Карамель

— Ну и что мы лежим? — спросил Акинфеев и хитро улыбнулся. Он был явно готов к очередным «приключениям». Дзюба невольно облизнулся, сделал вид, что смущен вопросом и почувствовал, как внизу приятно потянуло; форвард поспешил расправиться со своей футболкой. Как только она отлетела куда-то в сторону, тридцать пятый номер опустился на диван и снова склонился над Артёмом. Он чуть подался вперед, впиваясь во влажные желанные губы, но Игорь вновь перенял инициативу, и уже не нападающий целовал его, а наоборот - он нападающего. Мягкая тёплая ладонь опустилась на ребра Дзюбы, спустилась ниже, пересчитывая косточки, и щекотно провела по бокам. Артём охотно отвечал на акинфеевские ласки, чуть выгибаясь, но чувствовал, что Игорь хочет доминировать. Двадцать второй номер обнял его за шею, а голкипер развел руками ноги любимого, удобно располагаясь между ними и ложась на Артёма всем телом. Акинфеев спустил руки на бедра нападающего, поглаживая, тем самым придерживая его, и почти незаметно стал тереться бедрами о пах Дзюбы; тот прикусил ему губу, чуть оттягивая её, и легонько простонал. Артёму давно хотелось спустить с Игоря его домашние шорты, а за ними и трусы, но тот словно специально не давал ничего с собою делать: Акинфеев то грубо схватит форварда за запястья, то дёрнется сам. «Амплуа - капитан. Причем всегда и всюду», - фыркнув, подметил про себя Дзюба, поддаваясь поцелуям и ласкам, но не отпуская мечту о роли лидера. Хотя бы тут! Что, казалось бы, могло испортить царящую в этой большой, светлой комнате атмосферу? Да даже если бы начал обрушиваться чертов потолок или началось нашествие зомби, эти двое продолжили бы пребывать в состоянии любовного опьянения и нежить друг друга. Но, оказывается, есть вещь похуже какого-нибудь апокалипсиса - звенящий телефон. — Не отвечай, — прошептал Игорь форварду на ухо, тяжело дыша. — Как не отвечать? — удивился Артём, посмотрев на капитана. — Вдруг что-то важное? Акинфеев посмотрел на мужчину, вскинув брови. «Как? Да просто возьми и не отвечай» - выражало лицо вратаря. Но Дзюба так не мог. Он виновато посмотрел на тридцать пятый номер и вытащил телефон из кармана; "Любимая". Артём быстро провел по экрану. — Приве-ет, зайка, — форвард ответил жене, пока Игорь продолжал осыпать поцелуями его бледную кожу; он уже спустился к ключицам, проводя языком и оставляя мокрые полосы. — Привет, Тёмочка, — дружелюбно начала Кристина. — а ты чего не позвонил, как домой добрался? Или… неужели в пробке до сих пор? — Прости, — Дзюба сказал это таким голосом, будто готовился закашлять. — закрутился что-то как-то… — Закрутился, — пренебрежительно усмехнулась девушка. — Это же как надо было закрутиться, чтобы забыть позвонить жене? — О-о! — хрипловато выкрикнул Артём, не сдержавшись, когда голкипер стянул с него штаны и опустил руку на его боксеры, сжав напряженный член через ткань. — Ты чего там, Тём? — обеспокоенно спросила Кристина. — Д-да все отлично... Я просто че-то сегодня… вообще, в принципе, какой-то невменяемый, забывчивый такой, пипец, — протараторил Дзюба дрожащим голосом, а капитан тихо захихикал, уткнувшись носом в низ живота Артёма. — Не выспался, что ли?.. Хотя… Да фиг его знает, короче… О-о, Крис, я тут такую штуку купил! — Какую, интересно знать? — О-о, очень вкусную… Тебе понравится обязательно! — Может, ты с неё так себя странно