солнечным светом по моим венам

      Женя влюбилась в запах земли после дождя, в стук капель по крыше веранды и пробуждению не по звонку будильника, а благодаря лёгким касаниям вдоль линии скул — губы Артёма невесомо касались её щеки и шептали в самое ушко: «Твой ребёнок уже проснулся». — До семи утра он — твой ребёнок, — шутливо бубнила Одинцова, плотнее закутываясь в одеяло только для того, чтобы на пару секунд скрыться от влетавшего на всех парах в спальню Максима Дзюба, что беспардонно запрыгивал на постель между родителями. Уставшие от жары и нескончаемых подколов Головина с Кучаевым, Артём и Евгения переехали в родной для Дзюбы Санкт-Петербург и остаток не самого тёплого питерского сезона провели в его летнем домике. Именно в саду этого дома Евгения официально стала Дзюбой и, стоя перед возлюбленным в простом кремовом платье, зашила в самое сердце каждую минуту торжества. И как улыбался Тёма, как подрагивали собственные пальцы, надевавшие супругу кольцо, как поцелуй приобрёл привкус дождевой воды — Питер никак не желал радовать погодой, но Женя и Артём, вымокшие до последней нитки, ещё минут десять оставались под ливнем, когда немногочисленные гости предусмотрительно скрылись под крышей небольшой беседки. Они поженились в день рождения Артёма, хотя Одинцова очень долго и упорно отказывалась — «Тём, это же твой праздник, двадцать второе августа, ну зачем». «Да потому что я ненавижу свой день рождения — он напоминает мне о том, как чертовски быстро пролетают годы», — у Дзюбы и голос был серьёзным с оттенком печали, а в глазах Женя рассматривала картины из прошлого — дни рождения, из года в год, проведённые в одиночестве или с бутылкой дорогого алкоголя. «Я хочу снова полюбить этот день, лисёнок» И Евгения сдалась. Правда, это был чуть ли не единственный раз, когда она пошла на поводу у грустных глазок Артёма. — Ты не можешь повысить меня до арт-директора — у меня совершенно нет никакого опыта, — Одинцова критично сложила руки, привлекая внимание к своей груди, обтянутой алой тканью майки. — Артём, мои глаза выше. — Ох, твоя татушка… — Дзюба облизнул губы, совсем позабыв о причине их спора. — Я знаю, — она заулыбалась, заменив мужчине солнце назло низким тучам, что заволокли питерское небо. — Хочешь, расскажу секрет? — Евгения подошла ближе, огладив плечи Артёма. — Я сделала это тату в двадцать один — моя однокурсница обладала неприлично пышным бюстом и очень гордилась тем, что все кавалеры едва ли знали цвет её глаз. И мне тоже так захотелось. Дзюба откинул мешающие медные пряди за девичью спину и очертил контур красных цветов, которые так и манили его губы к себе. — Ну и что же? — горячее дыхание опалило ключицы. — Помогло? — А сам как думаешь? Артём открывал свою супругу каждый день, с неожиданной лёгкостью взламывал оставшиеся замки её души под доверительный взгляд, впитывал в себя малейшую частицу девушки. Но работать вместе они уже не могли — Тёма слишком часто отвлекался на губы своей жены, а Женя — у неё хватало сил поломаться лишь на пять минут, и всему персоналу питерского «Arrabol» приходилось с невозмутимым лицом доказывать посетителям, что стоны, доносящиеся со стороны подсобки, это рингтон их шеф-повара. А Лунёву — тому самому шеф-повару — ничего не оставалось, как чертыхаться сквозь зубы и давать половником по лбу всем, кто не мог сдержать смешки. В какой-то момент Евгения красноречиво протянула Дзюбе заявление об увольнении и, сияя улыбкой, заявила, что хочет заниматься организацией свадеб. К тому моменту в её послужной список входила церемония Кокориных и, как ни внезапно, старшего Миранчука с милейшей девушкой — Соней. — Лисёнок, я не могу это подписать, — картинно печально вздохнул Артём, отложив ручку в сторону. — Тём, мы уже говорили об этом… — Разве что за поцелуй. Мама Евгении не могла перестать вспоминать, как её дочурка лет в пятнадцать заявила, что ни за что не выйдет замуж за «несерьёзного» парня. А Женя в ответ сто раз жалела, что приехала в родительский дом на