Никого кроме нас

Оливия Блэквуд останавливает сына, когда тот спускается к завтраку. Сегодня первый учебный день в новой школе, после того, как их довольно большая семья переехала. — Молодой человек, на минуточку, — мать привычно тепло улыбается. Больше глазами, чем губами. Хоть Сиэль хорошо собрался, она все же находит изъян и оправляет сбившиеся пряди на лбу. Новый дом — новые друзья, говорят родители, но все дети, за исключением младших, уверены: новый дом — новые проблемы. Они переезжают в третий раз. Она старается говорить как можно мягче, как бы представляя себя на его месте.  — Знаю, что комнаты уже поделили вчера, как только въехали, но были внесены некоторые изменения. С сегодняшнего дня ты будешь жить в комнате с Себастьяном, а Ханна переедет от двойняшек в твою спальню. Сиэлю такая новость не приходится по душе. Ханне десять лет, она младше его, а значит, он имеет право голоса. Разве нет? — Но комнаты уже поделили вчера, я перенес вещи… И не хочу жить с Себастьяном, а он, уверен, не хочет со мной. — Ханна уже выросла, и ей нужна отдельная от двойняшек комната. Поэтому не спорь, пожалуйста, да и вам с Себастьяном же вдвоем веселее будет, вы почти одного возраста. Но веселее, чем с Себастьяном, может быть только в склепе. — Кстати, где он? — Оливия поднимает голову наверх, на лестницу, и громко зовет старшего сына. — Опаздывает, — сонно протягивает Сиэль. — Он до глубокой ночи не спал. — И чем занимался? Сиэль пожимает плечами: дела старшего брата окутаны черным, мистическим туманом, таким же черным, как его волосы, одежда и редкая, нервная улыбка. — Сходи, разбуди его, будь добр. Сегодня ваш первый день в новой школе и начинать с опозданий — не дело, как считаешь? Женщина ласково клюет сына в макушку и подталкивает к лестнице. Выбора нет, придется подниматься. Сиэль сначала думает постучаться, но затем — это же теперь и его комната, разве нет? — открывает дверь. Себастьян еще не успел обставить свое логово. В прошлом доме его комната была похожа на каморку старика: никаких побрякушек, полка с книгами, которой вечно не хватает, письменный стол, кровать и стопки книг, дисков, на подоконнике, на полу… везде. Сейчас это: стол, кровать, полка, — на этот раз во всю стену, чтобы наверняка хватило — пепельница на подоконнике и синяя орхидея, которую братец зачем-то приобрел в цветочной лавке по пути сюда. Сиэль думает, что она долго не проживет и исчахнет хотя бы из-за сигаретного дыма — Себастьян дымит, как паровоз. — Себастьян, вставай. Доброе утро. — Что?.. Сиэль терпеливо щебечет, загибая пальцы: — Школа. Опоздание. Последствие. — О, замолкни, и без тебя голова раскалывается. Себастьян нынче не в духе. Впрочем, как и всегда. Мать оправдывает его тем, что у подростка сложный период, он растет, гормоны перестраиваются. «Бурлят», как она говорит. По мнению Сиэля, в Себастьяне бурлит всегда только злость, и он вовсе от этого не страдает. Его брат с рождения угрюмый, агрессивный тип себе на уме. Ходит во всем черном и никого к себе не подпускает. Впрочем, как ни удивительно, Сиэль научился находить в этом выгоду. — Не хочу огорчать, но мама сселила нас вместе. Тут. Взлохмаченная голова на мгновение оторвалась от подушки. — С чего бы? — Ханне нужна комната, она единственная старшая девочка, а мы с тобой… — Ясно. — Ну, ты спускайся, — Сиэль окидывает полупустую комнату взглядом и примеряет, где удобнее всего поставить кровать. Он выбирает стену напротив кровати Себастьяна: как можно дальше. Стоит оповестить мать. Внизу, на кухне все шкварчит. Двойняшки уже уплетают венские вафли с шоколадной пастой, Ханна ковыряет яичницу с загадочной улыбкой на лице — должно быть, рада своему личному, отдельному королевству. — Будешь яичницу? — спрашивает мать, хотя уже накладывает к нему в тарелку. — Да, спасибо. Ханна наливает брату и себе ананасовый сок: синяя и фиолетовая кружки. — Себастьян идет? — тихим голоском спрашивает она. — Да, но ему лучше кофе, — отзывается Сиэль. — Убойная порция. — Не надо ему убойной порции, — отвечает мать, хотя кофе, не крепкий, наливает в — кто бы мог подумать? — черную кружку. — А где отец? — спрашивает Сиэль. — Ушел пораньше, до работы ему нужно заехать к врачу. Нехорошо себя чувствует. Гордон, глава семейства, стал сильно кашлять в последнее время. — О, доброе утро, милый, — мать обхватывает ладонями лицо спустившегося Себастьяна и клюет в лоб. Чуть крепче, чем Сиэля, наверное, потому что старший сын не развалится после более сильного клю-клю. — Ты сегодня особенно бледный, все в порядке? — Доброе, я в порядке. — Пойдем вместе? — Сиэль поворачивает к нему голову и отправляет в рот ложку шоколадной пасты. Из всех троих старших он как никто знает, что в первые дни нужно держаться вместе. — Сегодня я пойду один, — старший макает кусок хлеба в жидкий желток, похожий на солнце, которое рисуют младшие акварелью, отправляет в рот, запивает кофе и спешит в школу. — Даже не позавтракаешь? — спрашивает вслед мать, но Себастьян уже выходит. Ушел самый первый, а ведь опаздывал.

