Diself

«Хван Нара, двадцать один год. Дата смерти: 7 ноября. Найдена мертвой в собственной квартире.» — Сейчас абсолютно у всех завал. — раздается чуть обессиленный голос на фоне, — Разве что Чимин. Сказал, что ему надо подумать. Минутой ранее громкое и агрессивное обсуждение теперь постепенно, но уверенно сходит на нет, вместо этого сменяясь на отчаянный вздох Чонгука, нервно теребившего край своего белого халата, и на предельно напряженного начальника, периодически тяжело вздыхающего из-за осознания безысходности, в котором сейчас находится все отделение. В кабинете наконец повисает долгожданная тишина, нарушаемая лишь шумом из приоткрытого в холодный день окна. У всех, кто сейчас находится здесь, едва ли хватает сил и желания произносить что-либо. Начальник Мэт, тот же Мэттью Ким — мужчина сорока трех лет, явно задолбавшийся от своей жизни, упирается своим широким лбом в ладонь, устало прикрывает глаза и переводит многозначный взгляд на молча сидящего за столом Юнги. С момента его прихода прошло около пятнадцати минут, но тот так и не подал ни одного знака жизни. — Юнги? Он внимательно следит за тем, как тот крепче сжимает папку меж своих тонких пальцев и плотно смыкает губы, после чего сам сразу же замолкает. Чувство вины вновь обостряется: он прекрасно понимал то, что ему не стоило приходить с этим поручением к нему, по крайней мере, сейчас. Скорее всего, уровень его отчаяния достиг своего максимального предела, раз уж в данный момент он сидит здесь и все еще загадочным образом надеется на положительный ответ от детектива. «Причина смерти: самоубийство.» Глаза Юнги пробегаются по этой строчке в пятнадцатый раз. На шестнадцатый ему, наконец, удается оторвать свой взгляд от документа. Выражение лица абсолютное пустое, не вздрагивают даже пальцы, которые обычно выдают его волнение с потрохами. — Не в этот раз, Мэт. — с характерным хлопком закрывает довольно толстую папку и поднимает глаза на начальника, — Прости. По кабинету раздается тяжелый вздох мужчины, сопровождающийся отчаянным покачиванием головы стоящего рядом с ним судмедэксперта. Мэттью определенно очень разочарован, но состояние Юнги на данный момент его волновало куда больше, несмотря на то, что полученный ответ может и разрушил его последние капли надежды, но вполне соответствовал ответу адекватного человека. Поэтому он лишь понимающе кивает и опускает взгляд на пол, выгребая из своих оставшихся сил еще немного терпения. В любом случае, выбора у него нет, дело должно быть расследовано. — Тогда я переговорю с Чимином еще раз, может он все же согласится взяться за расследование. — обращается начальник к двум работникам, с тихим скрипом вставая со стула, — Чонгук, — поворачивает голову в сторону судмедэксперта, — результаты анализа пока принеси мне. — Хорошо. — кивает тот, — Они будут готовы завтра к двенадцати. Взгляд мужчины чуть смягчается, нахмуренные ранее брови постепенно принимают свою обычную форму. Он замолкает на несколько секунд, тщательно обдумывая речь у себя в голове, после чего, развернувшись около порога на выходе, смотрит на все также задумчивого детектива и едва слышно произносит: — Юнги. — парень без лишних движений переводит взгляд на начальника, слыша в его голосе искреннее переживание, — Не дай себе сломиться. Громкий хлопок двери заставляет его невольно вздрогнуть. «Не дай себе сломиться.» Снова переводит глаза на документ в руках, в очередной раз перечитывает содержимое и не понимает, что он чувствует. Грусть? Страх? Отвращение? А должен ли он вообще испытывать что-либо? — Если она тебе больше не нужна, я заберу ее. — подает свой тихий голос Чон, указывая на папку в его руках. Детектив на секунду подвисает, окидывает коллегу взглядом с ног до головы, заостряет свое внимание на разместившимся на груди значке, указывающий его имя и должность, и недолго подумав, спрашивает: — Это действительно самоубийство? Чонгук тут же приоткрывает рот, но так и