Вильфриннер

Как мёд, сладкие звуки церковного пения раздавались в здании и несли умиротворение всем, кто слышал их. Звуки хора, разливаясь из-за многоголосья непонятливыми словами, утекали вверх, под самый купол, устремляясь будто бы в небо. Причудливый купол в самом деле создавал ощущение вышины: длинные заострённые арки убегали в высоту потолка, его голубизну, исписанную фресками с изображением сонма ангелов. Даже грубый басистый голос святого отца, читавшего книгу, гулким шумом вливался в общий звук и не мешал. Светлый, почти бежевый камень, из которого было сделано все внутри, создавал ощущение тепла и легкости, чего-то неуловимо воздушного, как облака, среди которых свечи – яркие огненные звезды. Самыми незабываемыми были витражные окна. Хоть вне церкви не было солнечно, разноцветные стекла создавали внутри особую атмосферу, заливая залу мягким светом. Яркие стекляшки изящно складывались в рисунки, изображающие фрагменты из Гратасианской веры. Великая История не то чтобы была безумно захватывающей, захватывал скорее ее размер (и тянул вниз вместе с тем). Но истории, записанные в ней, вызывали множество споров, и церковь весьма любила истолковывать смысл написанного в угоду себе. Ох, сколько лжи освещали своим мягким цветным светом витражные стекла. Но разве они сами не лжецы? Когда мир вокруг сходит с ума, они только то и делают, что сияют, заставляя верить, что с божьей помощью все будет хорошо. Роксана очнулась только когда прервалось пение и раздался легкий грохот. Святой отец оказался завален женщинами, которые о чем-то пламенно просили, в зале появились монахини, все на одно лицо, убирающие вещи после службы. Лисица перевела взгляд на особо привлекший ее витраж с каким-то красноглазым мужчиной. Она даже и не думала, что сможет настолько долго рассматривать цветные стекла. — У вас все в порядке? – раздался мягкий голос со стороны, который заставил Роксану наконец подняться с места. Аккуратная монахиня с лавандовыми глазами с искренне обеспокоенным видом смотрела на девушку, сложив руки в замок. Лисица не знала, с чего вдруг такой интерес к ее персоне, но, оглядевшись и увидев столпотворение акверриан у дверей, поняла, что она несколько задержалась. И вообще, как можно так непритворно переживать за какого-то незнакомого акверрианца. — Да, прошу прощения. Я уже ухожу. — Нет, что Вы. Я Вас не прогоняю, можете находиться здесь столько, сколько угодно. Церковь – место для всех. К тому же, Вам ведь нравятся витражи. Роксана удивлённо посмотрела на девушку и медленно присела обратно. Монахиня не спешила садиться, видимо, разговор не должен был быть долгим, но лисица определённо останется здесь еще на некоторое время. Раз уж можно. — Вы единственная приходите на службу, не берете ноты, не поете, не встаете, просто сидите у самого края и рассматриваете витражи, - сказала девушка, мягко улыбнувшись. Кто-то окликнул её, и она коротко извинившись, тут же убежала. Роксана медленно выдохнула и, наклонившись вперёд, налегла на спинку впередистоящей скамьи. Зала почти опустела, а монашкам, лица которых друг от друга можно было отличить только по цвету глаз или шёрстки, были заняты своим и не обращали никакого внимания на последнюю прихожанку. Которая, между тем, достала из-за воротника инкрустированную фляжку с неизвестным содержимым, пахнущим алкоголем, и отхлебнула, тут же спрятав. — Святая невинность. Сгинет. Ну, впрочем, мне пора. Роксана буквально вскочила на ноги, поправила пальто, получше в него закутавшись. Двери церкви тяжело открылись, непослушно, будто и вовсе не хотели отпускать девушку из своего крепко стоящего царства лжи. Оказавшись вне церкви, Роксана глубоко вдохнула, пытаясь окунуться в атмосферу. Беспечно было с ее стороны не брать зонтик, ведь город ознаменовал ее путь домой проливным дождём. Лисица была рада приветствовать старый добрый Вильфриннер, пестрящий обилием серых красок в эту пору. Серое небо, серый дождь, серые акверриане, прячущиеся пот чёрными