празднование собственного дня рождения, хотя, разумеется, она так чертовски скучала по матери, которая не встречалась с ней больше четырёх лет. Елена Юрьевна ненавидела Оуэна Джонса за то, что он отнял у неё чуть наивную рыжеволосую девчушку, но, глядя на совсем повзрослевшую Евгению, она благодарила судьбу — теперь её дочь в надёжных руках. Артём был «своим» до самых шнурков толстовки — он обнимал тёщу крепко, шутил часто, а восхищался её стряпнёй — и того чаще. В нём не было заметно статуса обеспеченного ресторатора — в родном доме Жени он был просто Тёмой с улыбкой до ушей и светящимися голубыми глазами, неотрывно наблюдающими за каждым движением любимой супруги. На следующий Новый год Елена Юрьевна уже качала на руках своего первого внука и не могла сдержать слёз — Максим миниатюрными пальчиками изучал её подбородок и касался подрагивающих губ. Такая кроха, смотрящая на мир вокруг ясными серо-голубыми глазами, вызывала у всех приступы неконтролируемого умиления. Даже у вечно сурового Акинфеева: сперва Игорь долго отказывался подержать Макса — «я только бумаги подпишу, Игорёк, он не укусит» — а после и не заметил возвращения Дзюбы, который с доброй усмешкой наблюдал, как шеф-повар ходил по кухне с любопытным ребёнком на руках и, чтобы его не испугать, отчитывал провинившихся подчинённых чересчур спокойным тоном, от которого у новичков ещё больше тряслись поджилки. Федя Смолов так вообще усаживал пацана к себе на шею и выразительно читал ему вслух Незнайку, хотя его очень тянуло приучить Макса к Достоевскому, но Жене было достаточно предупреждающе взглянуть на него, чтобы владелец клуба отказался от этой «поспешной» затеи. Миранчуки взяли себе за привычку усаживаться по обе стороны от играющего в машинки Макса и пытаться всеми силами привлечь его внимание, и когда мини-Дзюба сдавался — они с учительским видом объясняли двухлетнему ребёнку, кто из них «дядя Лёша» и «дядя Тоша». Максим всегда слушал их с предельно сосредоточенным выражением лица, а затем тыкал пальчиком в Лёшу, говоря «Тоша», и наоборот, чем вызывал тяжкий вздох близнецов и новую попытку. К третьему разу младший Дзюба всё-таки называл дядей правильно, и те, засияв, принимались строить с ним башенку из разноцветных кубиков. Кокорин устраивал мальчику фотосессии на каждый его день рождения, сетуя на отсутствие наследников, но на третий год пришёл на празднование с охапкой шариков и Дашей, смущённо улыбающейся ему в плечо. Максиму очень нравилось спать вместе с родителями — Женя, правда, пыталась его отучить, но Тёма ни в какую не желал выгонять своего сына и только прижимал его ближе вовремя сна. — И зачем мы только ему такой шикарный ремонт забабахали, м? — тихо-тихо, чтобы не разбудить мальчика, вопрошала Евгения. — Лисёнок, дай ему время. И разве ты не хочешь продлить тот момент, пока он ещё позволяет нам быть рядом? Женя отлично знала, как сильно муж любит детей, как его душа горела мечтой о большой семье — любовь фонтаном била из его сердца, а отдавать её одной супруге и Максиму — и четверти не истратишь за день. Артём мечтал о девочке, о втором сыне, о шумных сборах в детский сад и школу, об абсурдных вопросах вроде «ты не забыл забрать детей?» и «на улице холодно, не забудь надеть им шапки и шарфы, даже если кто-то противится». Максиму было четыре года, когда мама подарила ему сразу братика и сестричку — двойняшки Мария и Павел Дзюба даже не плакали на руках у Артёма, который не стыдился своих покрасневших глаз. Первые роды Жени он, к сожалению, пропустил из-за неотложной встречи с инвесторами из Москвы, но в тот холодный февральский вечер он был рядом, поглаживал спутанные влажные волосы супруги, у которой во взгляде было столько страха — она так волновалась за здоровье малышей, как бы врач ни заверял её, что беспокоиться не о чём. С рождением двойняшек, оставляя следы на мокром снегу, в жизнь Евгении внезапно вернулась тётя Лидия — в белой горностаевой шубке, платиновым блондом, стрижкой пикси и алой помадой на тепло улыбающихся