ничего не произносит. Кожа у Юнги бледная, причем слишком для нормального человека, глаза чуть прищуренные и отчетливо передают его усталость, вероятнее всего, моральную — смотреть на него больно, и это ощущается даже физически. — Окончательные результаты будут завтра. — избегая зрительного контакта произносит Чон и осторожно тянется к папке, — Но ошибок быть не может. — все же смотрит ему прямо в глаза, — Это самоубийство. У детектива напрягается все тело вплоть до кончиков пальцев. — Почему? — Это уже не ко мне. — он поправляет согнутый край халата, надежнее сжимает документ в руках, после чего бросив короткое «До встречи», покидает кабинет. Юнги, тем временем, снова остается наедине с собой. И, что самое страшное, со своими мыслями. — Самоубийство. — раздается его голос в пустоту. Никто, естественно, не отвечает. К счастью или к сожалению — непонятно. Он медленно откидывается на спинку своего стула, чуть задирает наверх подбородок, упираясь им в свои тонкие пальцы, и неспеша окидывает взглядом каждый сантиметр комнаты, в надежде найти ответы на многочисленные вопросы. Правда, глупая надежда получается. Почему люди убивают себя? Насколько невыносимой должна быть боль? Неужели другого выхода действительно нет? Почему из всевозможных вариантов они выбирают смерть? Почему он не спас Чжуен, когда она так нуждалась в помощи? Юнги себя ненавидит. Он видел ее улыбающейся. Он видел, как она прятала свое смущение от переполняемых эмоций. Он слышал от нее согревающее «Я невероятно счастлива», но раздирающие ее изнутри крики и вопли он не услышал, несмотря на то, что прекрасно знал об их существовании. Юнги никогда себя не простит. Резкий поток ветра внезапно пробирается сквозь щель окна, охватывая все помещение осенним холодом. Деревья тут же беспокойно вздрагивают, роняя сухие листья, половина из которых тут же умудряется пробраться в кабинет. Люди с другой стороны окна невольно прячут лица в огромные шарфы и прикрывающие все горло воротники, защищая себя от холода, а детектив, сидящий лишь в одной тонкой рубашке, ухмыляется. Холод никому не нравятся, его боятся, от него убегают. Юнги, в свою очередь, никогда не мерзнет, потому что холод, напротив, боится его. Слова Тэхена, произнесенные им утром, все еще гудят в голове, причем очень громко и отчетливо. Только принимать их и, более того, признавать, откровенно говоря, не хотелось. Совсем. Наверное поэтому, сам того не осознавая, он печатает последнюю букву текста и отправляет сообщение на уже давно вызубренный номер: «Встретимся завтра к шести. Нужно кое-что обсудить.» Время на настенном циферблате указывает на семь часов вечера, его рабочий день закончился еще час назад. «Надо домой» — он напоминает себе об этом почти каждый день на протяжении недели, но эти слова так и исчезают во мраке ночного кабинета, теряя всякий смысл. Сидеть на этом месте, несмотря на полное отсутствие работоспособности и мотивации, слушать очередные бредовые истории преступления, уже не удивляясь очередному убийству, пытаться решить чужие проблемы, когда у самого все истерзано изнутри — Юнги сейчас определенно не в том состоянии, чтобы выносить все это. С дополнительными часами работы — подавно. Однако приходить домой, зная, что при виде него есть та, которая начнет сильно переживать и упрекать себя за свою беспомощность — гораздо хуже. Ей хватает своих страданий. Более чем. Вопрос только в том, есть ли действительно польза от его действий? Хоть капля? Потому что каждый раз переступая порог квартиры посреди ночи, Юнги молится, чтобы она спокойно спала, но единственное, что предстает перед его глазами — ее согнутая над столом спина, тусклый свет лампы и открытая книга, в текст которой она наверняка не вникает. Читает исключительно для того, чтобы перестать думать. В большинстве случаев очередная книга Мураками или как она привыкла называть его работы «Передышка для разума». Ничего не меняется и сегодня: опять его