зонтиками. Едва ли где-то можно было встретить кого-то яркого, пылающего жизнью. Демоническая чума так проела город и всех его жителей, что серость просочилась не только на их лица, но и в мышление. Не у всех, к счастью. Роксана входила в это число «не-все», но свои ей попадались редко. Впрочем, монахиня к ним вполне относилась. Не то, чтобы были критерии, позволяющие это определить. Роксана просто чувствовала. Лисице было её жаль. — Ах, Дьявол! – выругалась она, не успев даже сойти с порога церкви. – Забыла совсем про эту дурацкую книгу! Ну и черт с ней, утащили уже, наверное, монашечки, старательные какие. Роксана скрестила руки на груди, оглядывая небо, украшенное угольным дымом из заводских труб. Дождь не переставал, до дома идти было довольно далеко, а все люди, укрывшись зонтиками, использовали их как щит, чтобы не обременять себя ответственностью большей, чем за свою собственную жизнь. Никто не увидит их лиц, никто их никогда не осудит. Девушка поежилась и тут же выпила еще немного. Жаркая волна прошла по телу, оставляя еще немного тепла за собой. Хотелось бы, что оно не прошло быстро, но увы. Домой девушка добралась с большим трудом. Из-за дождя она промокла до нитки, поразительно, что еще сапоги остались целы. Роксана шла по узким улочкам, на которых из-за близких крыш почти и не было дождя. Света, впрочем, тоже. Но кое-что яркое все же нашлось. Когда улица расширилась, лисица дошла до трехэтажного здания и парка напротив. На первом этаже была таверна, и в не гаснущих окнах постоянно мелькали силуэты. Остальные два этажа – гостиница или сдаваемые комнаты, в одной из которых Роксана и жила. Плата, конечно, была своеобразная – убираться по утрам после закрытия. Но только в определённые дни недели, да и вообще, денег не берут – и то хорошо. Лисица не знала почти никого, но ее знали все. Зачастую она возвращалась с изгнания демона, потрепанная и замученная, порой делилась с домовладелицей, а та чесала языком за милую душу. Оттого, когда Роксана, не желая ничего, кроме как убивать, слышала предложения пригреть, позаботиться и обеспечить – только громче стучала ногами по лестнице, чтобы они все исчезли с глаз ее долой. Впрочем, порой она все же, будучи в хорошем расположении духа (а это было не так уж и редко, как может показаться), могла выпить заодно с мужиками. Это всяко веселей, чем на кухне с бабами обсуждать и осуждать. Комната у Роксаны была прямо на втором этаже, так что возможности спрятаться от пьяного шума девушка не имела. Но она привыкла. К шуму и музыке, голосам, запаху сырости и ветоши, - ко всему привыкла. Лисица, однако, потратилась одно время на сейф и надежно его спрятала. Ей нравился каждодневный (ну или почти каждодневный) процесс того, как она кладет туда маленькую книжечку молитв из Великой Истории, склянки для святой воды и прочее оружие против демонов – на одну полку, а деньги за заказ – на другую. Девушка искренне верила, что рано или поздно она накопит на свое собственное агентство. Роксана даже присмотрела дом, как раз продается, не так далеко от центра. Лисица много раз, как и сейчас, представляла себе, каким будет ее агентство в конце концов, снаружи и внутри, представляла свой кабинет, а потом – свободную от демонов жизнь, где она занимается каким-нибудь своим небольшим бизнесом, и так спокойно, так легко… Да кто в Вильфриннере, в конце концов, за последние годы не мечтал о спокойствии. Роксана мечтала о нём в данный момент, конечно, не так возвышенно, но дорога к церкви и обратно заняла довольно много времени. К тому же, лисица была мокрой до нитки. Пока переоделась, сделала минимум необходимых домашних дел – время подошло к ночи. И только лисица прилегла, чтобы отдохнуть, как раздался стук в дверь. Девушка не хотела открывать из принципа. Перевалило за десять – время посещений уже закончилось. Но стук не прекращался. Судя по тому, что он был достаточно робким – гостья. Только нежданная, и заказы Роксана принимала в такой час только в экстренных