Лабиринт для Ариадны

Когда Ариадна была малышкой, она с восторгом встречала каждый рассвет и провожала каждый закат. Девчушка – копна густых и жёстких тёмных кудрей, огромные круглые тёмные глаза, молитвенно стиснутые руки – благоговейно глядела на сияющую колесницу Гелиоса, катящуюся по небосклону и думала о том, что там, в далёких небесах, царствует и согревает все живое её вечно молодой дедушка, отец её матери, сиятельный солнечный бог. Закрыв глаза, Ариадна с лёгкостью могла представить его. Широкоплечий, высокий мужчина, на вид чуть больше тридцати, но меньше сорока. Горделивая осанка, юношески-весело вскинутая голова, сияющие глаза цвета густого мёда, капающего с деревянного веретена, уверенный разворот плеч… Иногда Ариадна представляла его в золотых доспехах (именно они источали солнечное сияние), иногда – и чаще, потому что Ариадна не любила доспехов, мечей, всего, что пахло кровью и металлом, всего, что способно было убить – в белоснежном хитоне с алой каймой по воротнику и подолу. Его руки, покрытые золотистым загаром и перевитые выступающими жилами, таили в себе силу и ловкость, они держали поводья лошадей – ослепительной белоснежной тройки в роскошной сбруе из золота – с уверенной цепкостью опытного колесничего. Густые волосы цвета тёмного пшена спускались по смуглой, сильной шее на плечи, он встряхивал головой движением, неуловимо похожим на движение его лошадей, и звонко, громко смеялся от удовольствия ехать на своей красивой колеснице по красивому ярко-синему небу… И ещё он ласково смотрел на неё. На свою внучку, которая каждый день приветствовала его восход и провожала закат. И ласково улыбался ей, касаясь щеки солнечными лучами-пальцами, согревая своим дыханием её густые волосы, целуя в лоб тёплым касанием солнечного тепла. Ариадна искренне, всем сердцем верила, что она ощущает именно его прикосновения. «Ты видишь меня, дедушка? Ты гордишься мной?» Её глаза сияли слепой надеждой и детским радостным стремлением угодить. Прежде. Ныне Ариадне было уже пятнадцать, и она давно перестала верить, что ее дедушка ласков и добросердечен. В то, что он хотя бы капельку любит её и других своих внуков, детей ныне почившей царицы Крита Пасифаи. Если бы любил – разве он не забрал бы их отсюда? Если бы любил – разве он позволил бы… происходить всему, что происходило? Прежде Ариадна твердила себе из раза в раз, что дедушка обязательно забрал бы, обязательно бы помог, если бы увидел, но ведь свои чёрные дела её отец вершит при свете изменчивой насмешницы-Селены, а то и вовсе скрывшись от небесных светил за высокими стенами или глубоко под землёй. Но несколько месяцев назад произошло то, что отпечатало в тёплой мякоти подреберья горькое клеймо, настолько горькое, что ей казалось – прямо в живую, трепещущую плоть впечатали раскалённое железо, а затем круто посыпали жгучим перцем. И оставили так. Для каждого боль зовётся по-разному. Боль Ариадны носила двойное имя. Икар и Дедал.

