твоя история

" Псевдоним: Шуга. Мужчина. Возраст: 22 года. Шуга — человек, который любит музыку всем своим сердцем. Он спокойный и рассудительный, часто молчит, смотрит словно сквозь меня, наслаждается каждым движением воздуха. Его тонкие кукольные губы приоткрываются каждый раз, когда он вдыхает полной грудью кислород. Он говорит, что каждая комната в нашем доме пахнет по-своему. Шуга достаточно странный. Он романтик. В углу гостиной в нашем небольшом доме на окраине Окленда есть рояль. Мы с Шугой купили его в начале прошлого года, и теперь музыкант стал реже спать ночами. Иногда мне кажется, что он не спит вовсе. Одинокий парень, который… пишет. «Эту песню я написал для тебя. У тебя прекрасный голос, Сокджин-хён, пожалуйста, спой ее для меня». Я не певец, Шуга. Но я пою. Пою, потому что слова проникают в самую душу, в самое сердце. Что же ты делаешь со мной? Твои пальцы — отлитые из воска искусным мастером, они ласкают клавиши рояля так, как-будто он — живое существо. Ты говоришь, что вся музыка живое существо, и, когда я пою твои песни, я начинаю верить в это, потому что только ты, Шуга, можешь трогать словами стихотворений струны моей души. Когда я был маленьким, мать часто водила меня в музыкальную школу. Два года я пел в церковном хоре, и многие восхищались моими слуховыми данными. Отец, однако, всегда был против этого, и я пошел по его стопам. Чертова медицина. Когда я рассказал тебе об этом впервые, ты так печально смеялся. Твои родители всегда были против твоего увлечения музыкой, и ты ушел из дома, и стал бродячим композитором. Ты мог описать в музыке падение осенних листьев или танец снежинок, аромат летних цветов, весеннюю оттепель. Ты мог описать в музыке свои чувства ко мне. Твои глаза — хрусталь. Ты смотришь на меня безгранично-благодарно, ты знаешь, как сильно я люблю тебя в ответ. Всего тебя, все твои души, я — чертов псих. Ты закрываешь крышку рояля, оборачиваешься ко мне и снова пронзительно смотришь. Ты печальный, Шуга, и ничто не вернет тебе возможность улыбаться искренне. Каждая твоя улыбка пропитана горечью, Дева Мария при рождении искупала тебя в своих слезах. Ты тянешь ко мне свои светлые тонкие руки, и я тяну к тебе свои. Отставляю в сторону полупустой бокал с вином и наклоняюсь, целуя. Я впитываю в себя всю твою невысказанную боль, я каждый раз пою твои песни и пропускаю сквозь себя твои чувства. Ты страдалец, Шуга, ты не такой, как другие. — Сокджин, я люблю тебя, я люблю тебя. Я знаю. — И я люблю тебя, — мои руки сильнее всего твоего тела, ты легок, словно пушинка. И в темноте гостиной, в углах которой погашены свечи, ты цепляется за мои плечи, и отчаянно целуешь меня, а я вздергиваю тебя в воздух и укладываю на замкнутую белоснежную крышку. Твой черный не до конца завязанный халат пронзает лакированную поверхность, но ты сам едва ли не белее ее. Шуга, ты создан из облаков, ты такой же легкий и ненавязчивый, ты — мое видение, мой мираж. — Шуга. Шуга. Шуга. Шуга. Я никогда не забуду твоего имени, оно навечно высечено в одной четвертой части моего сердца. Я выцеловываю линию изящной шеи, а ты дышишь рвано, и цепочка шелестящих вздохов нарушает томную домашнюю тишину. Шелестит атласный пояс халата, и я стягиваю его с хрупких плеч, целую ключичную косточку, чтобы скользнуть губами к ямочке между ними, едва ли не вспарывающими кожу. Ты не любишь, когда я оставляю на тебе следы, потому что ты — это чистый холст. Ты — искусство. Ты часто говоришь мне обратное. Что, если бы ты был