***

Сиэль Блэквуд никогда не отличался выдающимися физическими данными, но слывет смышленым мальчиком. Он не блещет и высокими оценками, хотя многие учителя отмечают, что при желании, Сиэль может достигнуть отличных результатов. Лень? Сам Сиэль считает, что оценки мало что значат, главное — знания, которые полезны индивидуально. Их общеобразовательная городская школа — самая обычная. Для простых детей. Туда ходят все дети Блэквуд, кроме двойняшек, которым еще попросту рано. Первые несколько уроков. Математика и история. Новые одноклассники делают вид, что не замечают Сиэля, разве что пара парней бросает в него скомканной запиской. Сиэль не подбирает, а отталкивает туфлей: он примерно знает содержимое по возбужденным хохоткам. Либо завернутые плевки, сопли, либо идиотские послания. В какой школе он бы не оказывался, к нему приклеивалась кличка-одного-смысла. Наверное, за смазливую, чересчур смазливую, внешность: огромные, на пол лица, глаза синего цвета, длинные, девчачьи ресницы — ну сущий ангел! — и хрупкое, тщедушное телосложение. Кости тонкие, хрупкие. Он весь как неуклюжая, карликовая птица. А еще: Педик. Гомик. Девчонка. Люди так любят клеймить и вешать ярлыки. Впрочем, ничего нового. Люди везде одинаковые: неумные, стадные, а чем их больше, тем хуже. От них ужасно воняет, несут полную чепуху и думают о всякой ерунде. Вот о чем думает Сиэль, бродя по школьным коридорам и перемещаясь от одного незнакомого кабинета к другому. У него нет ни малейшего желания изучать школу, как платформу с потенциалом — этакое нечто обещающее веселье, дружбу, влюбленность и прочие радости юности, но приходится исследовать ее, как новую среду обитания, в которой предстоит выживать. Один очкастый паренек с глазами выдры и крупным горбатым носом отвлекает новенького от этого занятия и пытается заговорить, но Сиэль упорно строит из себя выскочку. «Мне хорошо одному», — говорит весь его вид. Когда паренек наивно обижается: «Ты чего такой, а?» Сиэль отвечает: — Я не хочу знакомиться. — Ясно, не зря у тебя такое прозвище. Думаешь, я не знаю? А у меня есть друзья из твоей старой школы. — Да мне плевать. Такому как ты, лучше ко мне не подходить. Ну вот, мальчик Выдра обижен до глубины души. Разумеется, задравшего нос новенького следует проучить! И как следует. Самое неприятное — это не ровесники, с ними еще можно наладить отношения при желании, наибольшую неприятность доставляют старшие ученики. Так, после некоторых перешепотов — Выдра действительно очень обижен — некий крупный Джим замечает Сиэля в столовой. Сиэль не дурак и предчувствует возможную угрозу. Он собаку съел на таких криво ухмыляющихся физиономиях. Он даже, кажется, это заслужил. Он еще не доел свой вишневый йогурт, как Джим подкатывает сзади. Он, как телега с гнилыми фруктами. Большая, грубая телега. Джим явно не любит воду и мыло, поэтому от него несет за несколько верст. — Новая мордашка. Как звать? — Сиэль. — Какое девчачье имя. Мне тут птичка нашептала о тебе, говорит, что ты нехорошая девочка. Сиэль не отвечает. Он спешит покинуть столовую, и у него это получается из-за мимо проходящего учителя: Джим не рискует продолжать свой диалог. В зоне риска. Поэтому нагоняет юношу уже в коридоре. Что-то прилетает в спину: пустая банка из-под газировки. Сиэль оборачивается и хмурит брови: — Чего себе позволяешь? — Что хочу, то и позволяю, — щерится Джим. — Я, видишь ли, люблю, когда девочки вроде тебя сердятся. Я предлагаю один раз, цени это: сходим за гаражи после школы, поговорим? Ты же умеешь разговаривать с настоящими мужчинами? Эти свиньи только и знают, что повторяют одни и те же сальные шутки. Сиэль решает игнорировать. — Я с кем