Никого кроме нас

Сиэль идет в комнату Ханны, еще до завтрака бывшей его собственной, и на встречу на четвереньках выползает Себастьян. У него на спине Виктория и Альберт. Черную лошадь маленькие всадники пришпоривают, и лошадь то ли действительно не возражает, то ли смирилась со своей участью. Если седло воображаемое, то уздечка — веревка от штор. — Быстрее, быстрее, скачи! Иго-го! Вперед навстречу приключениям! — кричат в голос двойняшки, и Себастьян с трудом ворочает языком через свою незатейливую, но неудобную сбрую: — Какфой фам пфыстрее… Конечно, он уже не рад, что согласился на такую авантюру, а между тем Виктория и Альберт преисполнены бесхитростного детского счастья. И Сиэль их понимает. Отец никогда не играет с ними, так как всегда слишком занят, даже когда смотрит телевизор или прохлаждается на веранде со стаканом пива. Он всегда кричит: «Оливия, забери детей!» или «Сиэль, Ханна — почти никогда Себастьян — поиграйте с братом и сестрой!» — А меня возьмете? — робко интересуется Сиэль. — Дазе не з-здумай, — бубнит сквозь узду брат в черном, хотя Сиэль и не собирался: он так, подразнить решил. А Себастьяну уже тяжело — неутомимые двойняшки могут загнать кого угодно. Интересно, как они вообще уговорили его? Лошадь замирает около Сиэля, должно быть, надеясь на поддержку: стащить двойняшек с седла бывает ой как непросто, никакими калачами не выманишь. — Приехали, слезайте. Лошадка все. — Ну еще чуть-чуть! — канючит Виктория, а Альберт кричит: «Нет, ты скажи, скажи как лошадка!» — Иго-го, — флегматично молвит та, и мальчик снисходит до милости. — Вот теперь все, — бодро кивает он, — Виктория, наша лошадь тю-тю, кончилась. Идем гулять или, — тут зеленые глаза ангелочка обращаются ко второму брату, — Сиэль, хочешь побыть нашей лошадкой? — Что-то не хочется, — отнекивается Сиэль. Двойняшки пожимают плечами, смотрят друг на друга, и в этот момент, как всегда, кажется, что они посылают только им понятные импульсы или общаются телепатически, так как, после, не говоря ни слова, срываются с места и убегают куда-то, совершать очередные проказы. «Сказочная роскошь — иметь брата или сестру одного возраста», — чувствует Сиэль. Себастьян едва не отплевывается от следов сбруи. Возможно, нитки попали. — Помоги коробки с вещами перетащить, — немного внезапно, даже для самого себя, выпаливает Сиэль. Вещей на самом деле немного, не осилит разве что младенец, но Сиэлю то ли скучно, то ли хочется хоть немного наладить контакт с сожителем — они с Себастьяном ведь практически никогда не общаются. — Сам справишься, — бросает брат. Он заходит в спальню, берет с подоконника мятую пачку сигарет, пихает в задний карман джинсов и сбегает вниз. Кажется, ему все равно, как тут Сиэль обустроится, и как, самое главное, это отразится на его комнате. — А зажигалка? — Сиэль перевешивается через лестничные перила. — Скинь. — Что мне за это будет? — Не заставляй меня подниматься. Тебе же хуже будет. Голос звучит натянуто, и Сиэль не рискует возможностью испытать на себе болезненный щелбан или щипок, а у Себастьяна в запасе их множество видов и вариантов. — Ладно, так и быть! Лови. — Зажигалка, как отвердевший сгусток смолы или черный космический корабль, внезапно потерявший антигравитационные усилители, падает — причем аккуратно — прямиком в руки Себастьяна; и брат сразу торопится покинуть дом. Хлопает дверью. Должно быть, — гулять, как всегда, слоняться по закоулкам в гордом одиночестве. Если у нас и есть что-то — хоть немного — схожее, так это интровертность, думает Сиэль. Или эгоцентризм? Сиэль сам пока не разобрался. Однако, иногда, чего таить, он, до щекотки в печени, завидует Альберту и Виктории. Как это: одному хорошо, а вдвоем выгоднее и автономнее? Должно быть, так. Он расставляет вещи. Очень неторопливо, вдумчиво: ощупывая и оглаживая, протирая каждую безделушку прежде, чем водрузить на полку или стол. В отличие от Себастьяна, живущего почти по-спартански, Сиэль любит «копить хлам», по выражению брата. У Себастьяна ничего