***

– Дедушка Дедал! Ариадна ворвалась в мастерскую старого скульптора: сияющие глаза, сияющая улыбка, сияющие ярким румянцем щеки, сияющие на солнце крутые каштановые локоны. Ноги у неё чуть ныли оттого, что она только что бегала по крутым каменистым утёсам, слушая, как гневно ревет море – должно быть, оно ужас как злилось на ничтожных людишек, которые – вот пройдохи! – спрятались от его могущества за высокими стенами. Подол её туники потемнел от солёной воды, локоны разметались от ветра и бега, только недавно округлившаяся грудь бурно вздымалась под хитоном. Ослеплённая смехом и весельем, Ариадна глядела вокруг сияющими глазами – как все красиво, умно, радостно, весело, хорошо… А дедушка Дедал – лучше всех! На секунду она даже замерла, ошеломлённая, и машинально прикрыла глаза ладонью: его высокая, тонкая фигура, серебро волос, глаза – все, казалось, охвачено солнечными лучами… А может, источает их? Может, Ариадна ошиблась, и это он – её дедушка, бог Гелиос, а вовсе не тот, что на небесах? И он подменил себя двойником, чтобы быть с ней, своей внучкой? Девушка звонко рассмеялась этой мысли и вцепилась в своего друга влюблённым взглядом. Он такой красивый! Полная противоположность ее отцу. Высокий и стройный – когда как царь Минос низок, крепок и кряжист – с тонкими, горделивыми скулами – когда как у Миноса лицо широкое и мясистое – с сияющими голубыми глазами, всегда полными пытливого любопытства, внимания… И отчего-то печали. «Отчего он грустит? – спрашивала себя Ариадна, хмурясь и пристально вглядываясь в его лицо, машинально комкая пальцами ткань своего хитона. – Оттого, что он все ещё скучает по Афинам? Но ведь он так давно здесь… Неужели он не привык? Неужели ему хотя бы капельку не нравится?..» Сердце у неё тоскливо сжималось. Дедал был не из тех, кого можно удержать где бы то ни было против его воли. Если ему не нравится на Крите – он уйдёт с Крита. Пусть ни один корабль не примет его к себе на борт, пусть царь Минос, в случае побега, всех своих сыновей и гончих отправит за ним в погоню – Дедал уйдёт. И что тогда будет с ней? Как она будет здесь без него? И без Икара?.. Икар, сын Дедала, прибыл с ним на Крит ещё младенцем в объятиях кормилицы. Сейчас он вырос в высокого, стройного, весёлого юношу на несколько лет старше Ариадны. Крутые тёмные локоны обрамляли его всегда смеющееся лицо, румяные губы в любое мгновение готовы были раскрыться в лукавой улыбке, и глаза его – чуть темнее, чем у дяди, с загадочным лиловым отливом – сияли на его весёлом лице, как два ярких, смешливых василька. У Ариадны каждый раз перехватывало дыхание, когда она смотрела на него – такого красивого, высокого, стройного, с широкими плечами, отважного, порывистого в движениях. Он быстрее всех мог взобраться на самый крутой и опасный утёс, чтобы сорвать для неё ветку цветущей яблони, бесстрашно нырял на самое дно, чтобы достать для неё красивые ракушки… Ариадне казалось, что её Икар без единой тени сомнения готов броситься в бушующее, охваченное штормом море, если бы она обронила колечко в налитые грозной тьмой волны. Как и Дедал, Икар разительно отличался от её семьи. Прежде всего, его веселье никогда не отдавало хмельным и жутким запахом крови. Он был весел, как молодой Зевс, со смехом швыряющий молнии и играющий с тучами, потому что это его забавляет, как Дионис, гоняющийся за оленями в сладком хмельном угаре, как Аполлон, мешающий музыку со смехом и амброзией на далёком Олимпе… Братья Ариадны были веселы, как Арес и сыновья его Фобос и Деймос, упивающийся человеческими воплями. Им было смешно от того, как бился в конвульсиях забитый бык, как визжали и вырывались рабыни, которых они зажимали по углам и у стен и лезли им под хитоны… Смешно от собственной силы – и от того, как слабы все вокруг по сравнению с ними. Как беспомощны. Как ничтожны их попытки сопротивления. Впрочем, Ариадне и её сёстрам – молчаливым, тихим, забитым, обычно уткнувшимся в вышивание, чтобы не видеть ничего из того, что происходило вокруг – от братьев не доставалось: отец, которого боготворили эти молодые животные, строго-настрого запретил причинять