глухие надежды, звук открывающего замка, оглушающий весь подъезд, тяжелый вздох, а следом — сидящая за книгой Хэран. Снова Харуки Мураками. Снова бессонница. Детектив снимает с себя обувь, выпрямляется в спине и сразу же останавливается. Смотрит как стоящая на столе свеча изредка вздрагивает, распространяя по комнате легкий аромат апельсина и корицы, который она до безумия любит, постепенно успокаивает собственное дыхание, боясь нарушить усыпляющую тишину, смотрит на пальцы медленно перелистывающие одну страницу за другой, поднимает взгляд к лицу и обездвиженно замирает. Боится даже дернуться в лишний раз. Девушка отчетливо слышит каждое его движение и каждый его вздох, но внимания от текста не отрывает — Юнги это тоже знает. Она сидит чуть упершись локтем о край дивана, изредка моргает, хотя обычно не делает этого за чтением. Ее черные волосы небрежно оседают на плечах, а выбивающиеся пряди чуть прикрывают глаза — это его самая большая слабость. Книга в руках чуть подрагивает, из-за ее постоянной дрожи в руках, взгляд сонный, губы плотно сомкнуты — он готов смотреть на нее вечно. Но в то же время он чертовски хочет прижаться к ней и никуда не выпускать. Никогда. Побороть себя не получается. Бросает куртку на стоящее у входа кресло, расслабляет пуговицы рубашки у горла, снимает с запястья часы, кожаный ремешок которых неприятно сдавливает кожу, делает несколько коротких шагов и без лишних слов с тяжелым вздохом падает на диван. Становится спокойнее. Хэран приходится чуть приподнять свою книгу, чтобы Юнги смог удобнее расположиться на ее бедрах и обвить руками ее талию, тем самым заставив ее слегка вздрогнуть. Однако, книгу из рук она не выпускает, дочитывает оставшиеся строчки на странице и только после этого бесшумно закрывает и откладывает ее в сторону, тут же устремляя взгляд на темный затылок детектива. Рука застывает в воздухе, когда она отчаянно хочет зарыться пальцами в его волосы, но стоило ей услышать его хриплый уставший голос и почувствовать теплое дыхание в районе живота, сразу же замирает. — Тысяча невестьсот восемьдесят четыре? — тихо доносится его голос, проговаривающий название ранее читаемой книги, что тут же вызывает на ее лице легкую улыбку, которую он из-за расслабленно прикрытых глаз не видит, — Ты перечитываешь ее в седьмой раз. — В восьмой. — Уже сбился со счету. Его руки крепче обхватывают ее тело. Лежать так приятно и тепло. Он утыкается носом в ее домашнюю рубашку и теряется в неясном пространстве, сам того не замечая. Так происходит всегда, и неважно, где он находится, что он делает, о чем думает, рядом с Хэран время искажается, меняет течение, его разум словно в вакуме. Это, наверное, уже не лечится. — Почему ты продолжаешь ждать меня? — Юнги задает вопрос неосознанно, больше походит на мысли вслух. Звучит глупо и немыслимо, он ведь сам прекрасно знает ответ. — Продолжаю надеяться, что однажды ты придешь с улыбкой на лице. — практически шепотом отвечает она, и все же не сдерживается, начиная медленно перебирать пальцами его волосы. На ощупь они довольно мягкие, пахнут мятным шампунем, на который у нее аллергия — Юнги об этом знает и даже не единожды пытался избавиться от него — бесполезно. Она лучше в лишний раз почихает, но не позволит ему сделать этого. Потому что «мне безумно нравится этот аромат на тебе». Детектив долго молчит. Подобрать слова и найти себе какое-нибудь объяснение не получается, хоть он и понимает, что необходимости в этом никакой нет. Хэран и без этого все знает: Юнги сильно привязан к Чжуен. Его реакция на ее смерть абсолютна нормальная. — Я не понимаю, Хэран. — вздрагивает его голос, постепенно стихая, а потом вовсе переходя на едва слышный шепот — Почему? Рука девушки невольно замирает, запутавшись среди его волос. Юнги дальше ничего не произносит, но в воздухе все равно повисает отчаянный вопрос: «Почему она должна была умереть вот так?». Хэран, к сожалению, не знает. Они не