Лабиринт для Ариадны

Ей, наверно, никогда не простить себя за это. Она приносила им воск, перья… позже она узнала правду, зачем им это понадобилось. Конечно, они и без неё изобрели бы способ, даже Икар говорил, что не хотел с самого начала её в это втягивать, чтобы она не рисковала собой, если все раскроется, но… Теперь Ариадна чувствовала свою причастность. Свою вину. Теперь она не могла радоваться солнцу. Гелиос не был больше её дедушкой, её надеждой на спасение – не на кого ей больше было надеяться, кроме себя самой. Не могла она и слышать спокойно рёв далёких волн под скалами – ей слышался надрывный крик падающего Икара. Она почти могла увидеть, как это было. Как он смеялся и метался по небу, окрылённый – в самом прямом смысле. Как раскидывал руки, подставляя их воздушным потокам, как запрокидывал голову и смеялся, смеялся, смеялся, так громко, так радостно! Как кричал: «Я покажу это Ариадне! Мы будем летать вместе! Мы за ней вернёмся, правда, папа?!». Как называл отца гениальным… Как танцевало в груди его сердце и трепетал на губах счастливый смех. Как горели его глаза, отражая яркое солнце… Ариадна коротко, резко и зло ударила себя по щеке, ударом загоняя вглубь рыдания, стискивающие её грудь. Не будет она плакать. Она не будет слабой. Больше нет того, кто мог бы обнять и утешить в минуту слабости, а значит, права на слабость тоже нет. И, наверное, никогда не было. Девушка судорожно вздохнула и медленно отвела взгляд от горизонта. Солнце начало клониться к морю, и небо постепенно заливало красным. Она стояла на восточном утёсе под миндальным деревом, прямая и тонкая, не обращающая внимания на боль, сжимающую ей сердце. Ей все мерещился тонкий силуэт на багряном фоне. Мерещилось, что он раскрывает крылья, готовый крепко её обнять, что он мчит к ней, что он заберёт её, как Зевс забирает своих любовниц, но для него она будет единственной… Ариадна сухо усмехнулась, и резкий, короткий смешок, больше похожий на хрип, вырвался из её стиснутого горла. Ничего этого не будет. Если в первые дни, даже недели она могла надеяться, то теперь надежда отдавала безумием, а сходить с ума здесь ей нельзя. Здесь и так полно сумасшедших, и разум – её единственная защита. «Я не буду плакать. Я не буду слабой», – повторяла себе юная принцесса острова Крит, быстрым шагом спускаясь вниз с утёса. Она больше не бегала и не смеялась, охваченная хаотичной, порывистой радостью, подставляя злым порывам ветра упругое юношеское тело, зато в походке ее появилась стремительность и целеустремлённость спущенной с тетивы стрелы. Сейчас она шагала домой, в холодный дворец с высокими стенами, чтобы сообщить отцу радостное известие. На горизонте показался корабль из далёких Афин. Дворец встретил её сумраком и прохладой. Стоял холодный, пасмурный вечер, и в плену каменных стен, где ещё не успели развести огня, хотелось ёжиться и гладить себя по плечам, согревая и успокаивая. Ариадна стремительной, лёгкой походкой шагала по просторным комнатам, мимолётно кивала и улыбалась слугам, пару раз остановилась, чтобы отдать распоряжения; свернула налево, затем направо, опять налево… Весь дворец напоминал гигантский лабиринт, но Ариадна, выросшая здесь, знала его наизусть и легко могла пробраться из одного угла в другой за несколько минут. Главное – чтобы никто не остановил… – Куда это ты торопишься, сестрёнка? – послышался из густой тени насмешливый низкий голос. Ариадна остолбенела. Мышцы спины мгновенно сковало судорожным напряжением, вдох пришлось силой проталкивать в горло. «Нет. Нет, только не это...» Девушка мгновенно