солнечным светом по моим венам

      Рассвет зацепился за украшенные витрины и медленно пополз вверх, озаряя этаж за этажом. Наступило обычное нью-йоркское утро, запускающее механизм муравейника, как по щелчку, и едва солнечный свет отразился в горящих глазах подвешенных светофоров — на улицу высыпали люди: кто-то сонно тащился вдоль проезжей части; кто-то суетливо поднимал руку вверх и кричал: «Такси!»; кто-то, широко зевая и почёсывая живот, выходил на небольшой балкончик с кружкой кофе и упивался своим бездельем. С утра люди существуют строго по отдельности. Между ними ещё не успели сплестись крепкие или едва заметные связующие нити — всё это ожидает ближе к полуденному зною, позднему обеденному перерыву, в вечерние часы, но не утром. Именно поэтому никому не было дела до девушки, одетой в нежно-голубые брюки и белую рубашку, лёгкая ткань которой позволяла разглядеть наличие рисунка на коже, обрамляющего ключицы. Её медная копна волос, небрежно завязанная в невысокий хвост, мелькнула на выходе из отеля, пропала в салоне типичного жёлтого такси и показалась снова на входе в аэропорт. Единственное, что могло выделить её из толпы, это бесстрастность лица, на котором за всё время регистрации и посадки на самолёт не возникло даже подобия улыбки. В её билетах значился рейс Нью-Йорк-Москва, а в паспорте красовалось имя — «Дженни Росс». Дженни Росс появилась на свет примерно пять лет назад, терпеливо ожидая получения документов с новым, типично американским, именем. Дженни Росс хотела влиться в нью-йоркскую жизнь, полную свободы и самореализации, как можно скорее — не прошло и года, как она вышла замуж за молодого бизнесмена Оуэна Джонса, однако осталась при своей фамилии Росс. Дженни Росс никак не могла устроиться на работу, по глупости довольствуясь подарками и просто деньгами мужа. Она всё своё время проводила за написанием небольших натюрмортов, походами в полюбившийся магазинчик для художников и за обыкновенной болтовней с американскими подругами. Дженни Росс — девушка, которая улетела в Америку, чтобы набраться ума и опыта, а в итоге — растеряла их среди острых пик высотных зданий Нью-Йорка. Дженни Росс в один «прекрасный» день ощутила себя такой дурой, что не смогла даже выдавить хоть слово мужу и его любовнице. Впрочем, что бы она ни сказала — звучало бы избито, потому что она и сама стала такой за пять лет, проведённых в стране, которую ей так хотелось назвать домом. — Ты ведёшь себя, как маленький ребёнок, Дженни! — восклицал Оуэн, пока она ожидала нанятого ею адвоката по разводам. Она оплачивала его работу из личных сбережений, не смея больше прикасаться к деньгам без пяти минут бывшего мужа. — Это была одна-единственная маленькая интрижка, а ты устроила какой-то фарс с адвокатами и этими страдальческими выражениями лица, которыми ты хочешь меня, верно, доконать! Каждое его слово — врезалось в память, словно шипы тех чудесных роз, которыми ознаменовалось их второе свидание. Она помнила, как с глупой улыбкой на лице приказывала себе не верить в эту сказку, а потом просто жила ею. Дженни Росс парила в небесах, пока наглые карие глаза любовницы Оуэна не заставили её рухнуть на землю, раздирая коленки в кровь. Дженни Росс. Дженни Росс. Дженни. Росс. Едва самолёт взмыл в воздух и Нью-Йорк в иллюминаторе лежал перед глазами пассажиров, как на ладони, Дженни Росс перестала существовать. Она беспомощно застряла на паспортных страницах, только и всего. Из «Шереметьево» вышла, натягивая на нос солнечные очки, Евгения Одинцова. С небрежно расстёгнутыми верхними пуговицами чуть помявшейся за десять часов