лишнего. Есть в его манере нечто стариковско-бродяжническое. Не от тех стариков, что как Плюшкины, выращивают в доме склады, а те, которым нечего терять и не за что цепляться. Может, это даже не стариковская привычка, Сиэль точно не уверен, но ощущает подводный камень в реке сильного, бурлящего юного течения, которое мама и отцом когда-то назвали Себастьяном. Се-бас-тьян. Река Себастьян. Нервное, изломанное течение, изредка впадающее в затяжные ровные плато. Даже имя оставляет оскомину. Звуки теряются в витиеватых нитях, гаснущих на кончиках короткими вспышках, ровно к последнему слогу. Светлячки. В его имени есть пара мрачных, но сильных светлячка. Сиэлю очень нравится имя брата. Если бы он был на месте матери — а имя давала именно она — он бы назвал его также или, возможно, еще Найджел. Урсул? Горькое, вспыхивающее имя. У человека с таким именем — даже молодого — с виду все… Крайне просто. Узкая кровать, которая вот-вот станет коротка, потому что брат растет, как бамбук, несколько стопок потрепанных книжек — ведь остаются только те, которые планируется перечитывать — остальные раздаются сестре или брату, как проходной материал, основной субстрат для роста. А вот самых ценных ждет участь бессовестной читательской инквизиции: сломанные корешки, пожелтевшие, запятнанные страницы, заметки черной ручкой, как грязь — очень мелкий и плотный почерк — и погнутые уголки вместо закладок. Сиэль касается шероховатых, как кошачий язык, обложек, впитывая в себя названия. Так, среди любимиц угрюмого, грубоватого братца втискивается сплюснутый кирпичами цветок. Изысканный и опасный, невероятно ароматный: Набоков «Лолита». Серьезно? Себастьян и Набоков? Тут же сборник Артюра Рембо и книжка о Чарльзе Мэнсоне — ну, это уже куда как ближе. Но: «Скажи мне, что ты читаешь, и я узнаю о тебе много из сокрытого». Это фраза как ватерлиния в их поверхностных, родственно-формальных отношениях. Разве что, брат иногда снисходит до младшего, и тогда они на время становятся похожи на семью. В остальное время Себастьян стоит по другую сторону берега и не смотрит в их сторону. — Себастьян, я не знаю, что с тобой еще делать, — щебечет мать четырнадцатилетнему парню. Ее вызывали в школу, так как сына грозили отчислить. — Ты же умный мальчик, но иногда ты очень несдержан, ты же это понимаешь? Не сдержан — мягко сказано! Бедный Джон или Мон, как там звали бедолагу с сотрясением мозга. Стул. Ненавистный череп. Идеальная комбинация по мнению Себастьяна. — Зато теперь он никогда не будет рыться в чужих вещах. Извини, но в тот момент я не мог поступить иначе, мам. Просто… не мог и все. Сиэль запомнил этот ответ (о, да, он подслушивал!). Обреченность таких слов ему показалось на тот момент удивительной и опасной. «Не мог и все». Сам Сиэль никогда, даже в минуты страшного гнева, не думал хвататься за нечто покрупнее да колотить все вокруг, что только подвернется под руку. — О боже, но почему, милый? — у Оливии натянут голос до предела. Он вот-вот прорвется, как плотина, и мать слезами затопит кухню. Наверное, она уже думает к какому психологу бежать: разумеется, это не первый инцидент, но раньше все было куда как невиннее. Синяк, погнутая рама велосипеда, разодранная рубашка, сломанный зуб… рука. Но чтобы до сотрясения мозга! Бедный Джон или Мон! «Ваш сын представляет опасность, особенно, учитывая прошлые случаи. С этим нужно работать. Вы же понимаете?» Себастьян растет, а вместе с ним растет и его злость. Но на что он злится?.. Их семья не настолько ужасна. Она даже хорошая. По всем пунктам — кроме отца, пожалуй. Сиэль думает, что ма просто не понимает: они разные. Они все очень разные, а выживать им надо, как одинаковым. Сиэль не был рожден сильным, зато похож на девчонку, что лишь усугубило ситуацию. Он неуклюжий, болезненный, в прошлом даже плаксивый, хоть и умный, как говорят взрослые, но что толку от ума, когда ты в стайке ровесников — чахоточный воробушек на фоне чаек? Как это сложно… было бы. Если бы не хищный братец. Себастьян — не жертва, как младший брат, а — набирающий силу зверь. Возможно, из таких даже вырастают убийцы, это не исключено. Голос из телека: «У убийцы Х была примерная, порядочная семья, поэтому причина появления темной личности остается непонятной». Этого не изменить. Также, как и не исправить слабое звено в сути Сиэля — он был и останется тем, кто есть. «Не приручайся», — шепчет маленький Сиэль, даже толком не понимая, зачем, ведь то, что творит брат — очень нехорошо. Мама недовольна, она плачет, а отец, как вернется с работы, отлупит и отстегает ремнем по хребтине так, что Себастьян еще долго не сможет лежать на спине или нормально сидеть. Се-ба-стьян. Пунктик первый: никогда не трогай мою собственность. Кстати, к собственности относятся и члены семьи. Во всяком случае, совершенно точно — девочка-мальчик Сиэль, который не способен постоять за себя (чем тот и пользуется, когда понимает выгоду). В конце концов, у Себастьяна некоторые эмоции и их источники преувеличены. Иногда он похож на волка, который лишь чудом втесался в человеческое общество. Сними галстук, тебе он не к лицу! (хотя на самом деле — ему он идет лучше всех). Мать очень хорошо знает об агрессивности и несдержанности сына, поэтому старается лишний раз его не трогать. У отца другой метод — кулаки. Пока еще он работает, но скоро, когда бамбук сломает бетон их дома и наберет силу, кулак пять раз подумает прежде, чем заработать. Итак, кровать, скудные островки из книг, сваленные около (что такое полка?), белый прямоугольный будильник с синим циферблатом, пара cd-дисков — по звучанию приятное, как скрежет гвоздей по стеклу. Сиэль думает, что слушать орущих во все глотки, потных, полуголых, волосатых мужиков — не самый лучший выбор в воистину безграничном, разнообразном музыкальном мире. Во всяком случае, есть более приятные варианты. Если не Бетховен, то хотя бы что-то менее эксцентричное и бессмысленное. Наконец, одежда в шкафу: вся черная, за исключением нижнего белья, где можно уличить серый и — вау! — темно-бордовый с темно-синим. Себастьян действительно любит черный. Сиэль не понимает такой тяги. У него в ушах до сих пор стоит крик Себастьяна, когда мать насильно стянула с сына черную водолазку и напялила белую. Ему было семь. Тогда это было не просто переодевание, а обряд экзорцизма. Крик души мальчишки был слышен на окраине улицы. Он орал, плакал, бился и царапался до тех пор, пока не отвоевал, не выплакал, право носить черное. Психолог заявил, нечто вроде: «Вы не переживайте, в его возрасте это нормально. Просто дайте ему то, что он хочет». Попытка номер два состоялась в десять лет. Безуспешно. Черный цвет как будто прикипел к Себастьяну. Но... на что это похоже? Одежда как панцирь, вторая кожа, стена, непробиваемая вуаль — вы ничего не разглядите через гущу темного? Или попытка ограничить свой мир до темного пятна, то место, где только ты плаваешь, как рыба в воде? Темное, темное озеро… души. Сиэль не понимает. Однако, Себастьян не похож на того, кому требуется защита. «Я вас умоляю, миссис Блэквуд, уберите его, пожалуйста!» — хнычет кто-то из мальчишек во дворе. Этим он выражает коллективное мнение всех ребят о еще маленьком Себастьяне. Ну а после — будет жестоко поколочен. Шестерка. Ябеда. Плакса. «Что ты скажешь, теперь, когда моей мамочки нет рядом? Жри песок!» Нет, Себастьяну защита не нужна. Тогда — ширма? Оставьте меня в покое? Одиночество? Это ближе к правде. Сиэль думает об этом, расставляя небольшие контейнеры со своими питомцами на столе. — Знаете, я тоже не особо рад, такому соседству, ребята, но такова жизнь, — улыбается он и вдруг замечает любопытный штрих в картине: плохо заправленная койка, и в свободном уголке, из-под матраса, торчит что-то черное (снова этот цвет!) Матрас — хорошее место, чтобы что-то под него засунуть. Но только не в их семье, где всюду снуют любознательные детки, а мать раз в неделю меняет постельное белье. Сиэль недолго думая, приподнимает угол и вытаскивает на свет книжку. Склеенная из