Номер двенадцать

На каблуках она почти ломает себе ноги, пока бежит на крышу. Выглядит, как полный придурок, если честно. Наверно, рвет красное платье, либо сейчас пик моды носить первобытные ошметки. Не помнит, как выглядело платье в начале дня. Бежит. Спотыкается. Проводит короткие расчеты у себя в голове и решает потратить время на то, чтобы снять каблуки: один оставить скатываться вниз по лестнице, а другой в руке. Больше способа заехать в лицо у нее все равно нет. Ей нужно было продержаться до 00:00, а сейчас 23:48. Она проебалась. Дверь на крышу открывается с первого раза, но плечо ноет. Ноет про себя по дороге и даже прижимает плечо к шее. Больно, она не привыкла. Где-то за спиной дверь ударяется об стену и на секунду перебивает ветер. Колени косятся в стороны, ее ломает и шатает, как листик на ветру, как разваливающийся манекен, и этому есть оправдание. На сорок шестом этаже дует охренительный ветерок, который срывает с нее все остатки прикрытия: и так слабый макияж, локоны, тошнотворные духи. Ярко красное платье в обтяжку, но каждый свободный его сантиметр как бешеный развивается на ветру и стремится улететь отсюда подальше. Она тоже мечтает оказаться куском платья. Тоже. Крыша — последний вариант, но с нее некуда сигануть. Точнее, только прыгать с нее и можно. Надо было бежать вниз, но черти перекрыли лифт; сорок четыре этажа вниз — долго, а два наверх — явно быстрее, пусть и бессмысленно, как оказалось. Она подбегает к краю, в надежде на внезапный батут или бассейн на балконе ниже, но ничего нет. Одна нога впереди носком уперлась в воздух, а другая осталась чуть сзади, как единственная страховка. Опора. Внизу — маленькие светящиеся огоньки. И двигались они медленно. Легкие уходили в горло, когда она вдохнула. Слишком высоко. Слишком высоко — ее последняя мысль. — Стой, где стоишь, — доносится ей сквозь ветер мужской голос. Догнали. Догадались. Взгляд отпускает все, за что она хотела удержаться. Она выполнила просьбу, не обернувшись. Ей не интересно. Ей не важно, кто отдает приказы. Ей важна лишь ее рука, вдруг выставленная в пустое пространство. Эту тоненькую ручку ветер все же сдувал и девушка прилагала много усилий, чтобы оставить ее в горизонтальном положении. Она стояла там, где стояла, только с вытянутой рукой. Рука сжата в кулак и больше ничего. Больше ничего не стоит между ней и смертью. Она с обеих сторон. — Я сказал не двигаться, — голос уже тише, спокойнее. Он подошел ближе, кто бы он ни был. Она разворачивается в пол оборота, но это ей ничего не дает. У него пистолет и он направлен ей в лицо. Слился с темнотой, потому что одет в черное. Профессионал. Они в семи-восьми метрах друг от друга, но выстрелить он не может. Хотел бы, но сначала — ее рука. — Отдай это мне, — он аккуратно идет ближе, будто бы на каждом шагу может быть зарыта мина, и девушка дергается, но понимает, что некуда. Обращался с ней, как с ребенком, который не отдавал спичку; который не понимает, в каком дерьме увязает. — Я не могу, — лихорадочно выдает она, отбирая самые разумные слова в своем улье и пытаясь убедить его совсем неубедительной интонацией. Ее голос плачет, забивается в угол, дрожит от холода и дичайшего страха, и именно это убеждает его. Именно это и убедило Итана Ханта в чем-то. Хотя бы в том, чтобы задуматься и потерять драгоценное время. Но задуматься и присмотреться стоит, потому что он понимает: она не агент. В ухе звучит голос Лютера, упорно зовущий его имя. Итан, Итан, твою мать, Итан, чтоб тебя…а он расценивает это, как противное жужжание. Дергается. Что-то не так с ней, со всем этим. Он предпочел подумать, чем ответить, и мысленно попросил у напарника прощения. Да, у нее есть задание и да, оно перечит его миссии, но она не агент. У нее нет даже пушки или складного ножика. И она не борется. Не пытается убить. Итан думал секунды две про это ее «не могу». Готов был спросить, не придумав вопрос, но быстро отдергивает себя. Каждая муха могла быть скрытой камерой, а каждый возникающий вопрос — смертельным