Желаемого — достичь.
Идея — созидатель. Однажды дав плод мысли, она не сможет угомониться. И человек ее не угомонит. Весь мир, который аксиома, внезапно рухнет. Идея сожжет все сущее и заставит пепел стать той почвой, на которой однажды вырастет новая жизнь.///
Над ним не было кого-либо выше. Ни сто лет назад, ни пятьдесят, ни даже сейчас. Выше него было лишь что-то, и имя чему-то — «идея». Приверженец своей мысли, главный идеолог его совершенного мира, Айзен был заточен в тюрьме, приговоренный безликими голосами на двадцать тысяч лет холодной пустоты. Мукен был и комплиментом, и оскорблением. Смотря с какой стороны взять. Комплиментом его совершенному уму, его абсолютной силе и бессмертию. Оскорблением его идеи. Оскорблением самого Владыки. Привязанный сотней печатей к жалкому трону, с закрытыми глазами и неподвижным телом — он был предоставлен самому себе. И, кажется, это немного выбивает из колеи. Для Айзена темнота тюрьмы ничего не значит. И его немота, пускай и временная, — тоже. Где-то над головой и даже еще выше, чем можно представить, стоят бараки первого отряда, которые, обещает Соуске, однажды будут стерты с лица Общества Душ. И старик, чью реацу он может чувствовать даже здесь, в Мукене, отправится вслед за своими бараками. Вслед за Готеем-13, его славным детищем. Айзен полон презрения и ненависти, однако сейчас никак не разберет, с кем хочет свести счеты скорее. Готей, арранкары, вайзарды — все стали одним комом из голосов, и разобрать, где же чей, почти невозможно. Соуске не хватается за образы и прошлое, лишь тихо выдыхает, замирает в попытке сжать кулаки и отпустить нарастающий гнев. Он знает: Мукен не вечен. Знает: эти стены не смогут его сдержать. Знает: стоит ему обрести свободу — и никто не сможет его остановить.