сёстрам какой-либо вред. Девушки были в безопасности… Почти. Вечно усмехающийся Девкалион с глазами змеи знал, как ударить, чтобы не оставить следов. Главк любил угрожать ножом; смеясь, он говорил, что это всего лишь игра, почему ты пугаешься, почему ты так громко визжишь, сестрёнка, ты что, свинья?! Тогда я зарежу тебя, как свинью! Минотавр… О нем лучше вовсе не вспоминать. Ариадна давно уже отучилась плакать, вспоминая о проделках своих братьев. «Они просто такие, – говорила она, но глаза её, тёмные, как у всех детей жестокого царя Миноса, делались похожи на свинец, – в них течёт дурная кровь нашего отца, они все время проводит с ним… Они видят, они повторяют. Нам, девочкам, не грозит его влияние: отец обращает на нас внимания не больше, чем на пыль под своими ногами. И хорошо». И всё же… Жилы Ариадны тоже наполняла кровь жестокого царя Миноса, властителя маленького островного государства, сумевшего построить себе такой флот и завоевать такую славу, что даже всемогущие Афины, душа и сердце Эллады, на долгие двадцать лет оказались под гнётом унизительного и жестокого оброка. Ариадна была его дочерью, его густая, тёмная кровь наполняла её жилы. Проведёшь по коже ножом – и густые, медлительные, тёмные капли польются по ней, как гранатовый сок, закапают с пальцев на бесплодные камни Крита, и издалека их можно будет принять за цветы. Ариадна даже не морщилась, когда Главк ранил её вот так, чтобы посеять ещё несколько кровавых семян, не плакала, даже не пыталась вырваться, зная, что лишь больше разозлит брата. Она отвыкла от многого. Зато приучилась ненавидеть, и ненависть её была столь же яростна, как и любовь. Любовь сияла в её улыбке и отражалась светом в глазах, когда Икар и Дедал встретили её – растрёпанную и запыхавшуюся – ласковым дружеским весельем. – А вот и наша маленькая принцесса, – рассмеялся Дедал, нежно, по-отечески (и как никогда не делал её отец) ероша её густые локоны. – Откуда ты такая растрёпанная, солнце моё? – Отец, вы будто флиртуете с ней. Икар скорчил ему рожицу из-за плеча Ариадны (девушка не видела, но догадывалась по его вибрирующему от готовности рассмеяться голосу). Его ладонь, тёплая и нежная наощупь, мягко сжала её плечо, Ариадна почувствовала лопатками мягкий жар его тела сквозь ткань хитона и блаженно прикрыла глаза, нежно проводя по его ладони кончиками пальцев. От Икара всегда славно пахло морем, влажной глиной и зеленью, тем её пьянящим ароматом, когда ночь так нежна, а звёзды сияют так ярко, и кроме его горячих рук не нужно ничего в целом мире. – А ты будто ревнуешь, сынок? – в тон Икару ответил Дедал, заставив Ариадну вспыхнуть жарким румянцем. Он правда её ревнует, правда?.. Этот красивый, ослепительный, ласковый, смешливый юноша ревнует её?! Сердце заколотилось ещё сильнее: от близости Икара и от дразнящих, лукавых огоньков в светлых глазах Дедала. Скульптор мягко улыбнулся и провёл по её пылающей щеке кончиками пальцев. – Ну вот. Смутили нашу очаровательную гостью. – Прости нас, – мягко прошелестел над ухом голос Икара, и его тёплые губы нежно тронули её щеку. Ариадна почувствовала себя влажной глиной. Казалось, ещё чуть-чуть – и она растает в его руках, и Икар сможет сделать из неё все, что ему только заблагорассудится. От счастья, захлестнувшего её мгновенно и даже немного болезненно, хотелось зажмуриться и порывисто стиснуть в объятиях их обоих. Здесь, в светлой мастерской, глядя на них, смеющихся и поддразнивающих друг друга, чувствуя их ласковые прикосновения, слушая их рассказы о скульптуре, об их идеях, о далёких и прекрасных Афинах (они казались Ариадне чудеснее Гиперборей и Олимпа вместе взятых, ведь там когда-то жили её друзья, в них все было от плоти и крови Афин, они вышли из чрева этого города, вскормленные его молоком, словно Ромул и Рем – молоком волчицы), Ариадна забывала обо всем. Казалось, существует только эта залитая солнцем комната, смеющиеся, ласковые, пытливые глаза дедушки Дедала, ласковые руки Икара, его тёплые губы и дыхание, изредка, мимолётно касающиеся её щеки, затылка, уха… Ариадна знала, что их поведение недопустимо, и что, узнай об этом