листов, напечатанных на принтере, с пустой, некогда белой, а теперь пепельной обложкой. Сиэль ощущает восторг, похожий на тот, что в школе, когда глядел на поверженного врага. И его было бы куда больше, разбей Себастьян ему нос, но… это было слишком за такой пустяк. Может, чуть позже. На форзаце тонким, кривым шрифтом написано «Библия Сатаны». Интересненько. Себастьян такой неосторожный, что оставляет опасные вещи почти на виду, или он действительно торопился? Сиэль закрывает дверь в спальню, садится на кровать, у стены и погружается в чтение… У него не так много времени — Себастьян может вернуться в любой момент. Чуть позже, вечером, до ужина, Сиэль кладет найденное на колени брата. — Стоит лучше прятать столь интимные вещи. Под крышей этого дома такая литература — все равно что коробка с тротиловой взрывчаткой. Всполохнет громко и надолго. БУУУМ! — взрывается мать. БАБАХ! — грохочет отец. — Не помню, чтобы позволял копаться в своих личных вещах, — у парня в голосе что-то скрипит. Что-то тяжелое, надвигающееся, словно из недр глотки. Себастьян, сидящий на кровати, поднимается. Угроза нависает над Сиэлем, хотя он знал, на что шел, и не сопротивляется, когда оказывается опрокинут и прижат к полу. — Она торчала из матраса, ты плохо спрятал ее! — побыстрее лопочет он. — Повезло, что заметил я, а не мать! Ее бы инфаркт хватил от такого чтива, уж лучше бы это была порнушка! Руки оказываются прижаты вниз. Себастьян нависает над ним на четвереньках. Он как огромная черная собака, сбившая с ног человека и сейчас готовая, если не вынюхать всю правду, то выгрызть ее. — Если ты мне врешь… — Это правда, Себастьян! Я же не идиот врать тебе! — тут Сиэль пытается немножко побрыкаться. Но сейчас он похож на кузнечика, угодившего в лапища богомола. Парень усмехается. Он прижимает птичьи запястья к полу еще сильнее. — Не надо примазываться ко мне. Я тебя насквозь вижу. Что за театр ты устроил в школе? Строишь из себя выскочку. — Зато теперь можно спокойно учиться — ко мне никто не полезет. — Наивно. А если меня рядом не оказалось бы или не окажется? На самом деле, Сиэль не просто так ушел из столовой. Он прекрасно знал место обитания Себастьяна. — Значит, потом они пожалеют об этом. Разве нет? — Ах, ты маленький лицемерный засранец… — Возможно, но в отличие от тебя, у меня нет силы. А проблему лучше предотвратить под контролем и сразу, чтобы не гадать, когда в волосы полетит жвачка, на сидении окажется гвоздь, и еще… Но Себастьян прерывает полет фантазии: — Тебя бы не трогали, если бы ты не строил из себя невесть кого. — Я не хочу ни с кем там общаться, но этого же не поймут. Мне стоило улыбаться и поддерживать бессмысленные знакомства? Это, по-твоему, не лицемерие? Да, я считаю их всех придурками, — всех до единого! — но я не кричу об этом на весь мир, я хочу, чтобы меня не трогали. Вот и все. Просто… чтобы не трогали. — Раз так, чего же не поступишь в элитарную школу для таких особенных гениев, как ты? Мать предлагала тебе, уверен, они с отцом из кожи вон вылезут, чтобы талантливый принц там смог устроиться. — Из огня да в полымя, да? Вот уж нет, — Сиэль усмехается и морщится. — Отпусти, ты уже больно делаешь! — Тебе же легче будет поступить в колледж из хорошей школы, — говорит Себастьян. Он все же ослабевает хватку. Иногда кажется, что он просто не может здраво соотнести свою силу с объектом. — Легче, но не интересней, — Сиэль бурчит. Он освобождается и потирает запястья. Кожа у него такая тонкая, почти прозрачная, — чуть что и остаются красные следы и даже синяки. Нужно сменить тему, пока Себастьян не заявил, что больше не будет за него заступаться. Из вредности. — Значит, ты сатанист, да? Себастьян сначала как будто не понимает вопрос, затем чуть приподнимает одну бровь и сухо заявляет: — Нет. — Он встает на ноги. — А кто? — Твой старший брат, который не любит, когда суют нос в его дела. — А что такого в моем вопросе-то? — Это не вопрос, а вешанье ярлыка. Я тебе отвечаю, что я никто, и забудь об этом. — И все же… это