Карамель

Игра сборной России против сборной Латвии прошла ярко и в сухую, в пользу России. Акинфееву даже было неловко, что он весь матч простоял в воротах, особо не напрягаясь. Он, конечно, делал вид, что он собран и настрой его боевой, но на деле… Следил за Дзюбой, который сначала просидел на скамейке запасных, а потом вышел на замену Смолову. Федя успел забить красивейший гол, нарушающий все законы физики, но, увы, поплатился за это травмой. Несерьёзной, но доигрывать матч с такой ногой было опасно. Не то чтобы Игорь нагло пялился на Артёма или пристально за ним наблюдал. Просто время от времени искал свой любимый двадцать второй номер, словно желая убедиться в том, что Дзюба в полном порядке. Найти-то его на раз-два. Нужно быть слепым, чтобы не заметить почти двухметрового красавца, бегающего по полю с таким лицом, будто он готов крушить и ломать всё вокруг. И, в общем, как Игорь увидит Артёма - остановит на секунду взгляд на нем и тут же отведёт обратно, с мыслями: «Держи себя в руках, Акинфеев». Пару раз красно-бело-красные создавали, конечно, опасные моменты, но защита и вратарь у России оказались сильнее и быстрее. И после двух этих опасных моментов, после того, как Акинфеев выбивал мяч на чужую половину поля, происходила прекрасная передача, а за ней и гол. Так произошло с Черышевым и Головиным. Гол Смолова был практически в самом начале матча, с голевого паса Миранчука старшего. Но попадание мячом по воротам в исполнении Дзюбы на последней минуте дополнительного времени было самым запоминающимся, потому что сначала арбитр чуть было не назначил офсайд. Хотя если бы даже этот четвертый гол не зачли, все равно у соперника было ноль очков, но ведь против правды не пойдёшь. Игра должна быть честной. Зачли. Коронное «Бамос!», воинское приветствие Черчесову. Дзюба несётся по всему полю навстречу к Акинфееву, не обращая внимания на то, как его «облепили» товарищи, как это происходит после каждого забитого гола. — Ещё один сухой матч, Игорь! — во всё горло кричит Артём, кружа его на руках. — Ура! — поддержал форварда Газинский. — Ура! — подхватили остальные подоспевшие к ним футболисты. — Мужики, да вы чего? Я же ничего не сделал! — засмеялся Акинфеев. Его начали качать на руках. Но догадайтесь кому достался акинфеевский зад, чему он был неимоверно рад? Давайте не будем показывать пальцем, этого двухметрового малыша, и так понятно. Трибуны с российскими болельщиками ликовали. Никто, кроме ребят из сборной, не понимал, что происходит и почему раскачивают именно голкипера. Не Смолова, не Черышева, не Головина и не Дзюбу. Акинфеев сам, казалось, до конца не понимал, почему его выбрали в жертвы. «Да, сухой матч, ну и что? Я же не решающее пенальти в финале чемпионата мира отбил, че устроили?..»

***

— Хоть в ванной запирайся и по фэйс-тайму разговаривай, — Артём горько усмехнулся, обнимая Игоря. Они остались в раздевалке совершенно одни. — Ничто не остановит тебя, — хихикнул вратарь, крепко прижимаясь к груди двадцать второго номера. — разве что полиция. — Ох, и когда мы теперь встретимся? — Так, как хотелось бы, увы, нескоро. Но в конце апреля… у нас дня четыре точно получится, если жёнушки не возжелают провести время со своими мужьями. — Буду молиться Посейдону, чтобы не возжелали, — вздохнул форвард и ухмыльнулся. — Посейдону? — А кому ещё? — засмеялся Артём и поцеловал Игоря в нос. — Хрен его знает, но не богу морской стихии уж точно. — Значит, Гестии. Она богиня домашнего очага. — Значит так, мифолог хренов. Молиться можешь только мне, прося пощады, когда я тебя грубо имею. А не богиням всяким. Понятно? — Так точно, капитанишка, — смутился Дзюба и, засмеявшись, поцеловал Акинфеева. Расставаться совсем не хотелось. Но тут ситуация, когда люди говорят друг другу не «прощай», а «до свидания». Это и грело сердце обоих футболистов. Месяц. Может, чуть больше. Но не год и не два. Они справятся.