художником, ты бы исписал все возможные листы изображениями каждой части моего тела. Нас слепила воедино музыка, ты даешь ее мне, пропускаешь сквозь себя, маленький пианист, ты связываешь меня по рукам и ногам, делаешь пленником этих губ, которые я вновь отчаянно целую лаская согнутые в коленях стройные ноги. Ты расползаешься черным контрастным пятном по рояли, и я не могу насладиться тобой. Дышу рвано. И ты дышишь. Мерно вздымается молочная грудь. Мне всегда тебя мало, Шуга, так чертовски мало этого одного дня в неделю. Я распахиваю полы собственного халата, твои худые пальцы скользят от моих широких плеч ниже, по совершенно обнаженному телу. Мы редко одеваемся в присутствии друг друга, потому что нам важна эта легкость бытия. Мое возбуждение так уверенно ложится в твою умелую ладонь. Ты играешь на мне, Шуга, когда скользишь ловкими перстами вдоль тяжелеющего члена, наливающегося кровью до упругой головки, когда растираешь по нему густую природную смазку, когда дрожишь от нежных ласк твоих чувствительных сосков, когда разводишь в стороны призывно ноги и шепчешь: «Я готов, пожалуйста, давай скорее». Наша партия — дуэт. Я не позволяю тебе вести, потому что мы все делим пополам, и я распахиваю ворот, и наслаждаюсь гибким белоснежной каплей твоего тела на угольно-чертом холсте халата. Ты скользишь по поверхности рояля, прогибаешься неловко в пояснице, а я веду россыпь поцелует вдоль напрягающегося дрожащего живота, к сахарным бедрам, лаская их дрожащие мышцы изнутри. Мазком широким язык по правому колену. Ты выпускаешь мою плоть из хватки дрожащих рук, подносишь выпачканную вязкую ладонь к лицу и томно слизываешь подтеки густого предэякулянта, и, дьявол, Иисус, как я влюблен в тебя. Я готов вылизать тебя, мое искусство, от этих крошечных пальцев ног до очаровательных небольших ушей, но ты торопишь меня тихими стонами. Ты никогда не кричишь, всегда шепотом просишь поторопиться, смотришь влюбленно и, как всегда, печально, и занавески в гостиной так же мягко покачиваются, как моргают твои длинные ресницы. Это наша ночь. Я заполняю тебя собой спустя минут пятнадцать уверенных внутренних ласк длинными смазанными пальцами, растягивая бархатистые стеночки упругим стволом, и ты цепляешься за мои все еще покрытые золотым халатом плечи, обхватываешь худыми ногами мощные бедра, толчками вгоняющими в тебя мое невиданное возбуждение, подаешься вперед, желая принять больше, сразу и до конца, и черт, как это всегда волнительно, так глубоко находиться в тебе, до невозможного растяжения, до болезненных вздохов. С тобой каждый раз как первый. Ты прикрываешь смиренно глаза и позволяешь теперь мне играть на тебе, как на рояле, и пусть наши партии всегда лиричные и долгие, в конце концов все равно нас ждет взрыв. Ты, справившийся с первой болью и эйфорией удовольствия, отчаянно вскрикиваешь только в конце, вплетаешься в мои угольные волосы, и тогда мое имя наполняет собой тишину комнаты. Ты отчаянно жмешься ко мне, а я зацеловываю влажное тело, ощущая, каким мокрыми мы стали внизу. Ты судорожно сжимаешься, хнычешь от неудобства, но я ласкаю искривленные губы, я все еще в тебе. Глубоко в тебе, и, заглядывая в твои глаза, замутненные отходящим желанием, я вновь шепчу слова любви. Я чувствую, что я внутри навечно. Не в теле, нет. В твоем сердце. Сколько их бьется внутри тебя, Шуга? — Пожалуйста, поцелуй меня снова. Я поцелую тебя еще не один раз сегодня, впитывая каждую твою эмоцию и каждое твое слово. У нас есть время до утра.