ведёшь? Это, случаем, не наркота, Артём Сергеевич, м? — Хуже! Это такая сла-а-адость, — закашлял форвард, дабы не застонать. — Очень сладкая. Я как раз… м-м… Ай-ай-ай-ай, о-очень сладко! Аж зубы сводит! На это… как его? Маршмэллоу похоже, но не то… Тебе понравится! Жи-иденькое такое… м-м-м! — Ой-ой-ой, — испуганно прикрикнула жена. — тут у Макса… Го-осподи… кровь из носа пошла! Целую! — Лечитесь, зайки, — прокричал двадцать второй номер и отбросил телефон, рискуя разбить его. — нехорошо получилось, но очень удачно… — Такое чувство, будто ситуацию с Максом она выдумала на ходу, — усмехнулся Акинфеев, сильнее сжав пальцы на органе Дзюбы. — Ой, да, — отмахнулся Артём. — сама позвонила - сама отключилась, её проблемы. Господи, Игорь, давай уже… что ж ты тянешь? — нападающий заерзал под мужчиной, уже не в силах контролировать свои эмоции. Вратарь, усмехнувшись, оставил легкий поцелуй на губах Дзюбы и резким движением избавил его от боксеров. Проделав ту же манипуляцию со своими шортами и бельем, Акинфеев разместился между ног двадцать второго номера; его лицо было напротив промежности форварда. — Ну ты чего такой?.. — мягко произнес голкипер и прикоснулся губами к внутренней стороне бедра мужчины. — Ты парализуешь меня будто, — усмехнулся Артём, чуть прогибаясь в спине. — Я едва шевелиться могу после твоих поцелуев… Игорь припал губами к тонкой коже у основания органа форварда; он откинул голову, закрыв глаза, чувствуя пальцы тридцать пятого номера, поглаживающие его, губы, оставляющие приятные поцелуи, от которых действительно кажется, будто тебя парализует. У Артёма началась легкая судорога, стоны стали хриплыми и дрожащими. Создалось впечатление, будто мышцы сводит, и он не может от этого пошевелиться. Глаза были закрыты, густые ресницы подергивались. Дыхание сбилось, но нападающий и не пытался его восстановить. Он приоткрыл глаза и посмотрел на Игоря. Только и успел увидеть, как его губы сомкнулись на обильно сочившейся предсеменной жидкостью головке члена, и изошел в громком стоне. Дзюба почувствовал, как вратарь протолкнул один палец и дернулся; форвард откинул голову, хрипло простонав. Акинфеев протолкнул ещё один палец, расслабив горло и взяв член больше, чем на половину, заставив своего игрочишку перейти почти на крик. Он делал интенсивные движения головой вверх-вниз, умело управляя языком, вызывая у Дзюбы новые порции вздохов. Тут Игорь резко отстранился, вытащив пальцы. Артём громко простонал от боли, открывая глаза. Его любимый облизнулся и, улыбнувшись, поднялся выше, впиваясь в алые губы двадцать второго номера. Поцелуй получился смазанным и слюнявым, но это завело обоих ещё больше. «Почему я чувствую отдаленный вкус карамели даже сейчас, о боже», - думал про себя форвард, охотно отдаваясь капитану. Тот вдруг закинул ноги Дзюбы себе на бедра, вновь склоняясь над желанным телом. Акинфеев прикоснулся губами к плечу нападающего, оставляя нежнейший поцелуй, отчего двадцать второй номер чуть расслабился, но тот уверенно ввел в него головку. Форвард сразу же напрягся, резко вдохнув полной грудью, вцепился в акинфеевские плечи и зажмурил глаза, стиснув зубы. — И чего мы такие напряжённые? — Дзюба услышал сладкий шепот на ухо; вратарь поцеловал висок и продолжил осторожно двигаться, краем глаза наблюдая за его реакцией. Артём глубоко вдохнул и попытался расслабиться, но