***
Близнецы ему сразу понравились. Вообще Федя был рад видеть в сборной свежую кровь. Головин уже тогда подавал определённые надежды, и Смолов был уверен, что тот далеко пойдёт. Ромой Зобниным Федя тайком восхищался уже давно и даже иногда посматривал матчи Спартака, отмечая Ромины быстроту и блестящую тактику. Миранчуки были не сказать чтобы очень выдающимися игроками, но обожающими футбол до дрожи в коленках, а потому отдающими себя игре до последней капли. Их азарт, энергия и мальчишечья непосредственность передавались и Феде, и он с удовольствием наблюдал за тренировками близнецов, за тем, как они раз за разом отрабатывали неполучающиеся финты или как до хрипоты спорили о том, кто лучше — Роналду или Роналдиньо. Смолову было занятно изучать Лёшу и Антона — таких одинаковых внешне, но совершенно разных по характеру. Антон был несколько жёстким и ершистым, Алексей — мягким и покладистым. Федя искренне недоумевал, как другие ребята могут их не различать, из-за чего нередко становились жертвами всевозможных пранков и розыгрышей неугомонных братьев. Он так и не понял, в какой момент его «хочу» обратилось в сторону Миранчуков — причём обоих. Он с волнением и каким-то суеверным страхом думал о том, что неужели и это его желание, такое крамольное, но такое соблазнительное, сбудется? Неужели и теперь жизнь улыбнётся Феде, дерзнувшему пожелать такое? Впрочем, Смолов недолго терзался душевными переживаниями, потому что — а почему нет? Феденька же такой клёвый. После новости о выходе в плей-офф они все как будто немножко сошли с ума. А может быть, это пузырьки шампанского ударили в голову, потому что Федя до сих пор не мог объяснить самому себе, каким образом попал в миранчуковский номер. Антон, как настоящий злой близнец, целовался напористо — кусался и с удовольствием оставлял следы. Лёша, добрый близнец, осторожно и обстоятельно исследовал Федино тело, щекотно гладил кожу кончиками пальцев, сладко стонал, когда Федя методично брал его — сильно и охотно, под тихий шёпот Тохи: — Я покажу, как Лёша любит, тебе тоже понравится с нами. И Фёдору понравилось. Обнажённые Миранчуки были просто библейской картиной, и Федя с удовольствием запечатлел бы её на своём теле рядом с другими религиозными татушками. Удовольствие, бьющее по мозгам наотмашь, было сравнимо разве что с «покером» — ну да, у футболистов даже в постели все мысли только о футболе, кто их за это осудит? Кстати, об осуждении. Федя как мог старался скрыть их отношения на троих, но как это было возможно, когда вся сборная проводила вместе почти 24 часа в сутки, живя в одних гостиничных комплексах, питаясь в одних столовых и бóльшую часть дня занимаясь усиленными тренировками? В общем, всё раскрылось уже на третий день. И нет, Федя вовсе не надеялся, что товарищи одобрят этот неожиданный союз, но всё равно поёжился под неодобрительными взглядами Жиркова и Игнашевича, промолчал, когда к нему подошёл Игорь и пообещал сломать ему ноги, если к пацанам будет плохо относиться, хотя любому другому бы дал по ебалу за такие угрозы, досадливо отмахнулся от Дзюбы, который радостно орал: — Дал господь ебланов в команду! Эх, говорила мне мама идти на сантехника! Однако футболисты — народ отходчивый, уже через пару дней в общем чате стали появляться осторожные необидные шутеечки из разряда про шведскую семью, Газинский пожал плечами и буркнул, мол, его не ебёт, кого Смолов ебёт, главное, чтобы его, Юркина, жопа была неприкосновенной. Игорь со стороны пристально наблюдал за ними троими, но, видимо, его удовлетворяло то, что он видел, потому что больше Акинфеев к Феде не подходил. А потом случился выигрыш Испании, и ребятам просто стало не до этого, только неугомонный Артём, хитро блестя глазами, как-то невинно поинтересовался: — А ты кого, Федя, больше любишь? Лёшу или Антона? И ладно бы они были одни, Федя бы прописал Дзюбе по щам, и тема была бы исчерпана, но рядом сидели в раз напрягшиеся Миранчуки, синхронно повернувшие голову в его сторону и с любопытством ожидавшие ответа. Фёдор просемафорил Артёму злым взглядом, обещавшим долгую и мучительную смерть как минимум, и попытался отшутиться: — Больше всего, Артём, я люблю себя. Потому что как можно такое спрашивать? Как можно из Миранчуков выбрать кого-то, кого бы получилось любить сильнее? Как можно не любить Лёшу, тёплого и домашнего, любящего обниматься и вдумчиво целоваться? Федя знал его, наверное, досконально, почти интуитивно угадывая его настроение и желания. Он знал его привычки и любимую еду, все чувствительные местечки на теле и что Лёша боится щекотки. Он знал, когда Лёшу лучше не трогать, а когда ему хочется на ручки после тяжёлой изматывающей тренировки. И точно так же он знал Антона, его поцелуи — кусачие и яростные, объятия - отчаянные и по-детски стеснительные. Знал, что по утрам невыспавшийся Тоха шипит на всех как рассерженный кот и лучше в такие моменты к нему вообще не подходить. Знал, что Антон тащится от того, как от Феди пахнет крепким чёрным кофе, хоть и не признаётся в этом. Знал по блаженно прикрытым глазам, что любит, когда Федя лениво перебирает ему волосы. Знал, что оба брата ревнуют его друг к другу. Поэтому тем вечером он пришёл к Лёше втайне от Антона, поцеловал его и сказал, что любит. А потом пришёл к Антону втайне от Лёши, поцеловал его и сказал, что любит. Потому что Артём спросил бестактную глупость, но это ничего, ведь он не знал. Не знал, чтó значит иметь в своей жизни Миранчуков. А Федя знал. И любил он их о-ди-на-ко-во.***