спрятала руки в складках хитона и там, надёжно спрятав свой страх, крепко стиснула ткань. Её брат, её возлюбленный, забери его Аид, Минотавр, мягко выскользнул из тени и с улыбкой начал приближаться. Из всех братьев именно он больше всех походил на отца: тоже невысокий, с широкими плечами, буквально источающий физическую мощь, жуткую, звериную силу. Большая голова увенчана шлемом из густых, упрямо вьющихся, жёстких кудрей: потяни за локон – и он тут же вернётся на место. Черты лица – правильные, но жёсткие и грубоватые, как у статуи, но не законченной, мраморной, исполненной изысканного совершенства мысли и дела, а, скорее, её глиняного черновика. В изгибе толстых – не приятно-пухлых, а толстых – губ сквозила звериная, яростная чувственность. Ариадне казалось, что Минотавр не умеет улыбаться по-настоящему, искренне и солнечно, так, чтобы просветлели и просияли глаза – нет, он всегда только усмехался, и усмехался так, что тебе казалось: он хочет тебя или убить, или трахнуть. Возможно, и не казалось. При этом двигался он со звериной грацией, легко и мягко, как опытный воин, каковым он и являлся. На бедре у него покачивался короткий клинок… Ариадна прерывисто вздохнула – и обернулась к нему с лучистой, лёгкой улыбкой. Красноватые блики закатного солнца зажигали багровые огни на бархате и шёлке вокруг – комната, в которой притаился в ожидании сестры Минотавр, была вся отделана в его любимых оттенках вина и крови, и оттенки эти сплетались с густой тенью, рисуя на его жестоком, как из бронзы вылитом лице причудливый узор, похожий то ли на маску, то ли на отпечаток, какой оставляет солнце на лице воина сквозь металлический заслон шлема. – Здравствуй, дорогой брат, – мягко прозвучал голос критской принцессы. – Спешу к нашему драгоценному отцу, чтобы сообщить, что приближается афинский корабль. Теперь брат стоял совсем близко от неё… У Ариадны судорожно напряглись лопатки. Минотавр не был высок ростом, как Икар или Дедал, но из-за широких плеч и мощной грудной клетки казался намного выше. Ариадна изо всех сил старалась не сжиматься под его взглядом, зная, что тогда тут же почувствует себя маленькой, слабой, ничтожной… Не способной даже слова сказать ему поперек. – Правда? – искренне обрадовался мужчина. – Как хорошо! Иди сюда, сестрёнка, – он улыбнулся, показывая крупные белые зубы, – я обниму тебя за такие чудные новости. Ариадна сильнее стиснула пальцами ткань. «Нет. Ну, пожалуйста. Не надо. Несколько месяцев не было ведь. Ну, пожалуйста». Она физически не могла заставить себя сдвинуться с места. Ступни словно приросли к полу. Некстати вспомнилось: она никогда не говорила Икару о Минотавре. Говорила, что упала. Что налетела плечом на дерево. Что в неё нечаянно попали яблоком дети. И другую чушь, которой так легко верят мужчины, тем более, что Икар редко видел её обнажённой и замечал лишь самые... невинные следы. Она знала: если скажет – буквально подпишет Икару смертный приговор, потому что он, пылкий, упрямый, до жути вспыльчивый, порой совершенно, абсолютно не умеющий думать прежде, чем делать... и безмерно любящий её... Он попытается убить Минотавра. А ведь кому, как не афинянину, пусть даже бывшему, знать, Минотавра невозможно убить?.. – Ариадна… – голос брата не переменился, он не кричал, напротив, сделался ниже и тише, но у девушки дрожь пробежала по позвоночнику. – Ты не расслышала? Я сказал: иди и дай себя обнять. Будь хорошей девочкой, Ариадна. Ариадна сглотнула – и шагнула к нему на деревянных ногах, хотя все внутри неё яростно противилось этому. Ей было семь, когда Минотавр