выходило у него не очень. Он до конца сам не мог понять, с чего взяться этой напряжённости; крепче обнял Игоря за шею, притягивая к себе, и прикоснулся губами к его нежной шее. Голкипер начал двигаться быстрее, с каждым толчком глубже входя в любимого. Каждое его движение казалось все менее болезненным и привычным; Акинфеев менял угол проникновения, с каждым толчком его стоны становились громче; Дзюба продолжал осыпать поцелуями его ключицы. Игорь задевал животом эрекцию форварда, возбуждая его всё сильнее. Увереннее, наглее, грубее и глубже. Звучит, как лозунг или девиз, правда? Вратарь вошёл по самое основание и теперь каждый раз ударял по простате, заставляя двадцать второй номер выгибаться и стонать во все горло, сжимать сильные акинфеевские плечи и подаваться бедрами навстречу. — Я. Тебя. Люблю. — с трудом произнёс Дзюба и кашлянул, чувствуя ком в горле. — Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — громким шёпотом ответил ему капитан, всё увеличивая темп. Артём понял, что сорвал голос и порядком удивился этому факту, но он не мог думать об этой ерунде сейчас, слушая стоны его любимого и видя его блаженное лицо перед собой. Сам же Игорь, чувствуя, что близок к развязке, опустил руку на член нападающего и начал стимулировать его в темп своим толчкам. Нескольких движений хватило, чтобы тот с громким криком излился ему в руку и им на животы, выругавшись, что снова сделал это первым. Акинфеев, сделав ещё несколько толчков, кончил в Дзюбу, застонав от блаженства. — Хорошо? — спросил Игорь, мягко гладя Артёма по ребрам. — О да, — выдохнул мужчина и улыбнулся. — Замечательно. Давай оттирать диван. — Ну не-е-т! Всё же было так классно… — Давай-давай, — засмеялся Акинфеев, аккуратно поднимаясь с дивана. — Чтоб жизнь ма… карамелью не казалась. — Откуда в тебе столько энергии? — лениво спросил форвард. — Два раза меня так хорошо отжарить и перед этим ещё на тренировке столько сил потратить! — Вот уж устал так устал! Мячик попинал, половил. Пресс покачал. Постоял у ворот. Уста-ал… — Ну да, — усмехнулся нападающий, нехотя вставая с дивана. — энерджайзер. — Вечный двигатель, работающий ласке Дзюбы. Игорь быстро сходил на кухню за тряпкой. Форвард за это время успел только сесть на край дивана. — Вас протереть, сударь? — спросил вратарь, обращаясь к Артёму. — Дорожку кончи за собой протрите, — засмеялся Дзюба, кивая на пол. — Ё… перный театр. Ладно, это вытрешь ты, — сориентировался Акинфеев и протянул ещё одну тряпку мужчине. — Ну, Иго-о-орь! — Давай-давай, ленивая попка, — вратарь ударил Артёма тряпкой и, хихикая, начал вытирать с дивана густую сперму. — Следы сношений, — засмеялся форвард, вытирая с пола капли эякулята. — Обнаружены в доме капитана ЦСКА и сборной России, — ухмыльнулся тридцать пятый номер.

***

— Пора бы уже пойти спать, — с сожалением сказал Дзюба, посмотрев на часы. — Ну, помыться, а мне вещи мои собрать. Да и лечь. — Ой, точно, тебе же вещи ещё забрать… Там парочка вещей на сушилке висит, а остальные, вроде, в спальне. Если ты, конечно, по пути тут ничего не разбросал. — Не, с тобой особо не разбросаешь, — Артём улыбнулся. — Так говоришь, будто я тебя держу в какой-то строгости и ограничиваю тебя в любом твоем действии. — Ну да, — хитро улыбнулся форвард. — вечно ты берёшь всю инициативу на себя, когда мы с тобой… любовью занимаемся. — А, вот здесь не