А потом был страшный для Феди вечер, когда он не пробил пенальти и лишил всю команду - да и всю страну - надежды на полуфинал. Ночью он лежал без сна и просто не мог поверить, что удача так его подвела — впервые в жизни, без всякого предупреждения повернулась к нему спиной. Разочарование, стыд, злость, растерянность — Федя в полной мере ощутил шквал этих эмоций после той судьбоносной игры, и они ему не понравились. Каким-то образом он, такой клёвый и ещё месяц назад всеми любимый, вдруг за одну секунду стал самым презираемым и ненавидимым. А жизнь, будто в насмешку, наносила всё новые и новые удары. Федя с полным безразличием смотрел на официальные данные, собранные после Чемпионата. Бумаги равнодушно показывали, что его трансферная стоимость уменьшилась на два миллиона, в то время как у всех остальных она возросла. Потом было награждение у Президента, вроде бы Феде следовало радоваться, но он чувствовал, что не достоин стоять в том зале вместе с настоящими героями мундиаля. И осознание этого было ещё хуже, чем если бы его вообще не позвали. Авария на пьяную голову произошла так неожиданно и быстро, что Смолов, не успев подумать и одуматься, уехал с места происшествия. Вслед за этим было разбирательство, штраф, лишение водительских прав. Были звонки от родственников и друзей, которые задавали один-единственный вопрос: Федя, что с тобой происходит? А он и сам не знал, что с ним происходит. Что он сделал, что так прогневил небо, которое теперь не даёт ему отдышаться и сыплет наказаниями снова и снова? Когда пришло предложение от Локо, Фёдор согласился, потому что понимал, что лучшего уже не будет. Что никакие европейские клубы, о которых он так мечтал, контракты ему не пришлют.***
Москва встретила его чудесной погодой и двумя парами одинаковых весёлых глаз. Лёша и Антон так искренне радовались тому, что они теперь будут играть в одной команде, что на душе у Феди стало легче. Он крепко-крепко обнимал их обоих, вдыхал знакомый аромат кожи и парфюма, убеждал себя, что все эти трудности не сломают его, что это только временные неприятности, а дальше будет всё хорошо — у них троих. Звонок от Черчесова был ожидаем, но всё равно до зубовного скрежета неприятным. Тренер тщательно подбирал слова, но не миндальничал с ним, сразу сказал, что Федя не в форме, что не оправдал возложенные на него надежды, что ему стоит сейчас сосредоточиться на адаптации в новом клубе. Фёдор кивал, забыв, что Саламыч его не видит, и сжимал кулаки так, что на ладонях отпечатались белые лунки ногтей. Он думал лишь о том, что в новом клубе покажет себя, снова раскроется, снова станет любимцем болельщиков. Он сделает всё, чтобы снова заслужить благосклонность капризной и непостоянной госпожи Фортуны. В свою дебютную игру Смолову не удаётся забить ни одного мяча, и Локо проигрывает Оренбургу, на последних минутах пропустив обидный мяч. В тот день Федя впервые сорвался на Миранчуках, не сумев справиться с разочарованием. Потом долго просил прощения: Лёша-то оттаял почти сразу, а вот Антон ещё несколько дней смотрел на него волком и уворачивался от прикосновений. Возможно, именно вина помогла Фёдору забить в следующей игре и снова поверить в себя, но как оказалось, напасти продолжали преследовать Смолова по пятам. Сначала он получил травму в матче против бывшего клуба, затем оказался освистан болельщиками Краснодара, потом тренеры напомнили ему, что его дисквалификация, полученная ещё когда он играл за юг, прекрасно действует и на Локомотив, так что матч товарищей с турками он смог смотреть только по телевизору.***
Братья вернулись в его квартиру смурные и поникшие. Разгромный счёт явно не способствовал тому, чтобы Черчесов задумался о возвращении близнецов в сборную. Да и обидно было получить ворох мячей в сетку, а самим не забить ни одного. Федя долго молча обнимал Лёшу и Антона, переживал вместе с ними раздирающие изнутри эмоции, мягко водил ладонями по напряжённым плечам, шептал какие-то нелепые успокаивающие глупости, давал обещания надрать всем задницы в следующих матчах. И с облегчением вздохнул, когда увидел на лице Лёши тень улыбки и когда Антон, тяжело вздохнув, обвился вокруг него на кровати, собственнически закинул на него руки и ноги и уткнулся носом ему в подмышку. Федя легонько гладил кончиками пальцев спины близнецов, смотрел на них, забывшихся тяжёлым тревожным сном, и думал, что, похоже, лимит на его мечты закончился и колодец желаний иссяк. Но ощущая горячее дыхание Лёши и Тохи на своей коже и чувствуя их приятную тяжесть на теле, Федя также думал, что в общем-то вовсе не против этого.