решил обнять её так впервые. Тогда она ничего не понимала… Только его руки были грубыми и горячими, от них пахло сырым мясом и шкурой, потому что Минотавр недавно свежевал убитого в лесу оленя. Ему было семнадцать тогда – здоровый, крепкий, сильный молодой мужчина, пьяный от собственной силы, от крови, от её невинности и недвижности, от её детских губ, от того, что они оба знали: он может сломать её тело, просто ещё чуть сильнее стиснув руки. Минотавр лез грубыми ладонями ей под хитон, гладил по-детски округлый живот и те места, где в будущем должна будет появиться грудь, лез между ног… Ариадна не плакала ни во время, ни после, ей было только противно, немного странно, немного тошно… Она лишь спустя несколько таких случаев поняла, что, собственно, происходит. Когда Минотавр впервые задрал на них обоих хитоны и пристроился у неё между ног. Он был очень большой, этот крепкий молодой бычок, от него сильно и терпко пахло вином, лошадьми, потом, звериной силой… После она долго ходила неловко, как хромоножка, и постоянно одёргивала хитон: ей казалось, что все видят, все понимают, все знают, будто на ней горит огненное клеймо: «Смотрите, меня изнасиловал родной брат, и я ничего не смогла сделать!». По этой причине Ариадна ни разу не делила постель с Икаром, хотя они оба этого хотели. Лишь один раз он осторожно провёл пальцами у неё между ног – и тут же Ариадна инстинктивно, как травленный зверь, отпрянула от него, задыхаясь, чувствуя, как пульсирует все внутри, но не возбуждением, а болью, как в застарелом шраме. Испуганный Икар тянул к ней руки: «Что случилось? Я сделал тебе больно?» – «Нет, нет… Прости, я… Я не могу, не хочу… Прости меня…». Она долго плакала тогда у него не плече, задыхаясь, исступлённо цепляясь за его хитон трясущимися пальцами, раз за разом умоляя подтвердить, что он точно, точно-точно, точно-преточно не сердится. Икар осторожно обнимал её за талию: «Ариадна, я очень люблю тебя. И я хочу разделить с тобой ложе… Но если ты этого не желаешь, то все теряет смысл. Я буду ждать столько, сколько ты сочтёшь нужным. Я люблю тебя, Ариадна». – Я люблю тебя, Ариадна, – шептал Минотавр, обдавая её щёку жарким, тяжёлым дыханием с постоянным запахом сырого мяса. По телу Ариадны пробежала зябкая дрожь: она вдруг вспомнила те легенды, что распространились по Элладе с подачи отца… Легенды, будто Минотавр ест человеческую плоть. Девушка знала, что это не так, но, боги, что, если вправду… Девушка помотала головой и судорожно стиснула пальцы на ткани одежды. В висках пульсировало: у меня есть нож. Маленький, тоненький ножик. Я могу… Могла бы… «Нет, малышка, – жёстко ответил ей внутренний голос. – Не могла бы и не можешь. Ты прекрасно знаешь, что произойдёт». Он не просто выбьет нож из её руки, нет. И даже не вывернет руку, причиняя боль – этого недостаточно, это его не удовлетворит. Он будет бить её очень, очень долго. Он будет сжимать её руки, оставляя громадные следы, он будет заламывать её и насиловать, бить, резать её же собственным ножом, который он выбьет из её неумелой руки – что она может против него, опытного воина?! Он изобьёт её. Изнасилует её. И потом, вполне вероятно… скорее всего… наверняка… он её убьёт. «Поэтому не шевелись и не провоцируй. Не в первый раз, ты сможешь это выдержать. Потерпи, Ариадна». – Ты у меня такая славная, сестричка, – жарко шептал Минотавр, скользя по её телу большими, грубыми руками цвета отбитой телятины. – Такая маленькая, милая сестричка… Хорошенькая Ариадна… Девушка судорожно стиснула кулаки и отвернула лицо, стараясь не вдыхать воздух, отравленный