Страх

      В определенный момент начинает казаться, что время замерло, что языки пламени не шевелятся, а крики, доносящиеся со стороны жилых домов, превратились в тягучий оглушающий гул. Кажется, что собственное тело застыло каменной статуей, совершенно не желая сдвинуться с места и устремиться туда, в сторону леса, где среди стволов еще можно заметить мелькающий алый силуэт да металлический отблеск рукояти трости. Всем своим существом устремляться, туда, к нему, но оставаться стоять тут, по другую сторону смерти, среди живых, осознавая, что нету более того человека, что впереди снова ожидает лишь одиночество, замогильный холод и постоянное ощущение смерти, притаившейся где-то за неподалёку, не смеющей забрать в свои владенья, но желающей подчинить, сделать собственным орудием и поглотить его разум, заполнив собой до краев.       Утро приходит незаметно, как и осознание того, что тело умудряется жить какой-то совершенно особенной, отличной от самого Николая жизнью. Он сам не помнит, как именно так получилось, но теперь должность дознавателя перешла ему. Тому, кто меньше всего понимает, что можно сделать в данной ситуации, тому, кто, более всех отныне жаждет, найти Всадника. Чтобы отомстить. Чтобы...       Нет, в этом коварстве и расчетливости себе совершенно не хочется признаваться, но Николай теперь действительно хотел найти душегуба не столько затем, чтобы более девушек в этом месте не умирало, сколько затем, что был уверен - тот знает, как вернуть забранное огнем. В определенный момент он даже думал о том, чтобы пойти на сделку со Всадником - тот выбирает себе другую деревню, подальше отсюда и от столицы, возвращает Якова Петровича к жизни, за что его прекращают преследовать, и Николай даже пишет бумагу о том, что нечисть истреблена. По прошествии нескольких минут Гоголь успевает устыдиться своих мыслей и искренне в них раскаяться, когда представляет, как бы сам Яков Петрович отреагировал на такую новость по воскрешению. Скрыть можно было бы и не пытаться. Он абсолютно точно узнал бы и тогда даже с дружескими отношениями было бы покончено.       Происходящее днём пролетает перед глазами, будто, совершенно не касаясь самого Николая. Все сливается в чреду решений. Как продвигать расследование он не знает, как вести себя с окружающими - тоже. Он не умеет думать, просчитывая множество шагов наперед, он не умеет затаиваться и ждать, не может допустить ни одной новой жертвы. Он считает виновными людей, совершенно не причастных к происходящему, да что там, он не смог расследовать даже простое бытовое убийство, пусть и замаскированное под дела рук Всадника, так о какой борьбе с нечистью может идти речь? Впрочем, если бы его мысли были действительно заняты делом, все пошло бы лучше, получилось бы наконец добиться хоть какого-то результата, хоть даже вычислить закономерность в похищениях. Она должна быть. Не бывает ничего, что нельзя было бы подчинить хоть какой-то системе, чему нельзя было бы найти причин. Так думал Яков Петрович. Но Николай думает совершенно не о том.       Николай думает, что на улице стало намного холоднее, что тучи, обычная составляющая пейзажей Диканьки в это время года, ранее бывшие просто серыми, сейчас стали пронзительно свинцовыми. Тяжелыми. Давят, заставляя чувствовать себя атлантом, на чьи плечи взвален целый небосвод, а вместе с тем и ответственность перед любым живым существом. Николаю, ставшему ещё сильнее сутулиться от этой слишком тяжёлой для его плеч ноши, кажется, что ещё чуть-чуть и все рухнет. Он не удержит, он не справится и тогда небеса падут на землю.       Как Яков Петрович справлялся с этим? Как он мог ежедневно так легко и непринужденно держаться, когда знал, что от него зависит судьба целой деревни, а то и мира, если Всаднику вдруг покажется мало простых диканьковских девушек.       Такими мыслями был занят его разум в ту ночь, когда он был слишком пьян даже для того, чтобы заставить свои мысли двигаться в более конструктивном направлении. В тот вечер Николай понадеялся, что алкоголь и хорошая компания смогут освободить его от этой тяжести, дать маленькую передышку перед тем, как начнётся утро. Надеялся, что хмельное забытие спасёт его от другого, склизкого и отдающего замогильным холодом, запахом промерзшей земли. Хотелось освободиться от давящей яви, вот только надежды не оправдались.       