исходом. Каждый не агент мог быть подставным, а он уже устал терять людей. Физически не так больно, как по бумажкам. Физически — рвется сердце, а иначе его рвет всего изнутри. — Только отдай мне это и я не трону тебя. Обещаю, — он заговаривает ее и приближается, а она впивается животным взглядом в его ноги, но ничего не может сделать. В него летит черный каблук, и Итан уворачивается с самым озадаченным лицом, которое он только делал за годы работы. Если бы не увернулся, клянется, он бы остался без глаза. Теперь точно не понимает. Запутался. Она же тратит время. Тратит, блять, время и он не понимает почему. Коленки выпрямляются, голова с туловищем возвращается в боевое положение, но неуверенно. Итан не уверен. Неужели она не понимает, думает он и переводит взгляд на нее. Неужели ты не понимаешь? Сквозь девичий кулак просачивается медальон. Нарочно выпадает напоказ ему и он застывает, сжимает зубы и смотрит на этот золотой маятник, невинно качающийся на ветру. Золото забирает его взгляд, цепляет за себя тоненькой ниточкой и Итан надеется, что может спастись. Умоляет медальон исчезнуть. Остановиться. Остановись. Упади. С корнями отрывает взгляд и бросает его к наручным часам. Сглатывает. Закрывает глаза и начинает отсчет. Сжимает пистолет крепче и касается указательным пальцем курка. Касается и медленно убирает, словно обжегся, но не хочет подавать виду. Девять — Отпускай. Восемь. Она задыхается, но думает и сдвигает брови. — Разве медальон не нужен вам? Семь — Ты надеялась на то, что нужен? Не нужен. Бросай. Шесть — Он нужен мне. Прости. Пять — Я не знаю, что сказал тебе Эрик, но ты убьешь себя. Поверь мне. Четыре Она ничего не ответила, лишь тяжело мотнула головой в сторону падения. Три — Он сказал не доверять Охотнику, — и смотрят друг другу в глаза, словно оба не знали этого прозвища. Охотником его называли в основном враги или Бенджи, который иногда закатывал глаза и драматично взмахивал руками, приговаривая: «Ну конечно, великий Охотник». Итан не обращал внимания и сейчас не обратил. Пусть мир поет под окном, что хочет. Главное, чтобы стекла не треснули. Он попытался сыграть камень, никак не отреагировать, но девушка пыталась смотреть прямо, спокойно, решительно. Ее приготовили. Дали почитать его биографию в три тома, показали несколько фотографий с камер наблюдений: очернили его и так не яркую жизнь, наверняка. Не получится за несколько секунд расположить девчонку к себе. У Итана нет времени. Она должна его выбросить. По его просчету, она должна выбросить. — Поэтому… Выстрел в воздух. Не в пустое место, а в окружение медальона так, чтобы ее рука дрогнула. Чтобы она на коже почувствовала как пуля режет воздух и точно так же может прорезать ее. Нужно меньше секунды. Да что там, миг. Миг, чтобы она испытала ужас и непонимание, расслабив хватку и вернув руку к телу. Будь она профессионалом, она была бы готова к подобным ситуациям и могла бы вычислить план Итана по глазам. Но она не может. А он может. — Итан, да что там происходит? — Все нормально, — отвечает он Лютеру, инстинктивно дернув головой в сторону. Ее растерянный взгляд летит вниз за медальоном, а потом оглушающий взрыв и она вздрагивает в очередной раз. Какое-то окно пекинского небоскреба было наверняка выбито. Слишком мощный удар. По стеклу, воздуху, ушам, мыслям. Девушка не может сообразить. Не хочет оправдывать Охотника. Ей запретили. Нужно признаться себе, что он мог закончить свои мучения более точным выстрелом, но не стал. Признаться и удалить эту мысль. Оборачивается, чтобы встретиться с его каменным лицом. Итан не спеша опускает пистолет, но не убирает. Пока смотрит на нее, думает. Осторожничает, но не достаточно. Ей сказали не доверять Охотнику. — В твоем кругу доверия не те люди, — кидает, как бесплатный совет. Не уходит. Бесплатного совета недостаточно, он чувствует, но большего не сделает. Все равно не уходит. Вот-вот должен. Как он может упустить пешку Эрика? Не связать, не допросить? Интуиция шепчет ему, что она ничего не знает; что