его дыханием. – Минотавр, отпусти, пожалуйста, – сказала она чуть слышно, вздрогнув, когда его большие ладони с силой стиснули её ягодицы. Минотавр с лёгкостью мог бы оторвать её от земли и прижать, не позволив даже опираться на пол ступнями. – Зачем мне тебя отпускать? Ты такая хорошенькая… – Он жадно запустил пятерню в её волосы, провёл по шее, с силой, царапая мягкую кожу грубоватой ладонью. Прижатая к его мощному телу, Ариадна ощущала запах пота и слышала стук его сердца, быстрый и сильный. – Ты рада, что приедут афиняне, правда, сестрёнка?.. – Она беззвучно содрогнулась от ощущения его холодной, липкой слюны на своей шее, когда Минотавр лизнул её, и он хрипло засмеялся, думая, что она дрожит от желания. Или, может быть, ему нравилось вызывать в ней ужас и отвращение. Нравилось знать, что, несмотря на свои чувства, она позволяет ему все это… «Какая же ты ничтожная маленькая крыска, – с горечью сказала себе Ариадна. Говори она вслух – её голос срывался бы на хрип. – Маленькая. Ничтожная. Мышь. Ничего не можешь. Даже постоять за свою честь». – Они приедут сегодня вечером… Отец встретит их по-царски… Накормит и напоит их… Может, они даже… Отчего так тверда его плоть под хитоном? От близости Ариадны и её тела под его руками? Или от вспыхивающих в его голове сладко-кровавых грёз? – …даже поверят, что легенды про чудовище в Лабиринте… это все брехня… как ты думаешь, Ариадна? Поверят? – Конечно, поверят, – хрипло прошептала девушка, потому что брат хотел услышать именно это. – Конечно, поверят… – повторил он вслед за ней, жарко обжигая поцелуем её ключицы и шею. Он улыбался, и Ариадна представляла его зубы в кровавой лужице на полу. Ариадна отвернула голову и закрыла глаза, надеясь, что не останется следов. По крайней мере, видимых, потому что невидимые будут ещё долго пылать на её коже… Боги, как она его ненавидит. Девушка тихо вскрикнула, почувствовав, как брат грубо ущипнул её за сосок. – Они поверят… – жарко шептал он. Прижатая к мощному телу, Ариадна отчётливо ощущала его возбуждение. Однажды ночью, когда они с Икаром спрятались в их любимой бухте, они долго и сладко целовались, и Ариадна тоже ощутила его возбуждение, прижавшись к его груди. Икар был тёплым до дрожи, он весь трепетал в её объятиях, живой, сильный, горячий, и от этого у неё сладко кружилась голова. Ей хотелось дотронуться до его плоти. Осторожно, самыми кончиками пальцев, чтобы не причинить боли. Может, она даже решилась бы подарить ему ласки Гебы* однажды… До плоти Минотавра она согласилась бы дотронуться только для того, чтобы откромсать её под корень кинжалом. «Когда-нибудь я это сделаю, – твердо подумала Ариадна, беззвучно вздрагивая от отвращения, пока грубые руки Минотавра шарили по её телу под хитоном, властно прижимали её ближе, заставляли ёрзать по его члену. – Обязательно сделаю. Мне плевать – как, но я это сде-ла-ю. Ты сдохнешь, мой дорогой брат… – Она ласково провела рукой по его щеке, мимолётно пробежалась по густым, жёстким локонам… – Ты сдохнешь. И я буду пить твою боль, пить, пить и пить, пока не захлебнусь ею до смерти». Минотавр довольно улыбнулся её ласке и прижал к себе сильнее, так, что она особенно отчётливо ощутила его плоть. Ариадна сглотнула, подавляя тошноту. – Они будут пить и есть досыта… – жарко нашёптывал Минотавр. – Пока не упьются… Пока не забудутся сном, потому что отец подмешает им в питье снотворное. Они заснут, а потом… Потом проснутся… В моем Лабиринте… Острые зубы оставили влажный (мерзость!) укус на её плече. Ариадна хрипло вскрикнула и непроизвольно вцепилась пальцами