***

— О боже, как давно я тут не был, — выдыхает Артём, стоя на пороге дома Игоря. — Но теперь ты тут, — улыбнулся Акинфеев, снимая с себя обувь. — под родной уже крышей. — А помнишь… — Дзюба закусил губу, точнее формулируя вопрос. — ты говорил, что у нас будет где-то четыре дня? — Ошибся, — пожал плечами голкипер. Улыбка не сходила с его лица. — Не-де-ля, — громким счастливым шепотом произнёс двадцать второй номер. — Отцам нужно отдохнуть от своих детей, а женам от мужей. Знаешь, что мне моя заявила? «О, наконец-то, Игорёк, я от твоего храпа отдохну!» Нормально вообще? Она с кем спит, я же не храплю никогда? — Понятия не имею, — засмеялся Артём, проходя в дом. — кажется, ты храпишь только при ней, потому что когда с тобой сплю я, ты лишь легонечко посапываешь. — Ну-у, — усмехнулся Игорь, не зная, что ответить, и развел руками в стороны. Спустя несколько мгновений, Дзюба уже нависал над любимым и медленно расстегивал его рубашку. Да-да, Акинфеев в таком приличном виде ездил в аэропорт провожать жену с детьми. Хотя, не провожать, а, скорее, избавляться от них, дабы не портить их детскую психику, да и не травмировать нервы жены. Белая накрахмаленная рубашка, золотые запонки, черные брюки. Был ещё на нем пиджак, но сейчас он валяется где-то в другом конце комнаты, однозначно теряя свой первоначальный, идеальный вид. Артём провёл руками по груди голкипера, облизывая сосок и спустился поцелуями ниже. Игорь застонал и откинул голову назад, впиваясь руками форварду в ягодицы. Приподнимаясь, Дзюба стягивает с себя футболку и жадно целует голкипера, неторопливо съезжая рукой от его шеи к паху; справляется с ремнём, остается стянуть с него брюки и трусы. Теперь тоже самое проделывает со своими вещами. Двадцать второй номер похабно трется об Игоря и заглядывает ему в глаза, словно пытаясь прочесть в них что-то. Они уже горят от желания. Эти теплые, ореховые глаза. Большие, выразительные светло-карие глаза с легким зеленым оттенком, которые его любимый считал «болотными». Акинфеев попытался приподняться, чтобы перевернуть мужчину, но тот лишь легонько надавил ему на грудь, заставляя лечь обратно. «Он должен стонать до хрипоты, до боли в горле»,- решительно настроил себя Дзюба, слегка приподнимаясь и насаживаясь на возбужденный член Акинфеева, отчего голкипер издает такой громкий стон, что в пустой большой комнате раздаётся эхо. Да, больно, но Артёма удивила настолько бурная реакция тридцать пятого номера. Нападающий медленно опустился еще ниже, терпя первоначальный дискомфорт, глотая воздух ртом и носом одновременно. — Странно, что ты молчишь, — усмехнулся вратарь и обхватил Дзюбу за шею, страстно целуя. — Да, был за мной такой грешок, — двадцать второй номер разъединил поцелуй. Получилось очень слюняво. Артём не спешил увеличивать темп, медленно двигаясь на Игоре. Тот очень глубоко дышал, больно впиваясь ногтями в шею форварда и жмурился от боли. Пролепетав себе что-то под нос, Дзюба насадился еще глубже. Акинфеев чуть дёрнулся и вскрикнул, ощущая теперь член под другим углом. «Сам виноват», - усмехнулся про себя двадцать второй номер. Эти медленные толчки обоим кажутся жуткой, но в то же время сладкой пыткой. Каждая клеточка тела испытывает неимоверное удовольствие. Каждая. Дзюба почувствовал, как Акинфеев сбился с ритма. Не батарейки же у него кончились и не желание угасло, чтобы сбиваться с ритма! — Ай-ай-ай-ай-ай, — цокает языком Артём и покачивает головой. — Что? — сипло спрашивает Игорь, а сам снижает обороты. — С полуслова меня понимаешь, — улыбнулся форвард, восстанавливая темп. — как собака. Акинфеев ухмыльнулся от такого сравнения и продолжил послушно подаваться бедрами навстречу любимому. Тому уже самому не терпелось задать безумный ритм. Но нет, он, словно желая отомстить голкиперу за всё хорошее, заставляет его мучиться. Так и тянет… Медленно насаживается до конца, а ещё медленней поднимается. И каждый раз замечает, как стоны Игоря становятся всё более томными и хрипловатыми. — Ну что? — прошептал Дзюба, ускоряя ритм. — Да ты, — заикаясь от возбуждения, кричал вратарь, закатывая глаза. — ты не хрена не… а-ах… не… а-а-ах… изба…ах…вился… от этой… — Говори-говори, — хитро улыбнулся Артём, немного остановившись на Игоре и приподнявшись выше. — Сволочь ты… ох… а-а… быстрее! Быс…. да-а… Тёма, мать твою, ты… так и не избавился от этой ду… ра-а-ацкой привычки… разговаривать во время секса… разрыв-а-а о боже… господи… да… быстре…е-е… Разрывать поцелуи… Грешок-то твой… оста-а-лся… — Извиняйте, — равнодушно произнёс нападающий. Вот теперь он задал по истине бешеный ритм. Как и хотел… — О господи, не-ет… в смысле, да-а-а… — тридцать пятый номер пытается заглушить громкие стоны, нежно кусая бицепс любимого. Дзюба вскрикнул не меньше, когда почувствовал, как это «нежно» превратилось в «пиздец до крови» и дернул плечом. Вратарь, естественно, перестал. Быстро окинув взглядом следы от зубов, Артём понял, что они пройдут и что тут не так всё страшно, как ощущается. Сделав ещё несколько грубых толчков, двадцать второй номер кончил, закатив глаза. Понимая, что больше не может, Акинфеев с диким криком кончил следом. Игорь вышел из форварда, тот и завалился сверху; ему было трудно дышать. — Ну как, капитан? — изнурённо спросил Дзюба. — Ну я-то всё равно молодец? — серьезным тоном отозвался вратарь, но не сдержал смеха. — Понятно всё с тобой, — засмеялся Артём и толкнул мужчину в грудь. — Нет-нет. Очень приятно. Прямо очень. — Что ж, я рад, — он улыбнулся. — а сейчас я хочу кое-что проверить. Нападающий уверенно прильнул к губам Акинфеева, пуская в дело язык. Губы голкипера были влажные, чуть припухшие и покрасневшие. Он знатно искусал их сейчас, когда впивался в них зубами, сдерживая похабные стоны. — Всё те же, — словно успокоив собственную душу, с радостью в голосе произнёс Дзюба. — А ты думал? — наигранно оскорбился тридцать пятый номер и усмехнулся. — Не знаю, что я, дурак, думал, — Артём пожал плечами. — о, этот родной вкус карамели. Я хотел вечно ощущать его и я ощущаю. И я безмерно счастлив этому. — Я ещё счастливей, — улыбнулся Игорь, целуя любимого. — от того, что слышу такие слова в свой адрес. — Я люблю тебя, мой капитан. — А я тебя, мой сладкий игрочишка.