разговариваю? — сзади юношу обхватывают за шею и пытаются прижать к себе; Сиэль сопит и пытается вырваться, но его шевеление подобно потугам комара, застрявшего в складках слона. В этот момент нечто хватает Джима и буквально припечатывает к стене коридора. Грубо. С глухим ударом рюкзак парня падает на пол. Ученики вокруг расступаются и замирают — сейчас что-то будет! — Не хочешь со мной поговорить? — раздается голос. Он полон злости. Черноволосый, бледный парень — ровесник Джима из параллельного класса. Они примерно одного роста, но хоть Джим и явно массивнее, ему чего-то не хватает, чтобы дать отпор. Возможно, — ярости? Нет, Джим пытается отбиться, да так, что лицо надулось и приобрело багровый оттенок, а на висках выступили голубые венки. Ярости в нем — будь здоров! Но глаза брюнета — карие — буквально полыхают от ненависти. Взгляд крайне убедительный и даже завораживающий. В нем есть что-то змеиное.  — Имей в виду, — четко и медленно, по слогам, произносит юноша, — я тебе голову откушу, если ты хоть пальцем тронешь моего младшего брата. — Слушай, а ты не преувеличиваешь? Мы ничего ему не сделали, так пошутили просто, обычное дело! Но Себастьян громко клацает зубами около лица, совсем как сторожевой пес, и парень напрягается. В этих глазах читается одно: «Давай же, прошу, дай мне только повод двинуть тебе в челюсть или сломать нос! Я сделаю это с удовольствием!» и у Джима хватает ума прикусить язык. Все чувствуют — старший братец Сиэля, если не буквально откусит башку, то весьма и весьма покалечит задиру Джима, как и любого, кто сунется. Репутация Себастьяна Блэквуда противоречива: он хорошо учится, один из сильных учеников, но крайне не общителен, себе на уме, угрюм, мрачен, а еще — несмотря на мнимую флегматичность — подобен вулкану: крайне вспыльчив и бывает чересчур агрессивен. Он как будто накапливает в себе всю злость и ярость — в счет идут даже пустяки — и просто однажды вспыхивает, извергая лаву. Нездоровится всем вокруг. Ходят слухи, что одному парню Себастьян откусил кусок уха, — целый кусочек уха, который потом некто нашел в школьном коридоре: издали похожий на недоеденную частицу пиццы: тесто, возможно, немного с начинкой — а другому со всей дури воткнул циркуль в ладонь. Сиэль знает, что мир слухами полон, особенно преувеличенными, это испорченный телефон, и все было не так и не по тому, но развеивать сплетни не собирается. Чем более устрашающим выглядит Себастьян, тем ему спокойнее живется. В новой школе нужно просто время, чтобы миф сработал. Кстати, одним из главных распространителей легенд сам Сиэль и является. Исподтишка. Осторожно. Через главных языкочесальщиков. Итак, Себастьян Блэквуд — агрессивный псих, с которым не стоит связываться, а Сиэль Блеквуд, эта смазливая мальчик-девочка — педик, как пишут в записочках самые неугомонные дети — априори опасная территория, если ты только, конечно, не хочешь почувствовать вкус собственной крови во рту или окунуться головой в унитаз и половить там каких-нибудь экзотических рыбок. Сиэль ощущает под ложечкой рассыпающийся, щекочущий, сладкий восторг: теперь он не жертва. Обычно в первые дни не всегда получается нарваться на неприятности, да так, чтобы все сошлось удачно и черное крыло — а оно бывает своенравное и строптивое — укрыло птенца. Вот, что точно необходимо сделать в новой школе как можно скорее, так это дать всем понять, что ты не груша для битья и не козел отпущения. Отнюдь. Когда Джима выпускают, тот рвет когти до тех пор, пока не оказывается в стайке себе подобных. Теперь ребята похожи на пестрых попугайчиков, решивших погримасничать на ворону. Подойти и клюнуть они, разумеется, не могут. Не попытаются. Не сейчас. — Я