Несмотря на плывущий перед глазами размытый и будто уже не существующий мир, мысли оставались вся такими же тяжелыми и зыбучими будто болотная топь. Только громче стали. Начав размышлять о собственных ошибках, раз за разом становящихся все более и более серьезными, влекущими за собой все более и более тяжелые последствия, он сам не заметил, как дошёл до того, что начал звать Якова. Тихо, почти без звука, одними губами произнося его имя. Будто бы тот действительно мог явиться.       Отчего бы и нет? Дочь мельника, убитая много лет назад, смогла, так отчего бы Яков Петрович не смог? Он нашел бы способ. Обязательно. Хоть не из жалости к самому Николаю, а просто чтобы довести дело до конца, чтобы можно было отправиться на покой, не имея такого тёмного пятна на собственной репутации, чтобы уйти в другой мир со спокойной душою. Яков Петрович не оставил бы его одного. Чем же тогда объясняется его отсутствие?       Думать так же ясно как дознаватель, Гоголь не умел, но сложить два и два все же был способен. Не явился как другие мёртвые от того, что и не умер вовсе. Не известно, как он смог это провернуть и почему никто кроме Николая его не видел тогда, когда тот уходил в лес. Быть может, он специально все подумал, все рассчитал так. Вполне могло оказаться, что для расследования было необходимо, чтобы все считали, что столичный следователь мёртв. Может, Всадник ослабит свою бдительность, решив, что единственная угроза устранена. В таком случае, со стороны Якова Петровича было большой заботой о Николае открыть тому свой секрет. Даже если тот будет настаивать на том, что дознаватель все ещё в мире живых, ему никто не поверит. Ему никогда не верят. Просто решат, что от такого потрясения и так не совсем нормальный юноша совсем сошёл с ума.       А может быть Якову Петровичу понадобится помощь? Считаясь мертвецом, он утратил возможность появляться в деревне в дневное время, влиять на местных стражей порядка и уж тем более поднимать архивные сведения. Он крайне скован в своих поступках сейчас. Николай может понадобиться ему чтобы завершить расследование и реализовать тот сложный план, который, безусловно, у Якова Петровича имелся.        Так где же его искать? В комнату, в которой он жил, скорее всего не вернётся. Там не осталось его вещей, да и нарушать порядок там, где уже успели все подготовить к приезду нового постояльца - опасно. Либо причисляют к нечисти и начнутся ещё большие волнения, либо раскроют его замысел. Постоянно сидеть в лесу тот тоже не будет, очевидно же. А раз тогда он дал понять, что на самом деле жив, значит, хотел подготовить к собственному появлению в... В комнате самого Николая. - Яков Петрович, - теперь уже чётко, в полный голос, - я знаю, что вы тут. Выходите. За спиной послышались шелест и приглушённые шаги, и Гоголь обернулся. Яков Петрович стоял перед ним, облаченный не в привычную свою одежду, а длинный балахон, цветом совершенно не выделявшийся на фоне отделки комнаты. Совершенно непонятно, где и для чего он таился до этого и сколько вообще времени провел в этой комнате.       Увидев перед собой живого, действительно живого, и невредимого Дознавателя, Гоголь лишь улыбнулся: - Я разгадал вашу игру. Смогу ли я как-нибудь вам помочь? - Да. Не напивайтесь так больше. Жёстко. Будто ребром ладони ударили по трахее. Синий пронизывающий холод, исходящий от глаз Якова, будто заморозил все внутренности, мгновенно убрав опьянение, оставив лишь дурноту, постепенно усиливающуюся, грозящую через пару часов обратиться тем, что закономерно следовало после любой попойки. - Простите меня. Я же думал, что вы действительно... - последнее слово сказать не получалось. Его место занял неопределенный жест, оборванный, стоило Якову подойти ближе. - Я - не одно из ваших видений, - он с достаточной силой сдавил плечо Николая. ... Николенька, прости меня. Я не мог прийти раньше. Знаю, что тебе пришлось пережить, но иначе было нельзя. - Как вы смогли тогда выбраться? Всадник знает, что вы живы? - Не знает. И не должен знать. А что касается того, как я выбрался... И не из такого выбирался, - и снова долгожданное янтарное свечение растеклось от его улыбки, освещая комнату лучше, чем пламя свечей, даруя спокойствие. Теперь их двое, небосвод не будет казаться таким тяжелым, если держать его вместе. - Что... Что мне делать дальше? - Ровно то же, что и делали. Вести