отец, Икар лишился бы головы в тот же день. Но знала она и другое: им с Икаром никогда не получить благословения Гименея. Никогда не стать мужем и женой. Более того, царь Минос жестоко расквитается с нахальным мальчишкой, посмевшим покуситься на его дочь, так что эти лёгкие поцелуи, тёплые объятия и редкие, жаркие, нежные ласки – все, что у них есть, все, что когда-либо будет. Дедал тоже об этом знал и позволял им двоим, юным и влюблённым, хотя бы пригубить сладкое вино Афродиты, если уж им никогда (разве только случится чудо) не доведётся испить его до дна. Он лишь просил быть осторожными за пределами его мастерской, и они вправду были осторожны, словно две чуткие птицы, готовые вспорхнуть с насиженного места при первой же опасности. А как бы хотелось… Ариадна покачала головой и сильнее прижалась к груди Икара лопатками. Лучше не думать о том, чего бы ей хотелось, не травить понапрасну душу, не тешиться несбыточными мечтами. У неё есть Икар, его тёплые руки, пахнущие влажной глиной, его надёжные, тесные объятия, его дыхание, путающееся в её густых и жёстких локонах, его мимолётные, сладкие, тёплые поцелуи. Больше ей ничего не нужно. «Повторяй почаще, Ариадна, авось и поверишь». – Я была на восточном обрыве, – живо заговорила девушка, сияя тёмными глазами и сильнее сжимая тёплые ладони Икара, деликатно лежащие на её талии. – Там сегодня так красиво! Зацвёл миндаль… Ветер срывает с ветвей цветы и дарит их Посейдону. Может, они влюблены? – Ты поэтесса, – мягко улыбнулся Дедал. – Ты не пробовала писать стихи? Ариадна вскинула на него растерянный взгляд. Обернулась к Икару, будто спрашивая: уж не шутит ли его отец? Но и Дедал, и Икар смотрели тепло, ласково и серьёзно. – Я… Нет… – Ариадна чуть заметно съёжилась и нутром, каким-то неизвестным органом, какой появляется только у влюблённых девушек, почувствовала, что Икар нахмурился за её спиной. – Куда мне, дедушка Дедал? Девушка неловко улыбнулась. Сейчас она, обычно отважная и решительная, выглядела почти жалко, и сама об этом знала, словно что-то нутряное, звериное, горделивое – тёмная кровь, гранатовые капли, цветы на камнях – нашёптывало ей об этом голосом её брата, самого ненавистного из них. Закусив полную, вишнёво-алую губу, Ариадна резко выпрямилась и нарочито дерзко и решительно встретила пытливый взгляд Дедала – и все же под этим взглядом ей мучительно захотелось сжаться, спрятаться, уйти… Казалось, светлые, чистые, острые глаза напротив способны безо всякой натуги проникнуть ей под кожу и даже глубже – в самую её суть. – Кто тебе такое сказал? – Ариадна чуть вздрогнула, услышав, как звенит голос Икара сдерживаемой яростью. – Братья? Кто? Ариадна держала спину прямой, а голову высоко поднятой, но от того, что Икар, её ласковый, добродушный Икар, злится на неё, ей захотелось исчезнуть. Пальцы на мгновение судорожно стиснули тёплые ладони на её талии, мятущийся взгляд скользнул по комнате вокруг… Девушка не видела, но Дедал и Икар обеспокоенно переглянулись, видя, как застыло её лицо и наполнились глухой теменью глаза. «Исчезни, – шептал ей голос внутри. – Исчезни, растворись, умри. Уйди. Ты не достойна жизни. Ты даже Икара довела, видишь, до чего ты его довела, ничтожная девчонка?! Даже он на тебя злится, и правильно, другого ты не заслуживаешь! Уйди. Уйди. Умри!» Судорожный вздох. Привкус крови во рту. «Успокойся. Он злится не на тебя, а на тех, кто был с тобой жесток. Все хорошо. Давай, взгляни ему в глаза – и ты увидишь». Она повернулась – и дрожь облегчения пробежала по позвоночнику. Между бровей Икара пролегла морщинка, он то кусал, то поджимал губы, он судорожно прижимал её к себе – но в его глазах, потемневших от гнева, как небо в преддверии грозы, не было злобы и жестокости, которую он готовился бы обрушить на неё. Злость пылала в них для любого, кто посмел бы её обидеть, а для неё самой в них трепетала тревога и жаркое желание защитить. Ариадне захотелось заплакать, но она умела подавлять слёзы. Её голос прозвучал спокойно и твердо, мягкие пальцы нежно дотронулись до щеки возлюбленного. – Братья. Я действительно писала стихи… – Грусть затрепетала