могу не согласиться. Каюсь, грешен. — Капитанишка. — Это уже как клеймо. На всю жизнь. — Я уж просёк это. Игорь улыбнулся и поцеловал двадцать второго номера в нос. — Ладно, — вздохнул он, а в голосе слышалась нотка грусти. — раз уж мы… Сегодня проводим последний день в такой близости, то даю тебе волю. — Две новости одновременно, — Дзюба задумчиво закусил губу. — хорошая и плохая. Спасибо за разрешение, царь-батюшка. — Всё для тебя, дорогой. Артём горько усмехнулся. Глаза были наполнены грустью. Мужчина действительно огорчился, когда осознал, что это их последний день вместе. Теперь они вот так проведут время, дай бог через полтора месяца. — Тём, ну ты чего? — Игорь посмотрел на любимого, положив свою руку на его. — Думаю о нас, — вздохнул Дзюба, пожав плечами. — Мы справимся, Тём. У нас всё будет хорошо. Да, трудно будет жить без… проявлений любви. И скрывать свои чувства, но ты сам понимаешь… — Я хочу вечно быть с тобой. Я не понимаю людей, которые говорят, что безумно любят друг друга, но при этом такие: «Порой мы можем разъехаться и пожить денёк другой порознь, потому что надо дать друг дружке отдохнуть». От чего отдохнуть, я не понимаю? Разве, если ты действительно любишь человека, он может тебе надоесть? Возможно такое, что если всё время не вылезать из постели… Кому-то - да, секс может надоесть и как-то приесться. И то, я не понимаю, как такое возможно… Но тогда ведь можно, наконец, вылезти из этой постели и пойти посмотреть фильм, поговорить о чём-то, выбраться из дома. Игорь, — мужчина крепко сжал ладони Акинфеева. — я клянусь тебе: я не устану от тебя. Никогда. Ни при каких условиях. — Я тебя очень люблю, мой милый, — растрогавшись, сказал тридцать пятый номер. — Я хочу, чтобы ты был счастлив, потому что ты, ты, Игорь, а не кто другой, заслуживает счастья. — Я счастлив с тобой, Тём. — Но мы… мы не будем вместе так долго… — Мы будем видеться, родной мой. Я же не улетаю от тебя в космос. — Мне мало видеть тебя. Мало! Но ты и не подумай, что мне от тебя только секс и нужен. Мне нужен ты. Мне нужны твои тёплые, мягкие ладошки. Я хочу слышать твой приятный голос! — Это устроить можно при любой нашей встрече и не смутить никого данными действиями, — пытался успокоить форварда Акинфеев. — Да, но… Я не смогу нежить твоё тело. Целовать твою шею. Твои губы, от которых, по непонятным для меня причинам, веет карамелью. Сладкой карамелью… Когда я целую тебя, я словно ем карамельки. Я не хочу так мучаться… Смотреть на тебя и понимать, что я должен терпеть и ждать момента, пока никто не видит, чтобы поцеловать тебя. — Ты можешь не ждать и поцеловать сейчас. — Да, но… Это сейчас… Мы прекрасно провели с тобой эти несколько дней. Я никогда не забуду их и буду молиться, чтобы такие дни повторились. Нет! Лучше! И, чтобы этих дней было больше. Я так хочу этого… Мне так хорошо с тобой. — И мне, — Игорь внимательно слушал Артёма и мысленно восхищался тем, как он держится, чтобы не прослезиться: он же очень слабенький в этом деле. — Тём, ты заменяешь мне весь мир. Потому что ты - весь мой мир. Мне так нравится, что ты… мой. Дзюба улыбнулся и наклонился поцеловать любимого. «Какие же мы идиоты… Какими же идиотами становятся все люди, которые влюбляются!» — Мои дорогие, родные, карамельные губы, — прошептал форвард и улыбнулся. Он выглядел самым счастливым человеком во всей Вселенной.