расследование, собирать информацию, составлять протоколы, - почему, ну почему его голос звучит так спокойно и мягко? Неужели он не знает о том, чего Николай уже успел наворотить? - Нет, тише, я на вас не злюсь. Знаю, что произошло в моё отсутствие. Так оно и должно было случиться. - Как вы... - У вас все на лице написано, Николай Васильлич, - подходит ещё ближе, понимая, что ещё чуть-чуть и ноги молодого человека подкосятся - слишком много эмоций для обессиленного организма. Теперь можно почувствовать тепло, исходящее от него. Точно, живой, как и все люди. - Вам стоит подготовиться, придётся тяжело. Жители не простят оплошности. - Вы знаете, что будет? - в светлых глазах, как и всегда страх. Он точно осознал свою ошибку и уже ждёт расплаты за неё. Знает, что не сможет её избежать. Даже если народ успокоится, убитые девушки будут ещё долго навещать его в видениях и ночных кошмарах. - Приятного мало, но просто поверьте мне. Конец уже близок и что бы ни происходило, я не позволю причинить вам серьёзного вреда, - глаза в глаза. Тихий и уверенный тон. ... Просто поверь мне, Николенька.       И дыхание сбивается, не понятно от чего - от слов или от того, что уже обе руки - настоящие, теплые руки - покоятся на его плечах, давая понять, что он действительно не один, давая веру в то, что он действительно находится под защитой, что теперь у него есть кто-то, кто не исчезнет, не рассыплется пеплом, а будет рядом, будет присматривать и не позволит происходящему выйти из-под контроля.       Как хочется сейчас сделать ещё один шаг, сократить расстояние до минимума и обнять его. Просто положить голову на его плечо и стоять, чувствуя, что, жив, чувствуя, что тут. Ответить на те, другие слова, которым не было позволено прозвучать. И кажется, Яков позволяет. Хватка на плечах становится мягче, он будто ненавязчиво чуть тянет того на себя. Будто зная, будто приглашая и одобряя такое поведение.       И Николай подходит. Ближе, к теплу, к тишине, к пустоте - не звенящей, не оглушающей, а дающей успокоение. Тёплые руки касаются спины, защищая. Касается головы, позволяя уткнуться носом в собственное плечо.       Так спокойно и тревожно одновременно, Николай знает - Яков Петрович не мог не заметить ни сбитого дыхания, ни учащенного сердцебиения. А ещё он знает, что сейчас это совсем не важно, что так и должно быть, что так - правильно. - Когда я увижу вас в следующий раз? - тихо, куда-то в шею бормочет Гоголь. - Боюсь, что ни при самых приятных обстоятельствах. У меня есть дела, которые нужно завершить до того, как смогу снова предстать перед другими. Даже если мы с вами в скором времени не встретимся, помните, что я не позволю никому причинить вам вред. Уверен, вы сможете справиться с предстоящим. - Спасибо, - тихо выдохнул Гоголь.       На следующее утро Николай не помнил, как долго еще они с Яковом Петровичем стояли рядом, не помнил и того, как они распрощались и как сам лег спать. Не помнил своих снов, будто просто на мгновение закрыл глаза, а открыл их уже утром, когда услышал, как Яким стучит в дверь, чтобы разбудить барина. Сначала Николай испугался того, что Яков Петрович будет замечен слугой, но бегло оглядевшись, его не увидел. Либо тот успел уйти до рассвета, либо снова замаскировался в комнате, умудрившись слиться с интерьером. На всякий случай, уже уходя, Николай задержался у выхода и тихо проговорил: - До свидания, Яков Петрович. И может быть ему показалось, а может и действительно из соседнего угла, заваленного вещами, донеслось приглушенное: - Берегите себя, Николай.       Дурнота, оставшаяся на утро после попойки, давала о себе знать в течение дня, но даже это не было для Гоголя, обречшего надежду и защиту в лице воскресшего дознавателя, сильной помехой. Теперь работать было легче, принимать решения было не так сложно, ведь верилось в то, что всё идет по плану и любое действие уже было предугадано и просчитано Яковом Петровичем. Лишь к концу дня в душу Николая начали закрадываться сомнения. А действительно ли было то, что было этим вечером? Могло ли ему это всё привидеться в виду помраченного алкоголем рассудка, да под влиянием тяжелых мыслей? И чем ближе становился вечер, тем хуже становилось на душе Николая. Оставалось лишь одно - верить. Без "могло ли", без "а если", просто взять и поверить. Но как же это сложно - не усомниться в своей вере.