в плечи брата: властный рефлекс говорил ей – оттолкни! Но она подавила его, и Минотавр довольно улыбнулся и влажно поцеловал её в шею, думая, что она цепляется за него от наслаждения. Проклятый ублюдок. Если бы ты знал, как у меня сухо между ног. Так же сухо, как сухи будут мои глаза, когда ты издохнешь, мерзкая тварь. – …они будут блуждать там, – жарко шептал Минотавр, его грубые руки крепко сжимали её бедра, её ягодицы, заставляя её ёрзать по его плоти через ткань, и она ощущала её пульсирующую силу – и содрогалась от мерзости. – Потерянные… Напуганные… «…совсем как я…» Ариадна прикусила губу и наклонила голову так, чтобы густые, непослушные волосы упали ей на лицо, скрывая от брата застывшие в гримасе безмолвного отвращения черты. Впрочем, судя по тому, как он начал быстрее насаживать её на себя, как задышал чаще, обжигая её шею короткими и частыми выдохами, как судорожно вцепился в её ягодицы пальцами, оставляя неглубокие ранки от обломанных ногтей – братец скоро кончит и не заметил бы, даже если бы она что-нибудь написала себе на лбу. Но с этим ублюдком предосторожности никогда не бывают лишними. – …и я их найду. Неожиданно Минотавр грубым движением повернул её лицо к себе – и совсем рядом Ариадна увидела его широко раскрытые глаза, зажжённые багряными отблесками заката и от этого – алые, алые, как у взъярённого быка, готового пронзить кого-нибудь рогом. «Он сейчас кончит, – тоскливо подумала Ариадна и машинально попыталась отстраниться. – Хорошо, что хитон не поднял – не запачкаюсь». – И… – прохрипел Минотавр. – И убью… Все его могучее тело судорожно дёрнулось, Ариадна почувствовала бёдрами, промежностью жар и влагу сквозь слои их хитонов… И – с облегчением – твёрдый мрамор под ступнями. Она не заметила, как Минотавр оторвал её от земли, ведомый слепой жаждой удовлетворить своё вожделение. Теперь он тяжело и часто дышал, смотрел вокруг блуждающими глазами и, казалось, не совсем понимал, что происходит, где он и что он. Ариадна нашарила пальцами тоненький кинжал в складках одежды. Вот теперь, только теперь кровь её словно бы воспламенилась, и сердце тяжело и сильно ударилась в рёбра. Если сейчас улучить мгновение… Просто провести кинжалом по его горлу… Все равно, как забить жертвенного быка… «И что тебе делать потом? – холодно поинтересовалась разумная часть её сознания. – Допустим, только допустим, что ты убьёшь его: не струсишь, сюда никто не войдёт в самый неподходящий момент, он тебя не поймает… Ты взаправду его убьёшь. Но он не умрёт беззвучно. Вполне вероятно, что между твоим ударом и своей смертью он успеет убить тебя. И это будет самый лёгкий расклад, Ариадна, потому что иначе его найдут… А потом найдут и тебя». На секунду она увидела перед глазами лицо отца, потемневшее, налитое кровью, застывшее, как деревянная маска. Увидела, как раскрываются его толстые губы, чтобы извергнуть из себя яростный рёв, приказывающий сбросить её в море. Или принести меч, чтобы он лично мог размозжить ей голову. Или, возможно, бросить её в темницу, чтобы там она умерла от голода, но не от жажды: ей будут приносить воду, но не пищу, дожидаясь, пока она сойдёт с ума и захочет съесть собственные пальцы – Ариадна не знала. У её отца была богатая фантазия. Придумал же он этот проклятый Лабиринт?.. Девушка медленно разжала пальцы, сжавшиеся на рукояти кинжала, и сделала очень глубокий вздох. Момент, к тому же, уже был упущен – Минотавр уже пришёл в себя и глядел на неё с довольной ухмылкой. По-хозяйски облапав её за задницу, он грубо чмокнул её в губы. – Молодец, сестрёнка. – Ещё один