губах. Кажется, последние годы она посвятила путешествию по Европе и продвижению собственного тренинга, который день ото дня набирал благодарную аудиторию, отчего Лидия Одинцова была на седьмом небе от счастья. Но на восьмое её выбили внучатые племянники — Максим предусмотрительно протянул в её озябшие ладони чашку горячего какао, а Маша с Пашей мило хлопали глазками из кроватки на склонившееся над ними незнакомое, но такое доброе лицо, пронизанное тонкой, едва заметной сетью морщин. — Она ведь не хотела детей, — Лидия как будто нечаянно застала Артёма на кухне и загородила ему проход своей хрупкой фигурой. — Ни от Джонса, ни от кого-либо другого — карьеру хотела строить, быть независимой. — И зачем вы это мне говорите? Старшая Одинцова мудро улыбнулась в ответ на непонимающий взгляд Дзюбы. — Моя племянница очень тебя любит — честно говоря, никогда не видела её в таком… влюблённом состоянии. Я знаю, что должна вроде как благодарить тебя, Артём, но и не пригрозить тебе я не могу: разобьёшь Женьке сердце — я разобью тебе голову. Не смотри на эти маленькие кулачки — я могу и дрель прихватить. — Вы удивительная женщина, — настал черёд женщины недоумённо приподнимать брови в ответ на тихий расслабленный смех Тёмы. — Мне нравится. На выходе с кухни он глухо добавил, чтобы Лидия всё-таки смогла расслышать: — Я сам разобьюсь для Жени в лепёшку, — Одинцова ещё никогда так быстро не проникалась доверием к людям, но Артём Дзюба был каким-то невероятным исключением, двухметровым и под завязку наполненным искренностью и любовью к рыжеволосой девушке, бегающей по гостиной за заливисто смеющимся Максимом с её шарфом, зажатым в маленьких кулачках. Он вызывал впечатление человека сильного и как будто бы неприступного, но его сила была в чувствах, которые ему не страшно было обнажать перед родными и близкими. И в том, как Артём подхватывал на руки Макса, как сюсюкался с двойняшками, как убирал волосы Жени в сторону, чтобы оставить на бледной шее короткий поцелуй, сквозила щемящая нежность, от которой у окружающих буквально щипало в глазах. — Спасибо, что приехала. Евгения неуверенно сминала в руках салфетку, стесняясь взглянуть на тётю, что так знакомо облокотилась на спинку дивана с бокалом вина в руках. — Скажи спасибо своей матери. — Она звонила… тебе? — Мне? — Лидия фыркнула. — Нет, она позвонила Виктору. И, знаешь, его голос звучал так радостно, когда он тараторил мне в трубку о «моих внуках, Лидс, представляешь, троих прекрасных ребятах». Жене мало верилось, будто отец, тот самый мужчина, что так трусливо оставил их с матерью, мог так осчастливиться новостью о внуках. Никогда она не замечала такой сентиментальности за Виктором, но тётя Лидия просто не могла врать — не было резона, несмотря на то, что она приходилась ему сестрой. Она всегда была «третьей стороной», далёкая от предрассудков и предвзятости. Ни на кого не похожая тётя Лидия Одинцова, которая всегда помогала Евгении достойным советом. — Я слышала, он собирается заехать в Питер на следующих выходных, — как ни в чём не бывало добавила женщина, накидывая на плечи шубу. — Стоит ли мне подсказать ваш адрес? А Женя не видела причины сказать «нет». В своей душе она не могла отыскать той неприязни, той детской обиды, что снедала ещё каких-то три месяца назад. Удивительно, как отношения с Тёмой изменили в корне всё. Во время приезда Виктора Артём держался за спиной супруги особняком, готовым в любой момент вышвырнуть неугодного гостя из их питерской квартиры и прижать своего лисёнка, спрятав от несправедливости окружающего мира. Но родной отец Жени вёл себя скромно и немного виновато, из-за чего дочь, наконец, сжалилась над ним и, взяв его ладонь в свою, уверенно улыбнулась: — Па, дети сейчас спят — хочешь на них посмотреть? Максим к тому времени полностью освоился в своей комнате и всегда засыпал в позе звёздочки на тёмно-синем покрывале с такими же пятиконечными фигурками. Мило приоткрыв рот, он тихонько сопел прям точь-в-точь, как его отец, и Виктор даже