виделись с Чжуен часто, как хотелось бы, но про ее психологическое состояние ей было известно. И про то, что люди с подобным состоянием зачастую не справляются с ним — тоже. Ей ведь далеко не единожды приходилось становиться свидетелем этого кошмара. Кому, как ни ей знать про ту боль, которую сейчас испытывает Юнги. На вопрос она не отвечает, лишь невольно поджимает губы и задерживает дыхание — помогает сосредоточиться. Она прекрасно осознает, что Юнги в никаком ответе не нуждается, что его вопросы это лишь отчаянные попытки отрицать случившуюся реальность и, возможно, он просто нуждается в поддержке, необязательно выраженной в словах. Порой достаточно лишь осознания того, что ты не одинок и рядом есть человек. Юнги может и привык справляться со всем самостоятельно и проводить больше времени в одиночестве, но быть наедине с самим собой и быть одиноким — совершенно разные вещи. Хэран, вместо кучи лишних слов, вновь сжимает пальцы и начинает медленно, практически невесомо перебирать его волосы, внимательно рассматривая, как одна прядь за другой едва ощутимо задевает кожу. Кончик носа начинает потихоньку краснеть из-за легкого запаха мяты, но действия свои все равно не прекращает. Знает, что детектив сейчас ужасно напряжен, знает, что это помогает ему хоть немного расслабиться. Остальное не так уж и важно. В воздухе витает приятный аромат от свечи, помимо этого источником света служит высокий светильник у самого дивана. Повисает абсолютная тишина. Если внимательно навострить уши, можно услышать едва уловимый шум стрелок от часов на запястье девушки и легкое потрескивание свечи на столе — Юнги наконец чувствует, как его тело вместе с мыслями постепенно расслабляются. Дышать становится легче. Рядом с Хэран тепло и уютно. — На столе еда. — вдруг произносит она, нарушая затянувшееся молчание, — Она остыла еще три часа назад. — Я не буду есть, пока ты не начнешь. — недовольно бурчит он, после чего перемещает свою ладонь на ее талию и аккуратно сжимает, — Ты снова похудела, Хэран. — в его голосе неясная тревога, — Прекрати. — Я поела. — тихо отзывается она, проводя пальцами по его щеке. — Кофе — не еда. — перехватывает ее руку, — На одних орехах долго не продержишься. — Юнги. — переплетает его пальцы со своими, делая короткий вдох, — Ты не ел две недели. Наверное, это и есть одна из проблем в их отношениях. Оба чертовы альтруисты. Оба так невыносимо любят друг друга, что напрочь забывают о себе. Готовы разбиваться вдребезги, терпеть адскую боль, выживать снова и снова, только бы уберечь друг друга, только бы увидеть искреннюю улыбку на лице. Взамен ничего, кроме существования и не просят. Потому что в нем и есть весь их смысл. У Хэран затекают ноги. Она чувствует это только тогда, когда Юнги внезапно поднимает свою голову и принимает сидячее положение, поворачиваясь к ней лицом. У Хэран больно сжимается сердце. Глаза, кожа, губы, руки, ресницы — у Юнги все буквально кричит о его состоянии. Взгляд девушки дрожит, но отвести его от его лица все же не получается. Почему с каждым днем на его лице все больше сожалений? Почему он выглядит так, словно вот вот рассыплется на мелкие кусочки? Почему она, будучи клиническим психологом, все еще не может помочь ему? Давай, Хэран, ты же помогала спасать людей, которые были готовы умереть на грани безумия. Ты ведь делаешь это, черт возьми, ежедневно. Так почему, когда дело касается самого дорогого человека во вселенной, ты становишься бессильной? — Прости. — шепчет он, так и не выпуская ее ладони из своей. Смотрит в ее обеспокоенные глаза и снова винит себя: ей и так хватает переживаний за каждого пациента, он не должен быть в этом числе. Она должна отдыхать от постоянного беспокойства хотя бы дома. Девушке не за что его прощать, ей ведь прекрасно известно о его состоянии. Они оба понимают друг друга. Функционировать, спать, есть, двигаться как делают это обычные люди при таком состоянии невозможно. Отсутствие