в её горле, почти готовая сжаться там в комок, но девушка усилием воли заставила его разжаться. Она ненавидела эту дрожь, которая завладевала её телом, когда она позволяла себе разрыдаться, эту слабость в ногах и руках, неспособность толком стоять или что-то делать, головокружение, боль в горле, влажную слепоту от слез и судорожно колотящееся сердце. Она лишь взглянула на Дедала, ища поддержки в его внимательных глазах, и мельком, на секунду, прижалась щекой к груди Икара. – Они их находили. И рвали. Смеялись. Им всегда смешно, когда… когда кто-то слабый. Поэтому она не будет слабой. Никогда. – Вот твари! – глухо выдавил из себя Икар. Его глаза налились теменью, сделавшись из васильковых – сизыми, как грозовые облака. Ариадна отчётливо услышала частое биение его сердца. – Это ещё ничего, – слабо улыбнулась она, с грустью заглядывая ему в глаза. – Я просто перепрятывала новые подальше. Но Главк… – Она с горечью покачала головой. – Он однажды их нашёл. И… – Раскритиковал? – тихо подсказал Дедал, видя, что она ищет в себе силы продолжить, утопая в вязком болоте воспоминаний. – Нет… – Ариадна надтреснуто усмехнулась. На её губах стали заметны небольшие пятнышки, следы частых укусов. – Нет. Критикуют, дедушка Дедал, наверное, в твоих Афинах… – Теперь изгиб её губ стал больше похож на улыбку, тёмные глаза чуть потеплели. – А Главк облил их помоями. Он прошёлся по каждой строчке, по каждому слову… Последовательно доказывая, как я ничтожна, и что моими стихами можно только… Икар, пожалуйста, мне больно! Руки на её талии мгновенно расслабились и соскользнули. – Прости. Ариадна слышала каждый его хриплый вдох и выдох, каждый удар его сердца, и понимала: как же безумно она его любит! За то, что он хочет её защитить. За то, что он мгновенно убрал руки, когда она сказала, что ей больно. За то, что её боль причиняет боль и ему. За вот это хриплое, частое дыхание, за потемневшие глаза, за часто колотящееся сердце – она безумно любит его. – Это было давно… – тихим, чуть глуховатым голосом закончила Ариадна, машинально заводя руку назад и нежно поглаживая Икара по щеке, мимолётно проводя по шелковистым локонам на его виске, легонько обводя ухо. В её движениях сквозила бессознательная чувственность – тоже наследие Миноса. – Ты, наверное, обвинишь меня в слабости, дедушка Дедал… – Не обвиню. – …но я не могу больше писать. Иногда что-то приходит на ум… – Девушка чуть повела лопатками и покачала головой. – Но я не могу. Дедушка Дедал серьёзно кивнул и, мягко шагнув к ней, провёл по густым, жёстким волосам тёплой ладонью. Ариадна подставилась под его ласку, как домашний зверёк, на губах её невольно появилась нежная улыбка. Никто во дворце, кроме Дедала и Икара, не знал, что, когда она улыбается по-настоящему, у неё на щеках появляются симпатичные ямочки. – Мне очень жаль, – серьёзно и искренне сказал скульптор, глядя ей прямо в глаза. – Мне очень хотелось бы прочитать твои стихи. Я уверен: они чудесные. На этот раз Ариадне не удалось подавить комок в горле. Глаза её широко распахнулись, потрясенно впиваясь в лицо Дедала. Он правда так думает? Он правда ей только что это сказал? Без шуток? Нет, это, должно быть, ей снится… Она бы обняла его, крепко и порывисто, и, может, спрятала бы у него на плече пару коротких слезинок – от счастья! от счастья можно – но тут за спиной послышался какой-то треск – и девушка резко обернулась, чувствуя, как бешено забилось сердце и непроизвольно напряглись разом все мускулы, готовясь обороняться или убегать. Но оказалось, что это всего лишь Икар ожесточённо ломает хворост, которыми они с дядей обычно топили печь в мастерской, и судорожно бросает его в огонь, заставляя его пылать все жарче и жарче. Дедал негромко вздохнул – смесь сочувственного понимания и лёгкого недовольства. – Икар, успокойся. Это давно в прошлом, ты ничего не исправишь. – Мне должно от этого полегчать?! – яростно бросил юноша. – Икар! Ариадна порывисто шагнула к нему и схватила за руку. Юноша мгновенно замер: спина напряжена, плечи высоко подняты, остановившийся, пылающий взгляд впился в пол так, будто там лежит его злейший