она бесполезная деревянная кукла, а интуиция спасла им жизни минуту назад. Так чего ты стоишь? Подумай еще, Итан и исчезни. Миссия выполнена, но не закончена. Вертолет выскальзывает прямо из-под крыши, будто бы родился после взрыва. Слишком долго думал. Срывается и бежит к вентиляции, как единственному укрытию. Эти коробки его не раз спасали и давали время; он привык прятаться за ними и шмалять по противнику. Облокотился спиной, убрал пистолет, сунул магазин в зубы, достал винтовку, поместил магазин в винтовку, последний щелчок, и он не сразу чувствует плечо рядом с его плечом. Сидит рядом, дышит, как загнанная лань. — Разве это не твои? — Итан снова срывается на крик из-за вертолета и пуль, врезающихся во что попало за его затылком. Она поворачивает голову и прижимается щекой к стене, как он. Незаметно мотает головой, не прерывая взгляда и не переставая держаться за ногу, чуть выше колена. Первым отрывается Итан, посмотрев на ее красную руку. Вцепилась в ногу, сжала ее и стиснула зубы. Молчит. Тихо и отчаянно. Почти спрашивает. У Итана? Кто он такой, чтобы знать их мотивы? Кто он такой, чтобы у него спрашивать? Так мало времени, прежде чем вертушка обогнет их никчемное прикрытие. Когда не понимает она — понимает он, почему думал дольше обычного. Почему предчувствие уцепилось за нее, как за какую-то деталь, может быть и не важную, но которую надо положить в карман. Просто потому что. Ее готовили, но не к крови, не к борьбе, не к жизни. Ее не готовили жить, пищит красным в голове. Он злится и раскидывает все вещи в своем доме, в своей голове, ищет для себя причину, но остается сидеть в бардаке. Он проверит ее потом, клянется себе. Потом. Хорошо. Ладно. Он поддерживает взгляд вместо ответа. Проверяет ее отчаянную готовность сделать что угодно в их невыгодном положении, потому что узнает этот пожар везде. Этот пожар спалил и его убежища. Итан решает стрелять и защищать не только себя, и дает это знать кивком, который, он сам не понял — для чего. Для себя. Для нее тоже. Может, тебе и запретили со мной связываться, но пули летят в нас обоих. — Пригнись. Потому что он слышал, как звук вертушки уходит вправо. Они заходили с ее стороны. Понеслась. Она прячет голову в коленках, накрыв уши ладонями, а на ее макушку практически ложится ствол винтовки. Невыносимые бомбежки, давящие на виски, горло, живот, на порванные нервы несколько тысяч раз, она не агент, все еще дышит ему в шею, и он позволяет этой мысли охладить кожу. Для не-агента — это больше, чем выход из зоны комфорта. Это — выброс в космос без скафандра, где ты не знаешь, что сделать первым делом — превратиться в ледышку и сдохнуть или моментально обуглиться и сдохнуть. Даже глаза от ужаса не закрывались. Хотел или нет, Итан закрывает ее собой по привычке и она пользуется маневром, чтобы поменяться местами. — Бежим насчет три, — он продолжал отстреливаться и ползать вокруг вентиляционной коробки. Железная дверь оказалась в поле зрения раньше. — Три. Если бы он не схватил за локоть, она бы не сообразила, а даже если бы сообразила, не смогла бы бежать из-за ноги. Но он тянул и не позволял волочиться по полу, как мешок с дерьмом. Нога-то болела. Ее не оторвешь. Оторвать бы. Она падает в начале лестницы, а он захлопывает дверь, делая контрольные выстрелы уже без какой-либо надежды на успех. Просто, чтобы чужие пули не долетали. Водитель все еще крутился на вертолете, а автоматчик летел вниз где-то в районе двадцатого этажа. Итан прислоняется спиной к двери и не выпускает из рук винтовку. Держит, как младенца, будто бы через минуту сюда уже могут вломиться. Он по привычке. Он все делает по привычке. Его жизнь — это одна бесконечная машина, которая работает без ошибки. Без ошибки ведь? Или он и есть ошибка в программном сбое? Он бросается на колени перед ней и несколько секунд сидит с разведенными руками, готовыми сделать что угодно. Что-нибудь. И глаза: взгляд бегал из стороны в сторону, он не был уверен. В последние десять минут слишком часто, потому что последние