоциями, а не томились, замершие в рамках. — Это мой старший брат. Он был танцором, а еще… именно он позировал для этой статуэтки моему отцу, — поясняет Чихён, так же смотря на фото, будто никогда его не видел, — Пак Чимин.       В груди пустеет. Словно огонь рвения, горевший прежде, занимавший все пространство, гаснет. Чонгук чувствует разочарование? Возможно, немножко. Но так же он чувствует облегчение — в воспоминании обо сне теперь танцует вовсе не безликая кукла, а ярко улыбающийся Чимин. Объятья больше не приносят парализующего холода. И пусть юноша все так же неуловим, разлетаясь сотнями бабочек из рук Чонгука. — А где Чимин сейчас? — спрашивает Чон, пытливо смотря на старика.       Чихён хмурится и тяжело вздыхает, не говоря ни слова. Он лишь показывает парню, чтобы тот шел за ним, и покидает комнату. Чонгук хвостиком следует за Паком, вместе со старшим надевает куртку и ботинки.       Они выходят из дома на дорогу, отделенную от темного неба куполом желтоватого света фонарей. Ночной свежий ветер танцует в растрепанных волосах Чонгука и пробирается под одежду, с любопытством исследуя тонкую ткань футболки.       Шаги гулко раздаются на пустой улице, словно это метроном отсчитывает секунды. Вот только… до чего? До момента исполнения мечты? Ее потери? Может, приобретения чего-то большего?       Фонари редеют, пространство растворяется в густых сумерках, изредка рассеиваемых бледной луной. Чихён по-прежнему молчит. Его лицо выглядит старее, чем прежде; морщины на лице кажутся глубже, а глаза таинственно отражают бездонную черноту неба, испещренную мелкими песчинками звезд.       Осознание ярко вспыхивает в голове, а зрачки сужаются при виде каменных надгробных плит, в гордом одиночестве расправивших плечи за низкой изгородью. Ноги Чонгука подкашиваются, отказываясь идти дальше. Чихён оборачивается к Чону и усмехается. — Ты хотел знать, где Чимин. А сейчас что? Отступишь? — тихо произносит Пак.       Кадык дергается где-то в горле, грозясь разорвать кожу. Чонгук побарывает страх или, может, просто тешит себя надеждой, но все же возобновляет шаг.       Под ногами хрустят ветки, упавшие с деревьев, а Чону кажется, что это чьи-то кости. Юноша старается смотреть лишь на сутулую спину своего проводника, но напуганный взгляд периодически норовит скользнуть в сторону. Чихён ведь шутит, правда? Может, просто ведет его более короткой дорогой куда-то еще?       Но ведь Чонгук уже не верит в эти оправдания. Зачем тогда он их придумывает? Старик отходит слегка вправо и останавливается, смотря на каменную надгробную плиту. Юноша смотрит туда же.       Однако в кромешной тьме Чон ничего не видит, поэтому падает на колени и прижимается пальцами к камню. В нервные окончания ударяет безжизненный холод. Пальцы беспорядочно скользят по надгробию, ощупывая вырезанную надпись. Отпечатавшееся на черепной коробке имя узнается в прикосновениях, и горячие слезы катятся по щекам Чонгука. «Не успел…»       Болезненная слабость парализует тело, паника ощущается давящей коробкой вокруг тела. Вот только, она не защищает от внешнего мира. Колени саднит промерзлая земля; ногти поломаны о надгробие, душа осыпалась мелкими хрусталиками.       Где-то позади слышатся отдаляющиеся шаги. Так даже проще — без свидетелей его слабости и боли, без осуждающего, строгого взгляда и горькой ухмылки.       Глупо, наивно, безнадежно влюбленно. Чонгук содрогается. Он не пытается удержать эмоции, плача, всхлипывая, что-то шепча тому, кто сейчас молчаливо делит с ним одиночество. Слезы капают вниз с подбородка, попадают на куртку, джинсы, и стынут пятнами.       Все тело парализовано, глаза зажмурены. На внутренней стороне век проступают звезды, а среди них еле заметен образ Чимина, нежно улыбающегося своему зрителю из будущего. Руки обессиленно соскальзывают на землю, а голова юноши тяжелеет, наклоняясь вперед…

***

      Лунный свет, показавшийся из-за громоздких туч, играет с тенями. Чонгук поднимает голову и оглядывается вокруг. Кромешная тьма отступила перед бледным светом, кое-где поблескивает снег, а за низкой изгородью стоит цветущая сакура, протянувшая несколько ветвей на кладбище.       Чон поднимается с колен, подходит к ограждению и касается ветви дерева. Он нежно поглаживает розоватые лепестки пальцами и, шепнув «Прости», отрывает веточку с тихим хрустом.       Юноша возвращается к могиле и кладет ветвь с цветами на землю. Он смотрит сквозь калейдоскоп из слез, но уголки губ приподнимаются в благодарной улыбке и произносят: — Спасибо!