Это всегда был ты

— Ты тронулся, Малфой, — шепчет Гарри, касаясь воротника его рубашки. Это смешно: он упрекает его в том, что рехнулся, а сам... Чувствует, как медленно слетает с катушек. — И всё же ты здесь, Поттер, — тянет без привычной насмешки, совершенно не тем тоном, что предполагает с десяток колких, ядовитых замечаний после. Его голос… мягкий?.. что за глупости, Мерлин? Гарри в отчаянии мотает головой, понимая, как по-идиотски это выглядит. И по-прежнему сжимает чёртов воротник, будто если вдруг отпустить, стены в коридоре осыплются прямо на них. Малфой не сверлит его взглядом, в его светлых глазах читается убийственное спокойствие, но он откуда-то знает — фальшивка. Потому что стоит пробраться чуть глубже, как иллюзия даст трещину, расколется вмиг. Он знает, потому что до сих пор помнит, какие его губы на вкус. Помнит, чем закончилась их последняя перепалка. Как в голове коротнуло, заискрило, и всего через секунду он целовал Малфоя, только чтоб заглушить раскатистый (ликующий) рёв подсознания, чтоб не думать, не анализировать и, наконец, не хотеть ближе… до дрожи в коленях и спазма в горле. Чтобы просто не думать, не вспоминать о нём постоянно, не хотеть… — Я... — Ему бы сказать, ему бы сделать хоть что-то, но слова не идут, застревая на полпути, и бессилие накатывает волной, пригвождая к месту. Но Малфой, кажется, всё понимает. Он смотрит пристально, с лёгкой снисходительностью, и за его уверенностью Гарри видит горящее языками пламени безумие, и это добивает. Ставит точку на попытках отмотать, притвориться, что ничего не было, что это им просто приснилось. Малфой выдыхает: — Знаю. Я знаю. …и целует, подпитывая сумасшествие, которым они оба полны до краёв, под завязку, так, что нечем дышать. Он целует, уничтожая Бомбардой любые возможности повернуть вспять и соврать. Убедить себя в том, что это временный заскок, навязчивая идея, как любила повторять Гермиона, нездоровое помешательство… Малфой переворачивает всё с ног на голову лишь тем, что целует не зло, агрессивно, как стоило бы ожидать. Будто объясняет, делится, убивает открытостью. «Ты не один. Я тоже чувствую это». «Мы оба. М ы». Гарри пальцами зарывается в его волосы, не успевая осмыслить, чуть тянет. И целует сильнее, настойчивее. «Мне это нужно, Малфой. Так сильно нужно…» Дрожащими пальцами — за галстук. Расстёгивает рубашку, потому что в голове шумит кровь, и ни одной мысли о том, что неправильно, что нельзя. Малфой дышит сорвано, но никак не комментирует. Позволяет ему, тянется сам. Горячие руки — он совсем не ледяной, не холодный — касаются кожи, практически обжигая. Прикосновения осторожные, чуть растерянные. Будто сомневается. Сомневается? Малфой? Вот ещё. Он невольно улыбается. Губами — к шее, и выдох сквозь стиснутые зубы пускает мурашки по хребту. — Гарри… — сорвётся неуместное, такое правильное, пресвятая Моргана, имя. Как пощёчина, что должна отрезвить, заставить очнуться. Не помогает. Ничерта не помогает. Если это тот момент, когда ещё можно повернуть назад и уйти, он не хочет. Он хочет остаться здесь, с ним. И сейчас он себе наконец признаётся в этом. Он честен.