домой собираюсь, идешь? — спрашивает мрачный юноша у юноши поменьше. Тот выглядит, как напуганная девочка, попавшая в подворотню к грязным мальчишкам — что вполне и в целом оправдывает прозвище Сиэля, — он смотрит на происходящее широко раскрытыми глазами: иногда старший брат и вовсе игнорирует его существование, особенно в школе, а иногда ошеломляет подобными выходками. Поэтому Сиэль не может предугадать, как поступит Себастьян, но все же — рискует проверить. Наверное, если Сиэля подвесят за ноги или будут лупить всем классом, Себастьян никогда не пройдет мимо. А тут мелочь, какой-то Джим. Сиэлю просто повезло, что Себастьян сегодня не в духе, а вот Джиму — наоборот. — Иду, — охотно кивает он. Они бредут вдоль дороги. По бедру Себастьяна стучит сумка, — черная, разумеется — а Сиэль осторожно поглядывает на брата, пока, наконец, не произносит вслух: — Спасибо. — У них мозгов немного, таких держат не доводами, а страхом. — Ну, знаешь, если бы именно я сказал им: «Эй, я откушу тебе голову», все разве что надорвали бы животики от смеха. — Потому что они в твоих глазах люди, а для меня — нет. Поэтому, я в своем роде серьезен. — Не понял. Объясни? Себастьян иногда говорит странные вещи. — Забудь. Скорее всего, они еще будут тебе исподтишка мстить, так что держись поближе, и, если что, не робей звать. Наваляем им вместе. Сиэлю от этих слов становится легче, все же Себастьян умеет придать чувство уверенности. Жаль только, она куда-то растворяется, стоит тому уйти. Удивительно и то, как Себастьян, не обладая выдающимися физическими данными, способен подавлять. «Ты видел его взгляд, видел?!» — кричит Выдра из класса Сиэля: его ход слоном не удался, и в точно разведенной черной краске глаз теперь смешивается и страх, и восхищение. Глаза. Отражение, излучатель силы. Зверь, который сидит внутри, и которого ты почти-приручил-на-всякий-случай. Почти — потому, что зверь никого никогда не слушается, особенно тебя самого. Он сам себе на уме, однако… если захотеть… можно, обняв его за лохматую шею, и упасть в этакий симбиоз. И Алиса падает…. Падает…. Падает в кажущуюся бездонной нору, где алебастровый Кролик — которого ты, разумеется, всегда считал безобидным — обращается в огромного, злого, черного Волка. А выбирая между Кроликом и Волком Сиэль, не думая, предпочтет хищника. Можно пошутить: «Это более полезная в хозяйстве тварь», но… Но: все мы иногда до мурашек, до крика нуждаемся в личной твари, лязгающей кинжалами вместо зубов, со вздымающимися боками, узкой, длинной мордой, чьи челюсти, однако, резво и желанно сомкнутся на любой неугодной глотке. Сиэль с детства ощущает себя, окруженным личной фермой кроликов. Крошечные, плюшевые комочки, как сгустки ваты, выдранной из подола сказочного персонажа. Глазки-пуговки, розовые носики. Фыркают и прижимают к голове длинные уши. Молочные зверьки, припудренные сахаром. Он их ненавидит. Он то и дело смотрит на синеющий вдали лес, ожидая, когда же оттуда выйдет Нечто, что поглотит его без остатка. Он боится, он чертовски боится, и он этого, как ни странно, ждет. Вокруг целый Мир, а у него в охапке жалкие, беспомощные твари, которые, в лучшем случае, обгадятся при виде опасности или впадут в коматозное оцепенение. Где же Волк?.. Так об этом размышляет Сиэль, поскольку уверен, что внутри старшего брата есть нечто, чему тот иногда доверяет. Отпускает повод, если угодно. Фас. Сиэль пытается повторить этот взгляд перед зеркалом в ванной. Он отрывает ото рта зубную щетку, полную мятной пены, с горсткой, и подавляет собственное отражение. До тех пор, пока оно, скучая, не отвечает: — У тебя паста на подбородке течет, зверь ты наш. Что ж, чего нет, того нет.