ситуациях. Только вот шума переполоха она что-то не слышала. На какое-то время стук затих, и Роксана уже было расслабилась, вытянувшись на кровати, но потом навязчивый звук раздался вновь. Зло причитая, девушка поднялась и зашагала к двери, резко распахнула ее и опешила. Перед ней стояла уже знакомая обладательница лавандовых глаз. Роксана пару раз пробежалась взглядом по пришедшей от головы до ног. Девушка казалась гораздо ниже, чем была в церкви, видимо, из-за того, что Роксана сидела, разница в росте не очень ощущалась. Монахиня вся была мокрая, без зонта, и лисица, не то чувствуя долг перед Богом, не то просто из жалости, впустила ее в комнату. Кинув гостье полотенце, Роксана скрестила руки на груди и нетерпеливо спросила: — Вы по делу или как? — Да, вообще-то… я по делу и, если позволите, мисс Садавски, по нескольким делам. Акверрианка вскинула брови, после чего, в момент осознания, вдруг их чуть нахмурила. Хмурость ее даже в такой лёгкой форме выглядела угрожающе, и монахиня тут же поежилась, чувствуя себя довольно некомфортно. — Позволю, только после лёгкого допроса, если позволите, - ядовито отозвалась девушка. Монахине не стоило большого труда понять, о чем будет разговор. Всё же ее статус – клеймо затворницы, в подчинении, условно – у Бога, буквально – у священнослужителей и наставников. Но даже они не дают позволения на то, чтобы покинуть территорию монастыря без сопровождения. И хоть подобный образ жизни вызывал жалость, малейшее нарушение девушками-послушницами правил вызывало подозрения и отвращение. Роксана этих чувств не испытывала, но она не имела ни малейшего понятия, зачем монахине понадобился экзорцист. — Да, пожалуйста. — Мне казалось, что монахинь страшно наказывают за подобные проступки. Да и вообще, они все сладкие правильные девочки. Неужели все так серьёзно, чтобы сюда заявиться? — Да. Поверьте, я бы не пришла в противном случае. И я… боюсь, что Вы заблуждаетесь. Монахини не такие правильные, какими их считают. Роксана многозначительно кивнула головой с таким видом, будто бы она всегда это знала, не хватало только какого-нибудь стороннего акверрианца, чтобы кинуть ему в лицо: «А я говорила!». Гостья тем временем сняла мокрый плащ и даже немного вытерла голову. У лисицы промелькнула мысль, что даже для монашки девушка какая-то больно черная. Чёрное платье в пол, хоть и мокрое, но не даже не облегало, да и сама она была чёрной, только руки и мордочка бежевые. По приглашению Роксаны обе девушки сели на кровать, и монахиня, сложив руки в замок, тяжело вздохнула. Пламя свечи тут же взволнованно задрожало, будто бы боялось того, о чём пойдёт речь. — Это может показаться Вам не настолько важным, но мы все вместе обсудили эту ситуацию и пришли к тому, что… нам кажется, что Епископ Гратасианства одержим. Не хотелось бы верить, но в последнее время он ведет себя странно. Стал вместилищем всех семи грехов, да и… — Вот до чего акверриан церковь доводит. Кхм. Прости, продолжай. — … помимо этого, за последний месяц он ни разу не входил в церковь. Как говорили другие монахини, ни в какую другую церковь он также не входил. Речь на недавний праздник в честь Габриэля он толкал на площади перед храмом. — О как. — С эшафота. — И ты предлагаешь мне заняться этим? Знаешь, за просто так я работать не стану. Скиньтесь там что ли всей своей монашеской сестрией, может и наберется сумма. Хотя… даже если и наберется, не факт, что я возьмусь. Год только прошёл с тех пор, как я вырвала у этих святош лицензию, и она все еще шатко за мной закреплена. Мне не выгодно портить отношения с церковью. А ты мне тут предлагаешь бесов из Епископа выгонять. Интересная ты. Монахиня будто бы ожидала такого ответа, потому как только расстроенно улыбнулась и опустила голову. Ей в лицо упорно лезло несколько красных прядей волос, и пока девушка размышляла над тем, как правильно сказать свою вторую проблему, Роксана гадала, какой же монахиня расы. Вроде и ежиха, а волосы вместо игл. В конце