бессонного перелёта рубашки. Москва маялась предзакатными часами, когда солнце медленно приближалось к горизонту, не давая сумеркам раньше времени выползти из тёмных углов. Поначалу было непривычно слышать вокруг себя настойчивую русскую речь, наполненную самыми разными оттенками. Евгения озиралась по сторонам в поисках свободного такси и, не найдя в себе сил торговаться, села в первое попавшееся, водитель которого заломил тройную цену. Евгении Одинцовой просто хотелось домой — сейчас она готова была назвать этим громким словом даже шикарную квартиру, подаренную тётей, сестрой отца, на восемнадцатилетие. Это был подарок, от которого все нормальные девочки в смущении бы отказались, и Евгения, правда, хотела поступить так же, но… какой там был вид. Она много раз пыталась его нарисовать, визуализировать, просыпалась ночами и под тусклым светом лампы стучала кисточкой в банке с водой — нет, всё было не то. Тётя Лидия — единственная, с кем Евгения общалась из Одинцовых. Она могла рассказать ей любую тайну — даже про курение за гаражами, но сейчас… сейчас, когда весь её мир встряхнуло, его разорвала на клочки суровая реальность — Женя не нашла в себе сил набрать заученный наизусть номер. Да и симку нужно было поменять — что может быть хуже, чем звонить из России по американскому номеру? Девушка на автомате отсчитала деньги таксисту и поблагодарила его по-английски, вылезая из автомобиля, который господибоже не был выкрашен в привычный американский жёлтый. У Евгении полегчало на душе от такого простого факта, и она в более приподнятом настроении поднялась на лифте на пятнадцатый этаж. На площадке стояла невообразимая духота — кажется, консьержка на входе вежливо предупредила о поломке кондиционера как раз на последних этажах. Ну, блеск. Квартира встретила Одинцову долгожданной прохладой и неожиданной перестановкой мебели в гостиной — правда, не очень значительной, но бежевое кресло, которое всегда стояло ближе к панорамному окну, теперь было отодвинуто в противоположный угол. Впрочем, Евгения могла это объяснить: она попросила присматривать за квартирой своих братьев, так что они могли тут и похозяйничать за прошедшие пять лет. Она с неудовольствием отметила, что один из её любимых фикусов засох, хотя в обязанности братьев только и входило, что поливать цветы и просматривать почту. Но ей стоило радоваться тому, что в целом квартира в порядке, и нужно завтра позвонить нерадивым родственникам и хотя бы сказать «спасибо». А заодно — рассказать заранее упрощённую легенду собственного возвращения в Москву. В ванной комнате на полочке одиноко простаивали пена для бритья, бритва, лосьон — неужели один из братьев решил пожить у неё? Евгения бы не удивилась, что они могли поссориться и вдвойне разругаться из-за того, кому же всё-таки скрываться в квартире сестры? Но это всё завтра-завтра-завтра, а сегодня — только носом в подушку, которая так приятно пахнет чужим одеколоном. Перед самым погружением в долгожданный сон у Жени мелькнула мысль, что парфюм совсем не похож на тот, которым всегда пользовались братья, однако тут же испарилась — прошло пять лет, мало ли как изменились их вкусы. Домик на берегу озера, скромные поцелуи в макушку, вино на траве и счастливые молодожёны Дженни и Оуэн. У новоиспечённой жены едва выраженный русский акцент, от которого незаметно морщится миссис Джонс и все гости на свадьбе, но Дженни уже не теряется — только улыбается шире и продолжает разговор. Ей, в принципе, плевать на всех собравшихся на торжество людей — главное, это подбадривающий взгляд Оуэна сквозь толпу и его весёлый