аппетита, пожирающие по ночам громкие мысли, отсутствие какой-либо мотивации и эмоций — все это угнетает. Приходится заставлять себя через «не могу» и «не хочу», потому что в конце концов они оба люди. Приходится бороться из последних сил, потому что надо. Потому что они все еще живут. — Юнги. — чуть поддается вперед, останавливаясь в миллиметре от его лица. Молчит несколько секунд, чтобы как можно внимательнее рассмотреть черты его лица, после чего едва успевает приоткрыть рот, как тут же чувствует внезапное касание губ детектива на своих. Оба перестают дышать и двигаться. Касание невесомое, но Хэран все равно невольно вздрагивает от волны мурашек по телу, словно ощущает это впервые. Оба замирают и невольно прикрывают глаза. Не хочется ничего говорить, не хочется делать чего-либо. Хочется, чтобы время остановилось. Прямо сейчас и навсегда. Чтобы забыть обо всем происходящем за пределами этих стен. Чтобы просто быть вместе — это все, что нужно им для счастья. Неужели это так сложно? — Юнги, — снова повторяет она, чуть отдалившись от его губ. Детектив чувствует, как ее дыхание пробегается по его лицу, из-за чего чуть приоткрывает глаза и смотрит с ожиданием, — Прекрати обвинять себя во всем. — крепче сжимает его пальцы, — Пожалуйста. У Хэран тон голоса спокойный, злости, как-то могло показаться, совершенно нет. До Юнги доносится лишь мольба, и слышит он ее громко и отчетливо, пусть это и был тихий шепот, но он все равно хмуро сдвигает брови к переносице, не отрывая взгляда от ее глаз: черные как смола, едва ли можно развидеть зрачки. Настолько красивые, что сводит дыхание. — Ты тоже? — приближает пальцы к ее щеке и осторожно касается, словно боится повредить. — Что? — Ты тоже думаешь, что это просто стадия отрицания? — звучит он равнодушно, но девушка чувствует, что это определенно не так, — Самообвинение, нежелание принимать факт смерти Чжуен, — медленно проводит подушечками по расстоянию между краем губ и носа, опуская взгляд на ее черты лица, — «Тебе просто надо пережить, Юнги», «Это пройдет», «Не забивай себе голову». — резко останавливается и вновь заглядывает прямо в глаза, — Ты тоже? Хэран молчит, и это было вполне ожидаемо. Губы Юнги изгибаются в грустной ухмылке, из-за чего тело девушки невольно покрывается мурашками. Он отстраняет свое лицо, продолжает еще несколько секунд смотреть на нее нечитаемым взглядом, после чего тихо встает с дивана и, молча развернувшись, покидает комнату, оставляя после себя лишь шум упавшей на пол книги. «Тысяча невестьсот восемьдесят четыре», Харуки Мураками. Хэран читает ее лишь тогда, когда чувствует адскую пустоту изнутри. Судя по всему, ужин сегодня есть никто не будет. Впрочем, удивляться тут нечему. «Это нормально» — думает про себя девушка, поджимая свои колени к груди. А потом тяжело и отчаянно выдыхает, понимая, что нет, это ненормально. Юнги нуждается в помощи. Иначе еще немного, и он свихнется от собственных мыслей. Всю первую неделю после смерти его двоюродной сестры, он молчал. На второй неделе — тоже. Сейчас же, он пытается убедиться в том, что Чжуен не могла убить себя. Что она никогда бы не решилась на самоубийство, даже несмотря на свое психологическое состояние. Говорит, что с ней все было в порядке, что она была абсолютно счастлива. Никто этого не отрицает: ни Тэхен, до жути прямолинейный коллега, который известил друга о его стадии отрицания, ни Хэран, мысленно соглашающаяся с Тэхеном. И в то же время, никто не решается напомнить ему, что наличие счастья не спасает от бездны, в которой погрязла Чжуен. Такое происходит с человеком. Сначала он, радостно подпевая себе под нос веселую песенку и находясь в эйфорическом состоянии, делает грандиозную перестановку в квартире без какой-либо на то причины, а через несколько часов его обнаруживают согнутым пополам в истерике и с истошными мольбами о прекращени этой пытки. Под «пыткой», в большинстве случаев, подразумевается «жизнь». Хэран