концов, лисице подумалось, что это не имеет значения, да и вообще какое ей дело, если эта монашка сейчас свалит, и видеться они будут не больше двух раз в месяц? — Что касательно второго дела, оно, я бы сказала, довольно личного характера. — Личного? Я не занимаюсь личными делами. Как там говорится. Молись и разъебывайся сама со своими проблемами. Типа того. — Вы не понимаете! – Воскликнула девушка, подскочив на месте и тут же схватив Роксану за руки с такой надеждой, что лисице на миг стало стыдно за свой отказ. Роксана чувствовала, что у девушки очень холодные руки, дрожащие, и даже в блеклом свете свечи были отчетливо видны навернувшиеся на глаза слёзы. Монахиня так крепко сжимала руки Садавски, будто бы хваталась за нее, как за последнюю спасительную нить, за которую вообще можно ухватиться. — Вы… вы даже не можете себе представить, как там ужасно. Я ведь говорила, что монахини не такие, какими кажутся, и это так. Постоянно куда-то сбегают по ночам, возвращаются в таком виде, что страшно представить, чем они занимались. Зависть на каждом углу из-за любой мелочи, все роют друг другу ямы, а мне… в последнее время нет от них покоя. — И почему? — Потому что я как-то раз сказала, что раз мы несем это бремя, значит, должны соответственно себя вести. Они посмеялись. А после я обмолвилась, что хотела бы разорвать обет, и после этого… находиться там невыносимо. На пол ночью стекло, конечно, не рассыпают, но… — И зачем, скажи мне пожалуйста, ты шла в монашки, если теперь ты хочешь оттуда свалить? — Я не хотела быть монахиней. — А почему стала? — Это не самая позитивная история. И Вы, кажется, говорили, что Вы не заинтересованы. — Ничего не помню. Рассказывай. Монахиня тяжело вздохнула и благодаря Рокс уселась обратно на место. Она немного поерзала, морально готовясь и будто бы боясь, что ее осудят за то, что она скажет. Но девушка сама пришла к Роксане, сама попросила о помощи, хоть и незнакомого акверрианца. Ежиха глубоко вдохнула, взяла чашку чая, которую лисица успела любезно сделать для нее, сделала пару глотков и, видимо, отогревшись от страха, наконец начала. —Всё началось два года назад. Я должна была скоро стать совершеннолетней, и в свои годы, к своему большому удивлению, еще не была ни с кем помолвлена. Для девушки это странно, и с этого начинались мои опасения. Родители воспитали меня добросовестно, но мне всегда казалось, что я не на своём месте. Они играли роль скорее воспитателей, чем родителей. О причинах я осознанно гадала, когда стала взрослой. В один день матушка повела меня в Главный Храм, а после службы мы сразу же пошли в монастырь при нём. Она долго говорила со священником в келье, а я настолько долго, насколько меня хватило, подслушивала. Знаю, не самый хороший поступок для того, кто находится в храме, да и вообще… в общем, если бы я этого не сделала, то не узнала бы, что я даже не удочерена – подобранный на улице из жалости ребёнок. Они мне этого говорить не собирались. И буквально через пару дней я оказалась спихнута на пост послушницы в Главном Храме. А через полгода – стала монахиней. Это был худший день в моей жизни. Послушать, как я приношу обет, пришли и родители, и я понимала, что в случае отказа… что ж, в лучшем случае я окажусь на улице. Они нашли универсальный вариант того, как от меня избавиться. Монахиня – не так плохо, отчасти даже почётно. Они не выкинули меня из семьи, не выдали замуж, и так избавили себя от злых языков и осуждения. Они, правда, рассчитывали на то, что я, как благодарная дочь, буду перечислять им часть своего жалования. Монахиня скривила губы, как будто бы сдержала себя от того, чтобы сказать матерное слово. — Ахуевшие, - подытожила Роксана, отпивая чай и как бы избавив гостью от необходимости ругаться. Та согласно (и благодарно) кивнула. — Короче говоря, я старалась изо всех сил себя подбадривать. Говорила себе: «Эй, это ведь святое место, да что тут может быть плохого?». А плохо было все. Я была в восторге после первой же