десять минут — чистой воды импровизация. — Вставай, — торопливо выдохнул он и подставил свои плечи ближе. Она закидывает руку, другой пытаясь держаться за кровоточащую рану. Отпускает, не выдерживает. Он выдерживает, держит. За руку на его плече, талию, и тащит их тела вниз по лестнице. Он ни о чем не думал, пока бежал и волок за собой девчонку: только о шагах, времени и жизни, но он всегда думает об этом. Привычка. Плывет, как фоном. Лишь бы успеть сделать все, что должен. Что должен? Он моргает. Лютер и Бенджи в один осуждающий голос что-то говорят, шипят, задают миллион вопросов про миссию, которая все-таки осталась не выполненной. Итан тащит на спине не того человека. Он отдает себе отчет в этом и идет дальше по коридору. Справа и слева — пустые номера, потому что вечеринка этажом ниже. Туалет точно есть. Он есть. Снова закрывает за ними дверь и несколько секунд просто стоит, прислушивается к тишине и мыслям. Ничего. Только капли, падающие из-под крана. У них есть некоторое время, чтобы подумать и бежать. Вертолет наверняка не единственное средство борьбы, которое они притащили на праздник. К ним должны подняться, найти их, перестрелять, и чем быстрее они уйдут отсюда, тем больше способов выжить у них будет. Отлично. И какие варианты отходов? Пока — никакие. Бах, первая пушка, бах вторая, третьим полетел его жилет с гранатами. Она не успевала пересчитывать оружие, которое одно поверх другого ложилось на плитку. Кофту он снимает так же быстро, но не бросает на пол. Один взгляд, чтобы она поняла, и он садится на корточки. Но она не понимает и пытается спрятать ноги куда-то под себя. Он молчит. Поднимает взгляд снова и руку, чтобы она поняла. Поверила. Миссия невыполнима. Она наконец смотрит на его руку с кофтой и кивает. Будь это кто-то другой, Итан бы не стал долго сюсюкаться. А кто другой? Он не знает. Знает только то, что должен быть осторожен именно с этой пулей. Доставать ее — долго, в другой раз. Берет край платья двумя пальцами и тянет наверх, но оно уже слепилось с кровью. Он продолжает медленно тянуть, слушая ее шипение и рваные выдохи. Старался не слушать, фокусируясь на красном пятне. Рукавами он туго перевязывает ногу и несколько раз бросает взгляд вверх, к ее лицу. Ладно. Слишком долго. Поднимается, тяжело выдыхая. Будто бы с облегчением, но нет. Тут же делает шаги в сторону кабинок, будто бы не причастен к спасению возможно ампутированной ноги. — Кто ты? — холодно спрашивает он по привычке, прищурившись оглядывал каждый сантиметр потолка. Если бы девушка не видела, она бы решила, что он говорит сам с собой. Садиться на пол не хочет, зная, как сложно потом будет подниматься. Она крепко держалась за раковины. — Саманта, — тяжело сглатывает и роняет взгляд к плитке. Потом на дверь, стены, кабинки, Охотника. Итан открыл одну из кабинок и упорно разглядывал что-то на потолке, пока она не ответила. — Приятно познакомиться, — он вернулся обратно, склонившись над кучей оружия, — но меня не интересует твое имя, — поднимается, подходит ближе, скептично осматривает с поднятым подбородком. — Кто ты? — растягивает он медленнее и по слогам, как для иностранца. Так и было. В его мире — она еще тот иностранец. Добровольно он бы ни за что не встал напротив потенциального врага, но все же стоит напротив. Не с пушкой в руках. Сам пытается ответить на свой вопрос, забегая вперед, ведь он любит бегать, и выламывает двери, не зная, кто за ними прячется. Ему нужно знать. Он узнает, если уже не знал половины. Саманта не закрывала свою дверь на ключ, но они продолжают стоять на пороге. Комфортное и опасное положение для обеих сторон: у каждого за спиной может быть что угодно: оружие, ключи от дома или ничего. У нее — ничего. У него — оружие. И его кофта на ее ноге. Кто он такой, чтобы стрелять? Кто она такая, чтобы этого не делать? Так кто ты? Это вопрос, без пистолета у виска. Он к такому не привык. Она знала, кто она, до того, как он спросил. Она смотрит ему в глаза и понимает, что забыла. Он оказался прав, даже