***

— Может, тебя «Принцессой» помыть? — усмехнулся Артём, показывая шампунь Игорю. — Блин, а что в моей ванной делает Евин шампунь? — Ну, это уж вы тут сами разбирайтесь. Так что? — форвард сделал небольшую паузу, делая акцент на последнем слове. — помыть тебя земляникой? — Тём, поставь его обратно, — засмеялся Акинфеев. — Ты уже помыл мне голову, хватит с тебя. — А то что? Обольёшь меня опять? Сегодня не прокатит, я уже мокрый. — А то оболью тебя в самый неподходящий момент, — по-детски погрозил Игорь и демонстративно задрал нос, отвернувшись. — когда ты совсем ждать этого не будешь. — О, я буду ждать этого момента, — сладко ухмыльнулся Дзюба и наклонил голову, чтобы поцеловать его любимого и рукой взял того за подбородок. Вратарь охотно отвечал на даруемые ему поцелуи. Теплая вода из душа лилась прямо им на головы, но это не мешало им ничуть. Напротив, придавало особой прелести этой атмосфере, царившей в ванной комнате: этот лёгкий шум, струящихся, тонких лент воды и то, как они падали и ударялись об мрамор. Артём, помимо удовольствия быть рядом с любимым и целовать его, был счастлив по ещё одной причине: сейчас он целовал Игоря, слизывал капельки воды с его шеи и груди, гладил его тело. Капитан действительно сдержал слово - позволил Дзюбе взять всю инициативу на себя. Форвард спустил руку на эрекцию тридцать пятого номера, чуть сжал, наблюдая за лицом Акинфеева, как он начинал неровно дышать и чуть приоткрыл рот, томно простонав. Рука пробиралась ниже, Артём провёл по простате вратаря, задевая яички. Игорь получал двойное удовольствие: во-первых, потому что ощущал на себе ласку нападающего, а во-вторых, капли воды, нежно, приятно щекочущие его во всех местах. Игорь поставил ногу на край ванны, давая Артёму волю и полную свободу его действиям. Дзюба одной рукой взял голкипера за голову, притягивая к себе, сливая их губы во влажном, страстном поцелуе, а другой массировал его член. Акинфеев не мог стоять, ощущая себя полным бревном, поэтому тоже делал приятно своему обожаемому. Вратарь гладил его по спине, проводил по ребрам, перебирая каждую его кость, словно на арфе играл, легонько сжимал ягодицы. И всё это в неразрывном поцелуе. — Что-то я, — словно испугавшись чего-то, тихо сказал двадцать второй номер. — М? — спросил капитан, погладив ему низ живота. — Я до сих пор расстроен, наверное, просто… — попытался разобраться в себе Артём и открыл рот от неожиданности, почувствовав, как голкипер стал быстро мастурбировать ему. — Игорь, блять… — Ой, капитан, кажется, опять проснулся, — лукаво улыбнулся Акинфеев, сбавляя скорость. — Нет-нет, — взглотнул форвард. — продол… жа-ай… О боже… Игорь, ты… — Кто-то сейчас, кажется, хочет выругаться, а момент не особо подходящий, да? — продолжил в той же манере вратарь, чувствуя, как Дзюба впивается в его плечи своими сильными руками, оставляя следы от ногтей. — Да потому что ты, сволочь такая, опять за своё, — засмеялся нападающий, а сам опять тяжело дышал, удерживая себя от вскриков. — За своё, — повторил Игорь и нагло сжал член мужчины ещё сильнее, вызвав у того шаткий стон. — «Делай со мной, что хочешь… Я весь твой…», ага, конечно… Где, Игорь? Сколько раз у нас уже было… а-ах… И я лишь дважды… Акинфеев, черт возьми, господи… о-о-ох… — Артём почувствовал, как голкипер вошёл в него двумя пальцами, а сам целовал правую грудь, лаская языком сосок. — Ты, блин, два раза мне дал… О-о-стальные разы… всё время ты… я давал тебе… Резко Дзюба почувствовал, как его яйца поджались и стали словно каменными, как и член, а ягодичные мышцы нереально свело. Он даже перестал ощущать, как его анал растягивают пальцы его любимого мужчины. — Н-не-е-ет… — пронзительно закричал форвард; сперма брызнула в огромном количестве и забрызгала всё зеркало, которое было почти в метре от ванны. — Ну ты, Тёма, Робин Гуд… — протянул Акинфеев, выводя пальцы из двадцать второго номера и оглядывая