враг. Враг с ядовитым языком и насмешливыми глазами, так похожими на глаза его любимой. – Боги, зачем я только рассказала… – тихо пробормотала Ариадна. – Икар, милый, пожалуйста... Все хорошо. Это было давно. Все уже… зажило. Икар резко втянул в себя воздух, услышав тихий шёпот последних слов, словно обращённый к себе самой, и с силой, до боли, вцепился в собственное запястье. Что он натворил? Своей злостью и порывистостью заставил её жалеть! Заставил ощущать себя виноватой! – Прости, – проговорил он очень медленно и спокойно. Ариадна видела, как нарочито неспешно приподнимается и опускается его грудная клетка. Медленно-медленно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. – Я просто… разозлился. На них, не на тебя. Обернувшись, Икар бережно поймал ладонями её предплечья и нежно притянул к себе, заключая в кольцо объятий. Волосы Ариадне взъерошило его прерывистое, хрипловатое дыхание, объятия сделались теснее, но не настолько, чтобы причинить боль. Мягкие ладони Икара скользили по её лопаткам, успокаивая, умиротворяя, заставляя забыть обо всем плохом, что только было в её жизни. – Все хорошо. Прости меня, я больше не буду сердиться, честное слово. Он улыбнулся так ярко и искренне, как только он один умел улыбаться, и Ариадна просияла теплом и радостью ему в ответ. Немного успокоившись, они расположились вокруг стола, чтобы немного перекусить хлебом, сыром, оливками и яблоками. На самом деле, Ариадне до сих пор было непривычно есть с ними, мужчинами, вместе: в её семье это, конечно, было строго запрещено, мужчины и женщины ели порознь, но как же ей нравилось сидеть, поджав под себя ноги, на простом грубом табурете (к тому, что ей это позволено, Ариадна тоже привыкала очень, очень долго) и зачарованно наблюдать, как обедают и весело переговариваются её друзья! Ей нравилось даже касаться пальцами и ладонями столешницы, осознавая, что дедушка Дедал сделал её сам, своими тёплыми, чуткими, нежными руками. Конечно, на самом деле они не были нежными на ощупь – это были узловатые, мозолистые руки скульптора с профессионально искривлёнными пальцами, но девушка просто не могла назвать их иначе. Это были руки, ни разу не хватавшие её за подбородок до боли, ни разу не стискивающие её в самых нежных и мягких местах, но там, где можно прикрыть хитоном кровоподтёк, ни разу не отпускавшие ей затрещин. Это были руки, которые ласково гладили её по волосам, ложились на плечо, по-отечески обнимали, мимолётно, не глядя даже, поправляли выбившуюся из-под обруча прядь или сбившийся хитон, и в этих прикосновениях не было ничего грязного. Руки, которые заботливо подтягивали ремешки сандалий, чтобы она не оступилась ненароком, сходя по лестнице, и, разламывая кусок свежеиспечённого хлеба, отдавали ей ломоть побольше. И ещё это были руки кудесника. Под их прикосновениями мрамор становился похож на живую плоть, наполняясь теплом и силой, а из простых грубых деревяшек рождались изящно выполненные грациозные лани, гордые кентавры, медведи с ощеренными пастями. Её братья убивали оленей и медведей и гордились удачной охотой. В детстве Ариадна прятала от них подаренные Дедалом игрушки, зная, что им доставит удовольствие их разломать. Поначалу трапеза шла в молчании. Дедал и Икар с раннего утра работали в мастерской, а Ариадна занималась хозяйственными делами, вышивала и, вырвавшись из-под суровой опеки сестры Федры, успела немного побегать по утёсам, радуясь хлёсткому, порывистому ветру, реву волн далеко внизу и солёному, жгучему запаху моря и воли. Только насытив первый голод (ломоть хлеба, несколько оливок, истекающий прозрачным соком козий сыр) и промочив горло лёгким яблочным вином, приятно отдающим кислинкой, Ариадна хрипловато поинтересовалась, переводя любопытный взгляд с Дедала на Икара и обратно: – Чем вы сегодня занимаетесь? Купальщицу уже закончили? – Да! Мне удалось отлично выточить её… – Икар, не болтай с набитым ртом, – оборвал сына Дедал. – Прожуй, проглоти, промочи горло и говори. – Правило трёх «про», – хохотнул юноша, но все же послушался. Понимать его речь в самом деле сделалось проще. – По-моему, у меня отлично