не выдвигая теорий. Стоит и дает понять, что не сдвинется, пока она не заговорит. Дергает бровями в непонимании почему-то девушка. — Не знаю, — точно так же не двигалась она, позволяя ему, позволяя себе мысленно раствориться. Смотрит в глаза долго, проникая внутрь, дальше и дальше, иди дальше, только дальше его стальных глаз — некуда. Только больно удариться об стену и провести по ней пальцами, пробуя на ощупь. Она не ударяется, а добровольно прислоняется и слушает. Ледяная тишина. Она надеялась, что знает он. — В смысле, она не знает? — вскипятился Бенджи на другом конце. — Ты кого там спасаешь, я не понимаю? — Подожди, Бенджи, — говорит Итан в пустоту и удерживает зрительный контакт, замечая ее смятение. Ей нужно несколько секунд, чтобы понять. — Я многого до сих пор не понимаю, но почему-то все еще работаю с ним, — Лютер. — Я почему-то все еще жив, — где-то Бенджи откинулся на спинку кресла и поджал губы. — Тихо, — сдержанно произносит Итан, подняв указательный палец. Внимание привлекла Саманта, которая вдруг повернула взгляд мимо его лица. Он вынимает маленькую черную точку из уха и замирает, прислушиваясь. Звук спуска воды в туалете невозможно не услышать. Возможно не придать значения. Сэм бы не придала значения. Она еще не знает, сколько ножей в спине можно заметить однажды утром и сколько из них могут оказаться с твоей кухни. Итан медленно оборачивается прежде чем какая-то непредвиденная хрень случится у него за спиной. Он не спускает взгляда с горизонта и так же медленно подбирает пистолет. Слышно только шуршание его штанов и воду, которая продолжала капать из-под крана. Подобная тишина могла оглушить быстрее, чем долбящие выстрелы над головой и из вертолета в десяти метров от тебя. Ее не нужно просить оставаться на месте. Она в одиночку все равно уйти не сможет. Только уползти. Они переглядываются, и Итан идет делать свое дело. Не спеша идет к кабинкам и сворачивает за угол к следующим кабинкам. Все двери закрыты. Пистолет он прижимал к бедру на случай, если подозрения окажутся ложными. Шаг. И еще шаг. Ботинки не было слышно, словно он не касался земли. Шумящий туалет — последняя кабинка. Вода уже наполнялась. Он следит за потолком и отсутствием теней на полу, но все же следит. Последняя кабинка. С по-прежнему шумящей водой за дверью. Дулом пистолета толкает зеленую дверцу. Ничего, кроме сломанного унитаза. Итан напрягает взгляд и осматривает все, что попадалось на глаза. Ничего слишком подозрительного. Только стекающая вода. Но сломан-то унитаз не был. Он обычным шагом возвращается к первой кабинке и остается стоять боком к раковинам. Поворачивает голову. Раковины, запотевшие зеркала, капли воды, гора снаряжения, не Саманта. Саманты не было у раковин, а сама она бы не отошла. Разворачивается всем телом. Пистолет оказывается поднятым на уровень глаз. — Мне нужно, чтобы ты выключил камеры наблюдения в коридоре на сорок пятом. Слышишь? Бенджи. — Убирайся оттуда Итан, — Бенджи для чего-то шипел и осторожничал. — Разбираться с плохими парнями — не часть миссии. Я не могу тебе помочь, — он разводил где-то руки прямо в микрофон. — Почему не можешь? — спокойно, размеренно. Итан шел по выдуманной линии, которая вела через открытую дверь в коридор. — Потому что! — спорил теперь с экраном, а пальцами клацал по клавиатуре. — Эти камеры уже кто-то взломал, я… — он печатает что-то еще, — я-я не могу ничего сделать, тебе нужно уходить. Кто бы это ни был, они знают, что ты здесь. Это не хорошо, Итан, вообще не хорошо. — Понял тебя. Взломай камеры. — Я же сказал! Я… Дверь, ведущая в коридор, открыта ровно настолько, чтобы он смог протиснуться, не создавая лишнего шума. Он не касается ее, на секунду подняв руку с пистолетом к лицу. Влево, право — никого. Подозрительно тихо для человека с простреленной ногой. — Итан, — звучит в три голоса. Три? Лютер, Бенджи… кто третий? Сэм в конце коридора. Согнулась к коленке так, что красную ногу под красным платьем и не заметишь. По-прежнему сжимала зубы, закрывала глаза, испытывала