службы, требующей моего участия. Никогда не забуду, как после нее стали вытряхивать деньги из ящика с пожертвованиями. Святой отец и монахи разобрали их себе, а то, что вытряхнуть не смогли, оставили там. После вечерних служб они распивали вино до одури, приставали к сёстрам и прочее в таком духе. О том, чтобы хоть как-то почесаться и подумать, что делать с демонами, никто не волновался, даже не хотел слышать об этой проблеме. И вот, спустя год, я сказала, что хочу расторгнуть обет, и теперь сёстры мало того, что игнорируют меня. Я бы сказала… пакостят. Разрезают веревку на чётках, переворачивают крест на стене, режут одежду. Я знаю, что они не зайдут дальше, боятся, но вариться во всей этой лжи я больше не хочу. Неужели мне только то и останется, что притворяться такими же, как они? — А высказать, что думаешь, не пробовала? – хмыкнула лисица, отставив на прикроватный стол свою чашку чая. — Пробовала. Попала в карцер. Даже не думала раньше, что в монастырях есть такие вещи. Роксана многозначительно что-то протянула, завалившись на кровать и потянувшись. Причин никаких помогать у нее не было. Во многом она ежиху не понимала, но в то же время умудрялась оправдывать. Можно было сбежать. Но сбежать что послушнице, что монахине – об этом будет знать весь город. А найдут – не дай Бог знать, что с ними сделают. — А ты могла бы уместить весь рассказ в несколько слов. Ну, знаешь, например: «В церковь спихнули родители, а сёстры сучки». Прости. Гостья тихо рассмеялась в кулак. Ну хоть что-то на её лице, кроме кислой мины. Такое даже блеклый свет свечи не скроет. Роксана думала. Заниматься этим – иметь все те же проблемы с церковью. И не то, чтобы эта монахиня была ей сколько-нибудь дорога, чтобы так сильно рисковать своей лицензией. С другой стороны, за помощь можно было бы спросить с нее какую-нибудь святую книгу с молитвами или ещё чего. Монахиня сидела молча, смирно, ожидая ответа. Но она нервно перебирала дрожащими пальцами плотную, грубую ткань платья. Размеренно тикающие часы отмеряли мысли своими щелчками, и Роксана постоянно на них отвлекалась. Она совершенно не знала, что делать. —Я приду завтра к утренней молитве или как там она у вас. Подумаю до утра. — Спасибо, что хотя бы подумаешь. То есть подумаете. Надеюсь, что со мной хотя бы ничего не случится за ночь. — Ой, да брось. У тебя такой святой дух, что к тебе ни один демон ближе чем на метров десять не подойдёт. Может, хоть зонтик возьмёшь? — Не могу, если увидят его, поймут, что я уходила. А про мокрую одежду можно хотя бы соврать. Роксана кивнула, и на этом они с монахиней распрощались. Лисица подумала, что она сделала глупость, не спросив даже имени, но, кажется, в церкви днём ее окликнули как Марион. Девушка лежала, прокручивая в мыслях все возможные варианты развития событий, хоть глубоко внутри крутился ответ, который ей хотелось с самого начала дать, несмотря на страх и сомнения. Утренняя служба ознаменовала начало дня. Колокола раздражённо зазывали всех на неё, а Роксана терпеливо сидела, ожидая, когда же наконец все закончится, не успев начаться. Впрочем, у неё уже был знакомый и особо полюбившийся витраж, на который она смотрела, чтобы скоротать время. Все тот же красноглазый мужчина, который под звуки хорового пения смотрел будто бы прямо на нее. Немного жутко. Монахиня, однако, заставила себя ждать. Когда пришла, правда, едва ли не тысячу раз извинилась. Видимо, были какие-то обстоятельства. — Так Вы подумали? – с волнением спросила она, сцепив руки в замок на уровне груди. — Подумала. Значит так, Марион… ты же Марион? Во-первых, никакого Вы. Во-вторых… ну что ж. Учти, с тебя будет неплохой должок. Монахиня ничего не ответила, но всё её лицо будто бы расцвело, лучась благодарностью. Роксана не могла скрыть от этого улыбку, и ей начинало казаться, что она ошибалась, думая, что после расторжения обета Марион они больше не увидятся. Садавски не могла отделаться от мысли, что это будет началом чего-то грандиозного.