в очередной раз убеждается в том, что единственный способ избавиться от депрессии — это никогда не впадать в нее. Приблизив запястье ближе к глазам, девушка фокусирует взгляд на стрелках и невольно вслушивается в их движения — время приближается к часу ночи. Через пять часов ей нужно быть на работе, наверное, все же стоит поспать. Хотя бы немного. Когда пятки касаются пола, Хэран инстинктивно вздрагивает от пробежавшегося по ногам холода — Юнги снова сидит под открытым окном, когда на улице почти минус. С тихим вздохом поднимает с пола перечитанную до дыр книгу, попутно стряхивая с нее пыль, кладет на край журнального столика, задувает свечу и выключает светильник. Темнота теперь нарушается лишь ночным светом от панорамного окна. Тело невольно сжимается. Обняв себя за плечи, девушка не спеша и бесшумно подходит к спальне, обнаруживает тонкую линию света от настольной лампы, после чего так и замирает у щели двери. Эту мелодию уже можно узнать просто по движениям его пальцев, даже не пришлось запоминать ноты. «Больше чем эту мелодию, я люблю только тебя.» Хотелось бы Хэран, чтобы время сейчас было не таким поздним. Тогда она могла бы слушать его игру с другой комнаты, двигая в такт пальцами, как делает это обычно. Сейчас же ей остается лишь смотреть на его чуть сутулую спину из-под тонкого проема в двери, на задумчивый взгляд, смотрящий словно сквозь синтезатор, и на наушники, которые теперь не позволяют ей услышать этой мелодии. Стены в квартире, по сути дела, плотные, но он все равно заботится о соседях, несмотря на то, что те уже наверняка выучили все ноты наизусть и также переигрывают их, рассекая воздух пальцами. По открытым частям тела пробегается легкий поток ветра из открытого окна, из-за чего девушка чувствует как температура дома заметно снижается — холодно. Наверное, это ненормально нарочно мерзнуть, ставить в себя риск подхватить простуду, чувствовать, как холод пробирается до самых костей и получать от этого неясное даже самому себе счастье и удовольствие. Наверное, это безумно, ждать когда в городе выпадет как можно больше снега, чтобы потом скинуть с себя теплую куртку и броситься в белоснежную гору в тонкой одежде. Наверное, это смехотворно, каждый год внимательно отслеживать погоду, чтобы потом улететь в Швейцарию за холодным воздухом, которого так не хватает здесь, в Южной Корее. Правда ведь, люди почему-то постоянно избегают и проклинают холод. Тогда, выходит, Юнги и Хэран не люди? Иначе как можно объяснить их невероятную тягу к холоду? Когда дверь издает тихий скрип, тем самым нарушая застоявшуюся в квартире тишину, детектив, из-за мелодии в наушниках, даже не оборачивается. Обычно Хэран старается лишний раз не беспокоить его во время игры, так как знает, насколько важен для него этот процесс, но сегодня она позволила себе сделать это исключение. Потому что она чертовски скучает по Юнги, даже когда он находится рядом. Потому что чувствует, что должна быть рядом. И она в этом убеждается, откидывая сомнения в сторону, когда преодолевает расстояние от порога до синтезатора, молча, без лишнего шума и слов, усаживается рядом и аккуратно берет в руки наушник, который ей протянул детектив, не отрываясь от своей игры. В доме вновь повисает загробная тишина. Единственное, что они слышат — это завораживающая игра пальцев, превращающаяся в доводящую до мурашек мелодию. Юнги написал ее сам. И писал он ее, думая лишь об одном единственном человеке, который сейчас утыкается виском в его плечо, сонно наблюдая за каждым движением. Хэран невольно поддается старым воспоминаниям. Это было, кажется, почти два года назад, когда он впервые кому-либо позволил услышать эти ноты, пусть и не сразу признался в этом. «Не бери в голову, я просто пытался помочь тебе вернуться в нормальное состояние.» Тогда ей было сложно понять, зачем и для чего он делает это, почему он решил остаться рядом, хотя даже близко не представлял, что она из себя