шёпот на ухо: «Можем, нам пора уже планировать побег?». Под вечер Дженни и вправду задумывается о том, как сбежать от вездесущей миссис Джонс, которая не перестаёт ворчать о потёкшем на жаре торте, и Росс мысленно закатывает глаза: «Да кого это вообще волнует?». Дженни мечтала, чтобы её свадьба была только её и возлюбленного. А вместо этого торжество превратилось в кинофестиваль, на котором каждый момент фильма сидящий на первом ряду критик возбуждённо и грубо оценивал. — Я бы хотела, чтобы наш медовый месяц продлился гораздо дольше. — Насколько? — На бесконечность, — хихикает Дженни, но натыкается на серьёзный взгляд супруга. — Ты же понимаешь, что у меня работа. И каждый наш день, проведённый здесь, аукнется мне по возвращении в компанию — эти остолопы, нанятые когда-то отцом, ничего без меня не могут. Оуэн часто возвращался к теме своего бизнеса, и за год, прожитый вместе, Дженни начала подумывать, что ей эти разговоры — нравятся. Только вот заинтересованную улыбку всё равно приходилось с трудом натягивать на лицо. — Я тебя люблю. Оуэн смотрит на жену с нежностью, заправляет ей за ухо выбившуюся из пучка рыжую прядь и тихо вторит: — Я тоже. Дженни счастлива. Оуэн её любит — он же так сказал, да? Нет. Он сказал: «Я тоже». Ты его любишь, Дженни, а он тебя «тоже». Проснись-проснись-проснись, Дженни, тебе снится кошмар. Девушка! Проснитесь! Евгения поморщилась во сне и резко присела на кровати, долго привыкая к полумраку, царившему в спальне. Она пару раз моргнула, концентрируясь на высоком силуэте, застывшем над ней, а затем севшим голосом выдавила: — Какого чёрта?.. У Одинцовой предательски пересохло в горле, и, если бы не это — она бы давно закричала на незваного гостя, а вместо этого её глаза метались от одного предмета к другому в поисках чего-то, что могло сойти хоть за какую-то защиту от… кого? Ночного вора? Который просто решил её разбудить перед тем, как спереть плазму? — Встречный вопрос, — продолжил незнакомец таким тоном, будто бы это в его квартиру забрался вор. — Я сегодня ночную пташку не вызывал, а если вы всё-таки от Смолова, то я сообщу ему, что «его девочки» не досыпают. — Это что, шутка такая? — Евгения, обернувшись одеялом, сползла с кровати и злобно уставилась на невозмутимого гостя. — Объясните мне, как вы пробрались в мою квартиру? И кто вы вообще?! — Вашу квартиру? Дамочка, всё это жутко смахивает на «Иронию судьбы», так что продиктуйте адрес своей квартиры — и мы вместе найдём к ней дорогу. — Быстро! Отвечайте! Кто вы такой! — вскричала Одинцова, у которой сердце бухало от пронизывающего взгляда голубых глаз. Нервы были не к чёрту — сколько она проспала? А сколько недоспала до этого? — Хорошо, — всё так же спокойно ответил мужчина. — Меня зовут Дзюба Артём Сергеевич, и один мой звонок может мгновенно устранить причину моего бодрствования в данный момент, то есть вас, юная леди. Прошу вас, милая, каких мне только концертов не устраивали — хвалю, вы оригинал, но я чертовски устал, так что давайте решим всё мирно. Поясню: я лягу спать, а вы — свалите из моей квартиры навсегда. И дорогу забудете. В голове Евгении стоял противный белый шум, а в горле клокотало столько гневных оскорблений, что пришлось судорожно втянуть ноздрями воздух, мысленно отсчитать до десяти и выдохнуть: — Давно вы тут живете, Артём Сергеевич? — Слушайте, я серьёзно… — Просто ответьте мне. Как вы получили эту квартиру? — Я арендовал её. Могу показать договор, если вас, моя настойчивая фанатка, так это успокоит. «Вот же сволочи», — Евгению озарила вполне вероятная догадка. — Её арендовали вам, случайно, не