короткий поцелуй… Боги, спасибо, спасибо, что он не пытается засунуть ей язык в рот, как обычно, спасибо, боги. – Теперь давай, иди и скажи отцу все, что нужно сказать. Он будет так же рад, как я. «Да не допусти Зевс!» Ариадна вынудила свои губы изогнуться в короткой улыбке и торопливо скользнула прочь, надеясь поскорее выбежать из этой проклятой комнаты и, возможно, немного покричать, закусив острыми зубами собственную ладонь, если у неё будет время, потому что к отцу ей нужно поспеть как можно скорее. Разумеется, Минотавр наградил её смачным шлепком пониже спины на прощание. Выскользнув из комнаты, окрашенной в алое, Ариадна торопливо зашагала прочь, на ходу торопливо одёргивая хитон и осматривая себя в поисках подозрительных пятен. Все выглядело прилично… Впрочем, даже когда Минотавр оставлял ей огромные синяки, ей приходилось оправдываться только перед Икаром и Дедалом. Больше никто не замечал или, по крайней мере, не давал повода подумать, что замечает. Ариадне слишком больно было думать «Икар и Дедал погибли», и про себя она позволяла себе маленькую слабость: говорить «они ушли, их просто нет рядом» – ведь, в конце концов, она не видела их безжизненных тел, не рыдала на груди у Икара, не целовала остывший лоб Дедала – значит, возможно, есть хотя бы крошечный шанс… Так вот, когда они ушли из её жизни, Ариадну стали посещать странные мысли. «Если никто не замечает, что здесь, на Крите, происходит что-то плохое… Если все отводят глаза и молчат, если всех все устраивает… – Её сестры, уткнувшиеся в вышивание и глядящие на неё с недоумением, когда она пытается рассказать, что делает с ней Минотавр, слепое непонимание, нежелание понимать в их тёмных, мутных, как будто одурманенных какими-то травами, глазах. – Может быть, это со мной что-то не в порядке? Может, я сошла с ума, и мне все это только мерещится? Может быть…» Девушка резко встряхнула головой и жёстко стиснула кулаки. «Нет. Нет! Со мной все в порядке. Просто мне повезло: я подружилась с Дедалом, я познала любовь мужчины, который умеет любить без привкуса крови на губах. Я знаю, каково это – когда тебя любят, когда вокруг – добрые, светлые, настоящие люди. Чего я могу требовать от людей, которые всю жизнь прожили в клетке со зверями, не зная, что существуют люди?..» Стремительный шаг её чуть замедлился, и девушка на несколько долгих секунд обессиленно прижалась плечом к стене и прикрыла глаза. Это правда, да, но, боги, как же ей необходим союзник! Не друг даже, на чьём плече она могла бы выплакать и выкричать накопившуюся боль и страх, а союзник, человек, с помощью которого она могла бы… Убить? Сжечь этот проклятый остров? Утопить его, отправив прямиком в пасть Морскому Жеребцу? Сбежать?.. Да, хотя бы сбежать. Это все, что она может сделать, если смотреть на мир трезвым взглядом. Как ни крути, она – всего лишь женщина, хрупкая и слабая. Она не владеет оружием, не умеет стрелять из лука, ей даже не поднять меч и щит, которыми с такой лёгкостью орудуют её братья, не управиться с парусами знаменитых критских кораблей. Она не умеет сражаться, но зато умеет быть тихой и незаметной. Умеет красться сквозь ночную мглу и тихонько брать то, что ей нужно, но не принадлежит. И ещё она, пожалуй, довольно-таки умна… По крайней мере, Дедал так говорил. И она уже очень давно, с того момента, когда узнала, что на возвращение Икара за нею можно больше не надеяться, раздумывает над планом побега. Выбраться из дворца она, пожалуй, сумела бы даже в одиночку: подмешать братьям и отцу снотворных трав, бесшумно выскользнуть из покоев под покровом