кинул оценивающий взгляд в сторону Тёмы — так сын был на него похож. Маша и Паша вызвали у Одинцова рваный выдох и протянутую вперёд ладонь — он инстинктивно коснулся крохотных пальчиков на ножках детишек и заулыбался, словно наконец-то смог коснуться чего-то чудесного. Но ведь эти малыши и вправду были его чудом — его внуками, с которыми его дочь, повзрослевшая и сумевшая побороть справедливую обиду к нему, разрешила ему встретиться. С возрастом ошибки минувших лет всё больнее резали по сердцу и механизм убеждения в собственной правоте вдруг начал барахлить, оставив в конце концов Виктора у разбитого корыта, на грани безумия. Кто бы знал, что спасёт его дочка, Женечка, чей взгляд серо-зелёных глаз внезапно перестал холодить кожу, а напротив — согревал. Она больше не была той одинокой девчушкой, злобно фыркающей на банальные вопросы отца по телефону — Евгения стала любимой, утопала в объятьях своего мужа, что так аккуратно смыкал ладони на её пояснице, и шептала ему в шею вполне обыденные фразы: «будешь чай?» или «а мне вот снился ты и наши детишки — мы катались на коньках на Красной Площади в канун Нового года». Артём внимательно вслушивался, чуть приподняв уголки губ, и невпопад угукал, не в силах окончательно вырваться из лап Морфея, но Женя не злилась — только понятливо ставила чайник на плиту. Виктор, правда, не хотел подглядывать, но эта сцена отпечаталась у него на подкорке — тугой узел, стягивающий внутренности, распустился, заставив облегчённо вздохнуть и попрощаться не своим голосом, быстренько обуваясь в прихожей. — Не хочешь остаться ещё на денёк? — Евгения и вправду была не против. — Мы хотели в парк сегодня сходить, Питер в кои-то веки радует солнечными деньками. — Я… — он не мог. Не видел себя частью этой счастливой картины жизни. Не желал всё портить. — Прости, работа, Женечка. — Ты только не забывай про нас, — она обняла порывисто, уткнувшись носом в пальто, так знакомо пахнущее морем, хотя Виктор не был там лет двадцать. Просто парфюм не менял, а на самом деле — возвращал в детство. — И про внуков своих. Максим, сонно потирая глаза, подошёл к дедушке и, улыбнувшись, помахал ему рукой. Он знал, что будет скучать, но деда Витя обязательно ещё вернётся, а пока — Макс будет проводить время со своими замечательными мамой с папой и братиком с сестричкой, взросления которых он ожидал с присущим ему нетерпением. — А когда они перестанут жить в кроватке? — Совсем скоро, малыш, — Артём посадил сына к себе на колени и вместе с ним принялся разглядывать двойняшек, с интересом вертящих в ручках погремушки. — А почему ты так этого хочешь? — Ну, как же! — мальчик встрепенулся, глядя на читающую неподалёку маму. — С Пашкой мы будем строить крепости из подушек и оборонять её и Машку от злых драконов! Родители только переглянулись, но Максим этого не заметил, строя смешные рожицы братику и сестричке. — Настоящий рыцарь растёт, — Евгения с удовольствием растеклась по кровати, пытаясь держать открытыми слипающиеся веки, но ладонь Тёмы на её спине так привычно вгоняла в состояние дремоты. — Но, знаешь, о чём я подумала? — О чём же? — Артём заинтересованно приподнял брови, выводя кончиками пальцев одному ему известные узоры по лопаткам супруги. — Наша Маша и сама задаст нехилую взбучку «злым драконам». — Она же Дзюба, по-другому и не может быть. За окном шумел дождь, отбивая нечёткий ритм по подоконнику, Питер засыпал вместе со своими многочисленными жителями под шёпот Жени и Тёмы, рассуждающих о всевозможной чепухе — как будто бы им всё ещё по пятнадцать. Они сонными глазами цеплялись за родную улыбку, за каждое слово, за мимолётные касания под одеялом — ночью они наконец могли побыть наедине. Ночь — их время. А днём — есть Женя, Артём и их горячо обожаемые дети. И любая секунда создавала новое, неповторимое воспоминание, о котором семейство Дзюба обязательно будет в красках рассказывать на следующее Рождество. Их история будет ладно сплетаться из года в год, закручиваясь в причудливую бесконечность.