близнецы? Ростом сто восемьдесят, карие глаза, болтливые языки? — Одинцова практически успокоилась. Только зубы старалась не смыкать — точно недовольно бы скрипнули в предрассветной тишине. — Всё верно, — кажется, Артём приподнял бровь. — А вы?.. — Их сестра, — отчеканила девушка, прошествовав в гостиную в попытках отыскать мобильный. — Сводная, — всё-таки добавила она, когда снова столкнулась взглядом с Артёмом. — Простите, я не представилась… — Да, минуту назад этого и не требовалось, — хмыкнул Дзюба, и самодовольный блеск в его глазах заставил Одинцову поджать губы. — Но сейчас я весь в нетерпении… вы иностранка? У вас смешной акцент. Женя криво улыбнулась — смешнее не придумаешь, Артём Сергеевич. — Вы такой бестактный. — Правда? Впервые слышу. — Потому что в других случаях вы и не слушаете, — усталость навалила с новой силой. — Евгения. Евгения Одинцова, — у неё действительно был акцент, такой въедливый, что она удивлялась, как Артём всё ещё не заткнул уши. Самой Жене это очень хотелось сделать, но ведь бесполезно — от себя не убежишь. — Очень приятно. Если вы, конечно, сказали мне правду. — Вы не одолжите свой телефон? — Просто продиктуйте мне свой номер, милая чужестранка, — он продолжил насмехаться. — Я хочу позвонить братьям, но ещё не купила новую симку. Пожалуйста, в наших интересах распутать весь этот клубок недопонимания, — Евгения уже протянула руку, а Дзюба всё медлил. Он внимательно разглядывал татуировку на плечах новой знакомой и довольно не к месту подумал, что у Смолова такие девочки не водятся. А какие такие Артём и сам не мог понять. Когда на ладонь лёг новенький десятый iPhone, Одинцова чуть не сдержала порыв закатить глаза и страдальчески простонать — свой яблочный гаджет, подаренный Оуэном на первую годовщину, она оставила в отеле. Потому что если уж сжигать мосты, то основательно. Евгения не была уверена, что близнецы не поменяли номер, ведь в последний раз они связывали года два-три назад, что, разумеется, её непростительная ошибка. Возможно, расскажи она о своих волнениях братьям — они бы доходчиво донесли до неё, к чему всё это приведёт. Они разбирались в людях гораздо лучше, чем Одинцова. Хотя она, на секундочку, была старше их на восемь лет. В контактах Артёма набранный номер определился как «Миранчук Л.», что неудивительно — конечно, они же сдали ему квартиру в аренду и должны поддерживать хоть какую-то связь. — А-Артём Сергеевич? Что-нибудь случилось? Экстренная ситуация?! — Привет, Антон. — Вообще-то я… — осознав, что его раскрыли, парень запнулся, — вот чёрт. Женя? — К твоему сожалению, да, это я. Представь себе, как я хочу поглядеть в твои бесстыжие глаза, после того как меня в собственной квартире разбудил мужик под два метра ростом и обозвал шлюхой. — Он тебя… что? И, погоди, с чего ты взяла, что это вообще была моя идея? У него забит телефон Лёхи, так что… На том конце трубке послышалось возмущённое: «Эй!». — Ребят, я так хотела бы на вас злиться, но… — Евгения вздохнула, — да, я злюсь. Очень. Откуда вы вообще знаете Артёма Сергеевича? — Он наш босс, — это был Лёша. Видимо, настало время громкой связи. — Жень, пожалуйста, не выгоняй его, иначе он выгонит нас, а у меня нет никаких сил ходить на собеседования и выслушивать нытьё Тохи над ухом. — Я не ною! — Ты гундишь, братик, и это факт. — Ладно! — прервала их перепалку Одинцова. — Я разберусь. Когда мы сможем встретиться?— поинтересовалась она, зачем-то понижая голос. Ей вдруг физически стало необходимо увидеть близнецов, их хитрую улыбку и услышать кучу бредовых догадок, почему же она вернулась. — Жень, мы в Сочи.