госпожи Нюкты, укрывшись от любопытных глаз бесформенным чёрным плащом, захватить с собой украшений и золота, чтобы откупиться от грабителей и заплатить капитану корабля за то, чтобы он увёз её подальше… С этим она, пожалуй, справится, но что делать после, оказавшись на улице? Ночью Крит опасен, как любой город, лишённый строгого надзора Гелиоса. Под покровом Нюкты вся шваль выползает из углов и подворотен, а в Ариадне – девушка знала об этом – даже слепой, наверное, признает если не царевну, то аристократку: слишком легка походка, слишком гордо вскинута голова, слишком пряма спина. Бежать одной слишком опасно, но на кого она может положиться? Семья отметалась сразу же, а слуги слишком запуганы или слишком обожают своих жестоких хозяев, как обожают их битые, но оттого ещё более преданные псы. И потом, даже если она найдёт храброго союзника среди слуг – что им делать? На кораблях Крита слишком велик риск быть узнанной, даже если она снимет все украшения и переоденется в платье служанки; к тому же, отец и братья бросятся разыскивать её сразу же, едва проснутся, и тогда любой проходимец будет счастлив силой приволочь её домой и получить щедрое вознаграждение. Ариадна могла бы сбежать на торговом корабле, но увы – Минос предпочитал платить за шелка, фрукты и мясо не золотом, а сталью. Торговцы сюда почти не заглядывали, а заглянув по незнанию или наглости – не возвращались. Ещё Дедал сокрушался на этот счёт: он тоже надеялся уплыть с каким-нибудь торговцем, прельстив его одним из своих изобретений. Но на Крит стабильно прибывал только один корабль. Корабль из Афин. Царь Минос полулежал на низкой лежанке в своих покоях, расслабленно откинув назад большую круглую голову, увенчанную шлемом из густых, крутых, тёмных кудрей. С возрастом он немного разжирел, но все ещё дышал звериной мощью и силой, той же, что бурлила в венах его сыновей. Невысокий, крепко сбитый, с большими мозолистыми руками и вальяжной ухмылкой на толстых губах, он выглядел как лев, почивающий на тушах убиенных им антилоп. – Отец, – почтительно поклонилась ему Ариадна, входя в покои (получив, конечно же, его разрешение). – У меня радостные известия. – Дочь моя… – Голос царя Миноса звучал гулко и немного хрипловато, всегда – так, будто он только что плотно поужинал, объелся и напился вина, и теперь его горло не справляется с нагрузкой. Ариадна вздрагивала от отвращения, слыша эту сытую хрипотцу. – Ты видела корабль? – Да, отец. Минос медленно приоткрыл тяжёлые веки и смерил её долгим взглядом. Недавние прикосновения Минотавра огнём вспыхнули на её коже, Ариадне казалось, что отец видит её насквозь. И эта его ухмылка… – Ты рада, дочь моя? – негромко поинтересовался он. – Да… «Нет. Надо искреннее, с чувством, чтобы ему понравилось… Давай, Ариадна, вспомни, как улыбается Главк – и попробуй так же. Ты ведь тоже его дочь, как бы тебе ни хотелось верить в противоположное». Когда-то в детстве Ариадна придумала себе легенду, будто бы её мать, царица Пасифая, влюбилась в дедушку Дедала. Мало ли? Вдруг? Дедал хорош собой, он так славно улыбается, у него смеющиеся, ласковые, светлые-светлые глаза… Но даже в детстве Ариадна понимала, что врёт самой себе. Она дочь Миноса. Она настолько похожа на него – как и все его дети – что иногда ей хочется содрать с себя кожу от отвращения. – Да, отец, – девушка силой заставила себе жестоко усмехнуться и облизнуть губы, будто от предвкушения. – Я счастлива, ведь афиняне заслужили это, верно? Ты согласен со мной? Они убили моего брата, моего доброго, милого Андрогея… – Она судорожно стиснула ладони