невыносимую боль, он знает это. Но не знает всего. Он сдвигает брови и слегка наклоняет голову. — Надо уходить отсюда, — говорит сквозь стиснутые зубы, не размыкая глаз. — Итан, я отключил камеры, — в ухе. — Мы уйдем, — отвечает он Саманте с замершим выражением лица. — Мы обязательно уйдем, ладно? Отключенные камеры — это хорошая новость. Очень хорошая новость. Он двигает челюстью, не сводя с нее взгляда. Свел к камере в углу коридора. Обратно к девушке. Ждет, когда она посмотрит, хотя бы на секунду. Посмотри же. Он понял, пойми ты. — Подожди, я подойду, — слишком театрально и громко сообщает он. Стоит на месте, потому что Саманта не подняла головы. Секунда есть и Итан ее ловит, чтобы указать на Сэм пальцем. Затем двумя пальцами на свои глаза и снова одним пальцем на то место, где он стоял. Он отходит к стене, четко повторив жесты и добавив еще один. Показал ей рукой, что она должна разговаривать, и начал двигаться в ее направлении, скользя спиной по стене. — Итан, мне, — она начала часто моргать и не смотреть на силуэт, движущийся у стены. Она смотрела в центр коридора: туда, куда он приказал смотреть, — мне страшно. Я не знаю, что происходит, — он снова ловит секунду, которая пролетала в воздухе, чтобы уколоть ее взглядом и вернуть его вперед. — Пожалуйста, — она еле двигала губами, а глаза — вообще стеклянные. У нее заканчивался набор идиотских фраз, которые растягивают секунды, но Итану больше и не нужно. Он стоял у самого края. Недолго. Он выносит двоих парней выстрелами в ногу, которые стояли прямо за углом и держали пистолеты направленными в голову Саманты. Все это время. Конечно. Он знал. Ему нужно выстрелить в еще одного и он стреляет. Один из валяющихся полутрупов поднимается и хватает Итана за шею. Попытался ухватить. Итан перехватывает руку и делает то, что хотели сделать с ним. Теперь ублюдок мычал под давлением его руки. — Как ты узнал? — видимо, последнее, что его интересовало. Итан сжимает шею сильнее и тот хватается обеими руками за его запястье, в попытке ослабить хватку. Если Хант не хочет ослаблять, значит не будет. — Я не говорил ей, как меня зовут. Она знала только прозвище - первая составляющая. Она не могла уйти сама - вторая составляющая. Она не могла добровольно оказаться посреди коридора, стоять на одном месте и просить Итана уйти. Скорее всего, пистолет за углом не давал ей сдвинуться с места. Пистолет ждал, когда наивный Итан Хант прискачет на белом коне спасать Сэм, и тогда, пистолет выстрелит в него - третья составляющая. Отвлекающий маневр с туалетом - явно четвертая, чтобы выловить девушку и убить Итана. Слишком много составляющих для совпадения. Итану обычно хватает двух. Тем более, в его работе не бывает совпадений. Удар рукояткой пистолета по голове и парень валится на пол, когда Итан отпускает. Три лежачих человека, стонущих от боли в ноге уже точно не рванут за ними. Достаточно. Он разворачивается. — Уходим. И они бросаются в бег. Даже если бежать им до первой кабинке в туалете: секунды важны, всегда важны, ведь они уходят. Громче всего бьет по вискам в его голове именно длинная стрелка, которая останавливается только… на секунду. А когда она останавливается — Итан бежит. Бежать, когда стрелка двигалась — казалось глупым и уязвимым занятием. Оно отнимало больше одной секунды. Когда отчаянно не хватает времени, правильнее будет действовать, когда оно стоит, верно? Стрелка стоит, а ты действуешь. Ты выиграл. — Бенджи, проверь, куда ведет вентиляция. Единственное, чего он не понимал до конца — когда запас времени убавляется? Когда именно ты говоришь «раз»? Когда стрелка встает? Или идет. — Ты слышишь? — Я пытаюсь, пытаюсь! Время уходило вместе с ними, ему казалось. Он открыл проход в вентиляцию для них двоих, а время пронеслось туда первым без единого слова, стука. Итан помогает залезть девушке, придерживая ее за все что можно и нельзя. Не до этого. Он ждет, когда ее ступни исчезнут из поля зрения и проход освободится. Встает на унитаз, запрыгивает и быстро оказывается