и есть твоя вера? Себастьян вздыхает и садится на край. — Лучше бы ты голыми тетками интересовался, честно, — он ухмыляется. Это не та раздражающая ухмылка вида «я знаю то, чего не знаешь ты», а скорее шутливая. Он видит нечто смешное в сложившейся ситуации, и Сиэль начинает убеждаться в том, что ничего опасного, как подумала бы мать, и правда нет. Во всяком случае, кошек он не убивает и девственниц с ножом в кармане — для жертвоприношения — не ищет. — Просто ответь. — Я ни во что не верю. Ни в кого и ни во что, кроме себя. Уяснил? — Себастьян не любит распространяться о себе, тем более с младшим братиком. Так что Сиэлю стоит замотать удочки. — Теперь понятно, хотя непонятно. Ладно, что ж, я, пожалуй, приму и такой ответ, — кое-какую рыбку для размышлений Сиэль все же поймал. — Спасибо, — бросает Себастьян, а книгу-бомбу засовывает во все в то же не самое укромное место. Заботливые мамы любят проверять под матрасами своих чад: они спят и видят, как там складируются наркотики, оружие или грязные — грязные! — деньги. Но для Оливии Блэквуд ничего не окажется хуже, чем новость о том, что самый старый оплот ее надежд с крепким, красивым — почти что ангельским — именем поклоняется Дьяволу. «Они же режут младенцев и предаются оргиям на кладбище! Вырывают могилы, не чтят Бога!» — кричит она на весь дом, да так, что своды их «белого, светлого очага, явно не заслужившего козней от лукавого» дрожат, как мышь в ловушке. «А еще, — мысленно добавляет Сиэль, — они пьют кровь девственниц, душат кошек и много, очень много, бесконтрольно занимаются сексом». Нет, Оливия этого попросту не переживет. Хоть даже Сиэль понимает, что Себастьян не имеет к грязным вещам отношения, и речь скорее всего идет о другом… Апокалипсис в их семье все равно будет не остановить. Коснется и затронет всех. — А ты любишь наступать на грабли, — Сиэль качает головой, демонстрируя, какую несусветную, нелепую глупость совершает брат. Со своей части полок он вытаскивает пластиковый контейнер с наклейкой «Личинусы 2». На крышке картинка: Винни-Пух с явственным выражением аутиста пытается вытащить лапу из банки с медом, а Пятачок — цвета подростковых прыщей в разных стадиях созревания — тянет друга за плюшевый зад в кусты. Как можно догадаться, существует еще коробка «Личинусы 1», в ней хранится корм для богомолов, а вот вторая — пуста, до тех пор, пока нет биоматериала. Сезон кобылок и ос не открылся. — Держи, сюда она ни за что не заглянет, — тут уж Сиэль отрывает контейнер как от сердца. И он прав — мать брезгует всем, что касается питомцев Сиэля. Мерзких, отвратительных богомолов, которых он держит в специальных контейнерах и маленьком террариуме. Себастьян усмехается, но молча прячет тайну на дно, а сам контейнер засовывает на полку в компанию к Сэлинджеру, Кодзабуро и «Маленькому Принцу», которого обожают все дети в их семье. «Мы в ответе за тех, кого приручили». Себастьян — ему было четыре, когда его представили Принцу — говорил, что Розу ему жальче всех. Ее ведь все время нужно защищать, как можно было оставить одну саму хрупкость? — У нее есть шипы, милый, помнишь? Но этого все равно казалось ему недостаточно. Пятилетний Сиэль плакал крошкой белугой из-за Лиса, которого приручили. Именно расставание друзей нашло отклик в его маленьком сердечке. Альберт и Виктория — в один голос сказали, что хотят выдрать все баобабы и несколько дней к ряду играли в саду, вырывая сорняки. Да с таким энтузиазмом, что родители запереживали за сохранность двора. — Мы очистим Планету от скверны! Это наше королевство! В кучку будущего компоста летели, конечно, не только паразитические растения, а все, чему не повезет упасть в поле зрения неугомонных двойняшек. Нечто — что будет считаться плохим, как баобаб. Ну, а Ханна — самая тихая — нарисовала серию рисунков, собрав в ней и баобабы, и Розу, и Лиса с Мальчиком. Где-то она хранится в комоде. Оливия раз-два в год, достает все памятные вещички и с влажными глазами пересматривает. «Вы так быстро растете, почему