на груди, тёмные глаза наполнились ожесточённым, отчаянным блеском. – Они заслужили эту казнь! И вдвое худшую казнь! В глазах Миноса вспыхнули яркие, звериные огоньки. – Ты права, девчонка, клянусь Зевсом! – взревел он, в одно по-звериному стремительное движение оказываясь на ногах и совсем близко от неё. Грубо схватив её за плечо, он встряхнул её, как куклу. – Они убили моего сына! Моего мальчика и твоего брата, они окропили кровью свой проклятый город – мы напоим их кровью наш славный Крит! Ариадна горячо закивала, так, что кудри защекотали ей щеки. Глаза её ожесточённо горели, а сердце бешено колотилось, выстукивая бесконечное «поверь, поверь, поверь…» – Отец… – Она порывисто схватила его за запястья и опустилась на колени. – Отец, прошу тебя… – Да, дитя моё? Сердце у Ариадны ёкнуло. «Дитя моё»… Только Дедал называл её так, но сейчас девушка была готова простить отцу такое надругательство над его памятью. Если он назвал её «дитя моё» – значит, он ей поверил. Девушка медленно и нежно провела ладонями по его большим рукам, умоляюще – она знала, что ему нравится, когда на него так смотрят – глядя на отца снизу. – Прошу тебя… – Она взволнованно облизнула губы. – Я хочу сама подносить вино этим тварям, потомкам убийц Андрогея, сегодня вечером. Я хочу… – Как сказал бы Главк? Девкалион? Какие слова придутся ему по душе? – Хочу увидеть, как они заснут в последний раз на этой земле. Прежде чем заснуть навечно под мечом Минотавра! Глаза Миноса вспыхнули холодным, яростным огнём. – Хорошо сказано, дочь моя! – «Может быть… – неожиданно пронеслось в голове Ариадны. – Может быть, что-то переменилось в нем, когда погиб Андрогей?.. Может быть, когда-то… когда-то он был совсем другим?» Андрогей был первенцем царя Миноса и его жены Пасифаи, первенцем, погибшим в жалкие шестнадцать лет, будучи всего на год старше неё. Может быть, хотя бы у него были светлые глаза и руки не пахли сырым мясом? Может быть, все сложилось бы иначе, если бы боги оставили его в живых? «Может быть, Стикс повернёт свои воды вспять». – Я разрешаю тебе, – величаво кивнул Минос, властно поднимая её с колен. Глаза его жарко блестели. – Я разрешаю… – Неожиданно его горячая, грубоватая на ощупь рука дотронулась до её щеки. «Не отводи взгляд! Смотри прямо ему в глаза и не вздумай даже моргнуть! Он должен видеть, как ты одержима жаждой мести. Как ты похожа на него». – Будь с ними ласкова и нежна, моя дорогая дочь, – прошептал Минос совсем рядом с её ухом, настолько похожий в это мгновение на Минотавра, что Ариадну пробрало болезненной дрожью отвращения. – Будь так нежна и добра, чтобы они… – …поверили, что все, что им говорили – легенды, – хрипло закончила за него Ариадна, повторяя слова ненавистного брата. – Чтобы они подумали, что останутся в живых. – Да… да… Она видела, как судорожно сжимаются и разжимаются его кулаки, как ожесточённо горят глаза. Он казался ей ослепшим от собственной ярости, от гнева, от мстительной ненависти. – Пусть они поверят… – хрипло прошептал Минос и прочистил горло, выпрямился, снова сделавшись похожим на себя – такого, к какому Ариадна привыкла. Взгляд его прояснился. – Все так и будет, дочь моя. Благодарю тебя за добрые вести… И за тёплые слова. – Он слегка ущипнул её за подбородок: должно быть, на его языке это означало отеческую нежность. – Ступай, дитя. – Я буду послушной сегодня вечером, – улыбнулась ему Ариадна. Её губы, мягкие и влажные, которые так любил целовать Икар, казались выпачканными в вишнёвом соку. Или не в нем. – Обещаю. Ты будешь мною гордиться. Он улыбнулся, провожая её глазами.