зеркало. — Я неспециально… — извиняющимся тоном ответил ему Дзюба. — Да тут… Ё моё, мда: кажется, фраза: «замечательно, поразительно, гениально» станет коронной по отношению ко всем твоим действиям, дорогой мой! — Что со мной происходит?.. — Стареешь ты, Артёмка! — В смысле «старею»? Какого хрена я в себе держать не могу подольше… — Как я? — усмехнулся голкипер и, взяв Дзюбу за запястье, Акинфеев положил её к себе на член. — Давай и я, чтоб ты не расстраивался. — Какой же ты придурок, капитан, — Артём смутился немного и начал дрочить Игорю. — Я к тебе с сожалением, а ты… — Акинфеев крепко обнял форварда за грудь, прижимаясь к ней, чуть впиваясь зубами, глухо стонав. Через несколько движений Игорь излился в руку любимого и почувствовал полное удовлетворение. Давно уже терпел, но потом кое-кто отвлекся и перестал стимулировать. Вратарь дотянулся до губ Дзюбы и горячо поцеловал его. Артём смыл с себя сперму, они оба вылезли из ванны. Акинфеев завернулся в полотенце и подошёл к забрызганному зеркалу, по которому стекало тёплое, липкое, полупрозрачного цвета вещество. — Современное искусство, — указал рукой тридцать пятый номер и с наигранным восхищением посмотрел на эту «картину маслом». — Блин, прости… Я случайно… — «Да потому что шторку вешать надо, блин!» — В Китае когда был, — начал как бы невзначай рассказывать Игорь. — нам говорили, что зеркало у них - это символ искренности, гармонии и даже, вроде, счастливого брака. И по нему вот так вот стекает… замечательная семенная жидкость. Как же это всё неиронично, мой дорогой, ты только взгляни. Вот оно - чистое искусство, а не поэзия Фета и Тютчева! — Красота-то какая, — саркастично произнес Дзюба. — ляпота! Всё, всё, я сейчас это сотру, мне неловко. Очистив зеркало от своей же спермы, Артём, смеясь и извиняясь, вышел из ванной за зубной щёткой, лежавшей у него в сумке. Затем футболисты почистили зубы, проверили, нет ли никаких улик, поднялись в спальню. Договорились, что нужно будет встать минут на десять пораньше, дабы застелить ту постель, которая была, когда Катя была ещё дома. А то она очень уж наблюдательная… — Я рад, что у нас получился такой день, — сказал Игорь, взяв форварда за руку и глядя ему в глаза. — Я не хочу, чтобы он кончался, — грустно усмехнулся Артём. — А ты, — голкипер сделал паузу, подбирая нужные, более точные слова. — думай о том, чтобы этот день, наоборот, скорее кончился. Дзюба удивлённо посмотрел на мужчину, но понял, что тот ещё не завершил начатую мысль, и надо его дослушать до конца, а потом уже, если что, возмущаться. — Чтобы и за ним время незаметно пролетело и… мы снова будем вместе, — улыбнулся Акинфеев. У него на душе было чувство, будто он разговаривает с ребёнком. — Как же это тяжело - привыкать к такому, а потом резко лишать себя всех удовольствий, — ответил, чуть погодя, двадцать второй номер. — А ты ешь карамельки и вспоминай мои губы, — продолжил в той же манере Игорь, представляя себя всё тем же опытным и повидавшим мужчиной, объясняющим ребёнку простые жизненные истины. — Ох-х, а лучше бы наоборот: целовать твои губы и вспоминать о карамельках родом из детства. — Из детства? — Сейчас таких не делают. Сейчас нигде не найти карамельку, сделанную только из сливок, сахара и патоки. А твои губы, — Артём смущенно засмеялся, понимая, что его слова кажутся смешными. — они именно вкуса чистой карамели. Немного, совсем чуть-чуть с солью. Я знаю, что это глупо звучит, не смотри так на меня! — Я просто умиляюсь твоей искренности, мой хороший. И пускай эти слова звучат странно, но они же от чистого сердца. Это живая, не подготовленная заранее речь - самая дорогая и приятная. Правда. Казалось, что Дзюба сейчас покраснеет от смущения. Он улыбался во весь рот, стеснительно отводя взгляд, стараясь не встретиться глазами с Акинфеевым. Тот, напротив, любовно смотрел, словно боялся упустить любой момент, любое движение его родного игрочишки.