представляет, как ее зовут и почему ей пришлось разрывать колонки музыкой, чтобы перестать себя чувствовать настолько одинокой. Любой другой назвал бы ее сумасшедшей, вызвал бы полицию, что угодно — только не помощь, в которой она так нуждалась. И Юнги это почувствовал. Только тогда он и подумать не мог, что через чуть меньше чем два года будет задыхаться без нее от невыносимой тоски и задыхаться рядом с ней, от неимоверной любви. Наверное, это уже как клеймо, от которого невозможно избавиться, да и не хочется, в принципе. «Я просто хотела, чтобы кто-нибудь пришел.» Юнги помнит ее красные от слез глаза и испачканные в крови одежду и руки. Он помнит, что стены в квартире Хосока начали трещать из-за «Симфониетты» Яначека, доносящейся из соседней квартиры. Тогда это ему казалось сумасшествием: кто вообще включает Симфониетту в три часа ночи, чтобы кто-нибудь «просто пришел»? Это немыслимо. «Мне кажется я схожу с ума. Ничего не помню.» Ответ был очевиден. «Пожалуйста, только не бросайте меня одну.» Тот, кто безжалостно раздроблен в клочья изнутри. Тот, кто испытывает адское одиночество. Тот, кто готов пойти на абсолютно все, лишь бы перестать слышать собственные мысли. Сломленный человек. — Ты так и не научил меня играть. — тихо произносит Хэран, когда он касается пальцем последней ноты. Мелодия в наушниках приостанавливается. Юнги чувствует, как девушка осторожно поднимает голову с плеча и внимательно всматривается в его профиль. Не видит ее взгляда, но знает сколько там переживаний и мольб. Любви. — А как же «Мои короткие толстые пальцы не созданы для пианино»? — поворачивается к ней лицом и не сдерживает короткой улыбки, когда та невольно изгибает губы. Юнги, наверное, никогда не поймет ее комплекс по поводу собственных пальцев. Называет их лягушачьими, наотрез отказывается показывать их, когда люди просят об этом, не носит кольца, только бы, не дай бог, кто-нибудь обратил внимание. И никогда не поймет, потому что ее пальцы самые красивые во всей вселенной. Потому что он каждый день осторожно целует их, чтобы она знала об этом. Так и не дождавшись ответа от девушки, детектив подвигается чуть ближе, хотя, казалось бы, куда еще, аккуратно обхватывает ее тонкие запястья и кладет их на белоснежные клавиши, подмечая про себя, что постоянное подрагивание ее рук теперь кажется ее невероятной особенностью. В конце концов, она родилась с этим, и Юнги это безумно нравится. Пальцы у детектива ледяные, вероятнее всего, из-за открытого окна, но Хэран этого практически не чувствует, потому что с ней происходит то же самое. Она переводит взгляд с его профиля на его руки и завороженно наблюдает за тем, как он медленно управляет ее пальцами, тем самым снова воспроизводя ноты этой мелодии. И совсем неважно, что она, вроде как, хотела выучить ее, а не засматриваться на его ладони поверх своих. Это нормально быть влюбленным в каждую частичку его души и тела. Юнги, кажется, тоже забывает об этом, когда вновь слышит излюбленные ноты. Он не знает, почему они так влияют на него, не знает, почему начинает так глубоко размышлять, стоит ему коснуться первой клавишы. Это похоже на гипноз. Глубокий и затягивающий. Иногда он помогает успокоить себя и свой разум, сосредоточиться, а иногда, от него становится невыносимо плохо. Настолько, что тело невольно бросает в дрожь. Как проходят следующие три минуты, Хэран не замечает. Прийти в себя и оторвать взгляд от его рук удается лишь тогда, когда мелодия в наушниках внезапно прерывается, а его пальцы крепче впиваются в ее. Довольно больно, но не настолько, чтобы это волновало ее больше чем резкая смена эмоций на его лице: плотно сомкнутые губы, подрагивающие скулы и отчание в глазах. Громкое и бездонное отчаяние. — Она не могла. — сквозь стиснутые зубы шепчет он, оставляя красные отметины на пальцах девушки, — Она не могла убить себя. — его губы начинают заметно подрагивать, — Это не может быть самоубийством, Хэран.