в трубе. — Ты проверил? Он ползет на четвереньках, выглядывая из-за Саманты, чтобы увидеть какую-нибудь развилку или свет в конце туннеля. И он видит ожидаемый перекресток, поднося закрепленный микрофон ближе к губам, будто бы это могло помочь. — Бенджи. В ухе одни помехи и глюченный голос напарника. Итан почти психует, но позволяет себе только сжать губы в линию. Сэм смотрит на него через плечо, потому что сама не решает, куда поворачивать. Доверяет ему? Его решению? Итан показывает направо, и она ползет дальше, изредка издавая странные звуки. Он хотел бы помочь, но уже сделал все, что мог. Остальное — не ее и не его круг доверия. — Куда ведет правая ветка. Слышишь меня? — В…на…пр…й? — Да, на правой. Для чего тебе датчик? — он разговаривал с металлом, по которому полз. Впереди большая решетка, которую можно открыть, он видит. — Я…п…аю…ь. — Пытайся быстрее, мы уже у выхода, — Сэм вновь оборачивается и получает кивок от Итана. Время уходило, и он не хочет потерять лишние секунды на ожидание глюков в ухе. Самое время поменять аппаратуру, которая почему-то не работает в изолированном пространстве. Решетка легко снимается, и девушка бросает ее на пол помещения, в которое они приползли. Его ошибка — он не смотрел больше вперед. — Хотя бы лифты перекройте, — он вылезает вторым, очевидно, обращая все свое внимание на микрофон у губ. — Здесь должно быть слы… Здесь должно было быть что угодно, но не Эрик и его банда. Эрик — по центру, по бокам — ручные псы, которые держали Саманту в наручниках. Это — гостиная. На двери к выходу золотые циферки 313: номер, в котором по их данным должны были поселиться люди Синдиката. Хорошая новость — их данные в кой-то веке оказались верны. Плохая новость — их данные в кой-то веке оказались верны. — Итан! — шепот в его ухе. — Не сворачивай направо. Вы придете в 313, а там живет Синдикат. Итан сканирует лицо каждого присутствующего. — Спасибо, Бенджи, — тихо отвечает Итан. Не узнает никого, кроме Эрика. И Саманты, которую десять минут назад бы не узнал. Но они почти знакомы, секунды ушли и вот они здесь. — Спасибо Бенджи! — Эрик искренне улыбается, изобразив максимально тупой голос, — Не волнуйся. Лифты уже перекрыты, — он все же хлопает в ладоши и начинает покачиваться с пятки на носок. — Так что, мы никуда не уйдем, — он подходит к нему вплотную. Итан смотрит спокойно, не движется. Чувствует дыхание с клубничной жвачкой. — Точнее, я-то уйду, — наигранно задумывается, прислонив палец к губам, — мои люди уйдут. Сэм уйдет. Ах, да! — он нагло кладет руку ему на плечо и со всей силой сжимает. — Спасибо за Сэм. Спасибо, что вернул ее мне. Позволяет трясти себя за плечо и дышать в лицо клубникой. Он смотрит на Саманту, которая все время смотрела на него. Мы здесь единственные живые, да? Все вокруг тебя - давно трупы, поверь мне. Поверь. Продолжай смотреть. Нет, он не боится за себя и за то, что с ним будет. Скорее всего - ничего. Он сбежит. Он знает, как быстро вытащить пистолет у себя на поясе и направить на Эрика, но это тупик. На него направлены еще четыре. Он не спасет себя. Ее - точно, потому что если Эрик решил ее увезти, он увезет. Не убить, нет, он уже понял. По непонятным для него причинам - увезти живой. А решил убить Итана - вряд ли, потому что у них обоих беспроигрышные решения. Кто перевесит на этот раз? Да ему все равно. Они смотрят друг на друга, только Итан ничего не говорит. Не спрашивает, не приказывает. Смотрит, как в последний раз, чтобы смотреть. Выучить, впитать черты лица, запомнить, оставить что-то себе. Он запоминает. Эрику не следовало этого допускать, потому что смотреть ей в глаза - идеальное прикрытие. Эрик не владел временем. Временем владеет тот, кто не пытается его приручить, а Эрик никак не мог насладиться короной на голове. Секунды. Эрик замечает упрямый взгляд Итана в сторону и оборачивается, пытаясь проследить траекторию. Секунды. Он думает, почему они смотрят, и тратит секунды неправильно. Потому Итан потратил их на кольцо, оторванное от дымовой гранаты.