вы так быстро растете?» — шепчет она. Хотел бы Сиэль знать. Наверное, детство кончается, когда начинаешь видеть то, чего нет. Так, маленький Сиэль никогда бы не подумал, что Винни-Пух аутист, а его хрюкающий дружок, явно что-то замыслил, тягая того за зад в кусты. И ведь и правда, черт возьми, похоже… Зачем они так рисуют?.. Или он сам виноват, что так видит? Почему? «Выдрать все баобабы и очистить планету!» — кричат двойняшки. Вырвать все сорняки. — Значит, ты читал ее? — спрашивает брат. Странно, что он решил продолжить тему. Наверное, хочет тоже закинуть удочку. Но не для того, чтобы узнать новое, а чтобы обезопасить себя. Проведать обстановку, скажем так. — Мельком. — И как? Сиэль примеряет внутри себя разные ощущения, мысли, чувства, — то, что могло быть или было по правде — но, в конце концов, пожимает плечами: — Не знаю. Я думаю, что… а, нет, не знаю. Видно, просто не время. У тебя такое бывает? Открываешь вещь, крутишь ее, не понимаешь, откладываешь, проходит время, ты снова ее крутишь, и она такая ясная, и понятная, что становится обидно, как раньше ты ее не понимал. Вот так у тебя бывает? Это глупый вопрос, и Сиэль задает его, чтобы отвлечь внимание от главного — он испугался. Нет, он не бросился молиться и просить прощения у Всевышнего за то, что запачкал пальчики черными страницами, это прерогатива остальных членов семьи, старого поколения, и все же… что-то его остановило. Опасность. Темная, темная чаща, где воют не лютые волки, а нечто похуже. И нет, он не о демонах и ангелах, и не об их войне за его — несомненно очень важную душу — он… о самом себе. Сиэль достаточно умен, чтобы понять, о чем книга, но недостаточно смел, чтобы… Себастьян крутит между пальцев незажженную сигарету, а затем отвечает: — Я как-то не задумывался об этом. Понимаю и понимаю, а нет, так нет. Что в этом такого-то? — А я прямо чувствую раздражение на самого себя. Не сильно, но все же… — Торопишься повзрослеть? — Это могло принести пользу, сделать сильнее что ли… — А зачем тебе становится сильнее?.. Малыша кто-то снова обидел? — Вот не разговаривай, как с ребенком.  — Пытаюсь, но ты такой… — Какой?.. — Похож на трогательного котенка. Это уже не угроза — нечто хуже. Сиэль пятится назад, прикидывая в голове — успеет убежать или нет? Видимо, нет. Он оказывается легко брошен на кровать. «Трогательный котенок». От слова «трогать». Сиэль боится щекотки, и все же он хохочет, извивается змейкой, брыкается. Он ощущает тяжелое — тяжелее, чем он — тело; иногда длинные пряди, черные, как уголь, щекочут лицо. У брата цепкие, длинные пальцы, поэтому вырваться не получится. Вдруг Сиэль решает идти от обратного: обвивая ногами Себастьяна, он захватывает его в плотное кольцо. Теперь он может, хотя бы играючи, подиктовать условия: и почему он не додумывался об этом раньше? — Не отпущу! Но Себастьяну почему-то это не нравится, хоть Сиэль не ощущает еще грани, это же игра. Он все еще извивается, хотя уже не щекотно. — Не делай так, — Себастьян уже почти вырывается. — Нет, Сиэль. Сиэль не сразу понимает. Он почему-то ощущает Себастьяна, как нечто монолитное с собой, родное, сокровенное. То, что он хотел бы держать при себе всегда — как Альберт и Виктория, или нечто глубже — как недостающая часть, нехватка, компенсация. Он ощущает опасного брата, и ему это нравится. Теперь мрачная сила шутлива и совсем не чужда, напротив, как никогда близка, через призму щекочущей волны, приятно разливающейся по телу. И только нечто совсем инородное, упругое появляется где-то внизу. Как предвестник угрозы. Нечто постыдное и ошеломляющее. То, чего не должно быть. Хватка ослабевает, Сиэль выкарабкивается из-под Себастьяна, который отирает лицо ладонью. Он словно только что очнулся, и ему виделся дурной сон. Кошмар, который легко пережить, но «лучше бы его не было». — Я… точно, мне же надо помыть посуду, — лепечет Сиэль, он ощущает, как пылают, точно в огне, щеки, — моя же очередь!.. Он наспех сползает с кровати и выбегает, затворяя за собой дверь.