получилось. Ариадна, посмотришь? – Его глаза наполнились блеском тревожной надежды. «Он хочет, чтобы мне понравилось? Ему… Ему важно моё мнение?» По коже Ариадны пробежали крупные мурашки. Она когда-нибудь к этому привыкнет? – Конечно, – ответила она, мягко опустив ресницы. – Я в этом, правда, ничего не понимаю, но… – Ариадна, – в голосе Дедала прозвучало лёгкое, незлобивое раздражение. – Ты с самого детства пропадаешь в моей мастерской. – В светлых глазах вспыхнули весёлые, лучистые огоньки. – Неужели ты такого дурного мнения о моих педагогических способностях? Девушка было смутилась и приготовилась оправдываться, но, поймав смешливые искорки в глазах дедушки, только рассмеялась и дружески легонько пихнула его в плечо. – Вовсе нет! Просто я скромная, – и, в точности как Икар, скорчила ему рожицу с высунутым языком. Дедал рассмеялся в ответ и ласково взъерошил ей волосы. – У Икара и правда хорошо получилось, – он бросил на него тёплый взгляд, полный отеческой гордости. – У него хорошо выходят ноги и волосы. Не иначе как любуется на кое-кого много. Да, Икар? Юноша и девушка залились краской, в смущении желая и не решаясь взглянуть друг на друга. – До тебя мне все равно далеко, папа, – мягко промолвил молодой скульптор. Ариадне нравилось, как порой меняются его глаза, как из них исчезают дерзкие и смешливые огоньки, и как наполняются они вместо этого теплотой, похожей на душистые летние сумерки, созданные для того, чтобы сидеть всей семьёй вокруг большого стола при десятке ярких золотых свечей, и смеяться, болтать, обсуждать, мимолётно касаться друг друга… любить. Ночи, благословлённые Герой и Гестией. – Ты только учишься, – так же мягко ответил Дедал, мимолётно дотронувшись до руки племянника. – Вот увидишь, к моим годам ты меня превзойдёшь. Знакомые Ариадне дерзкие огоньки озорно полыхнули в глазах Икара. – А вот и превзойду! Ещё с богами потягаюсь, чтобы все знали! Правда, Ариадна? «Да, да, да!» – хотела она ответить, но вместо этого улыбнулась и мягко прижала палец к губам. – Не богохульствуй, любовь моя. По его смеющимся, насмешливым глазам она видела, что он хочет сказать ещё что-нибудь в таком же духе, например, «Да ради тебя я вступлю в соревнование с самим Гефестом!» – но, натолкнувшись на её серьёзный взгляд, только кивнул и ласково улыбнулся, мимолётно стиснув её небольшую, крепкую ладошку. – А что это у вас там такое? – с любопытством поинтересовалась Ариадна, кивнув на что-то непонятное, состоящее из тонких прутьев, что она заметила в тени, возле стены, когда кидалась останавливать взбешённого Икара, пытающегося выместить на хворосте бессильную злобу. – Похоже на какой-то каркас. – Да, это… – Это паруса, – оборвал Икара Дедал. – Один капитан попросил меня попытаться изобрести новый вид парусов, которые могут работать при любом ветре, с любой стороны. – Он сделал большой глоток вина и облизнул губы, отняв чашу от губ. Глаза его были спокойны, как облака высоко в поднебесье, такие же светлые, холодные, далёкие. – Их надо бы убрать, Икар... – с нажимом обратился он к сыну. – Я же тебя просил. – Да, папа, – покаянно пробормотал юноша. – Кстати, Ариадна… – Да? Паруса… Странно, разве её отец не запретил ему строго-настрого иметь хоть какие-то отношения с моряками? По лбу Ариадны пробежала лёгкая тень. Это безопасно? Не рискует ли дедушка, желая кому-то помочь? И только ли этим желанием он руководствуется? – Ты могла бы принести нам сюда побольше свечей? – Скульптор небрежно перекатил по столешнице небольшое яблочко. – Работа срочная, капитан мой вот-вот готов плыть обратно, в Афины… У Ариадны чуть ёкнуло сердце от того, с какой безмолвной, невыразимой тоской Дедал назвал родной город. Как имя давно погибшей возлюбленной. – …так что мы много работаем по ночам, чтобы быстрей управиться, и тратим много свечей. – Конечно, принесу, – ответила Ариадна с простодушной, почти детской улыбкой… И тут же пытливо взглянула в лицо Дедалу, чувствуя, как трепещет в груди назойливое подозрение. Она вдруг вспомнила, что сегодня от Икара, когда он обнял её, уже пахло воском. Не глиной, как обычно, а воском. Интересно, почему?