Беда

«О любви мы знаем немного. Любовь — что груша. Она сладкая и имеет определенную форму. Но попробуйте дать определение формы груши!» Лютик, трубадур

Матильда с тревогой ожидала Геральта на выходе из крепости. Одна во двор она не пошла. Её напрягло то, как ведьмак спровадил юную девушку под самым глупым предлогом. Она наворачивала круги и думала, заметил ли Белый Волк её рисунки. Её маленькую тайну, что она так трепетно хранила в своем сердце и в маленьком резном деревянном сундучке. Она накручивала себя всё больше и больше, металась, словно заяц, пойманный в силки. Она отгрызла себе бы уже руку по локть, если бы не голос Геральта, заставивший её вздрогнуть. — Почему ты ещё здесь? — прозвучало сухо, отстраненно, и капелька злобы в этом звучании была словно вишенкой на торте. — Все ждут. Все внутренности девушки будто бы оторвались и упали на пол. Колени задрожали, а дыхание участилось. Она закусила губу, стараясь себя не выдать. Ведьмак, держащий колбу с маслом в руке, целеустремленной походкой направился во двор, оставив Матильду наедине с её страхом. «Он всё узнал! Всё узнал!» — мысленно паниковала она. — Стой! — крикнула она твёрдо и так громко, что, кажется, было слышно от Каэдвена до Темерии. — Пожалуйста, стой. — добавила Матильда чуть тише. Геральт остановился, но головы не повернул. — Ты ведь нашёл их, правда, Геральт? Нашёл? — с беспокойством спросила Матильда, опустив голову так, что её волосы закрывали лицо. — Я должна всё объяснить, наверно? — затараторила девушка. — Геральт, я люблю тебя. Я знаю, ты думаешь, что это глупость, — она махнула рукой и смущенно улыбнувшись, заправила прядь волос за ухо, — ведь я всего лишь ребенок с придурью, но я ведь повзрослею, Геральт. Ещё немного и я повзрослею, и тебе будет позволено что-то чувствовать ко мне, — прошептала она совсем тихо, но даже этот едва слышный шепот казался ей смелым криком, позволившим крыльям на её спине расправиться. В эту секунду она молила всех Богов. Она так хотела быть понятой. Желала с ещё не выветрившейся детской наивностью, что седовласый мужчина, в идеале, повернется к ней и, возможно, с лёгкой улыбкой на устах скажет ей, что всё возможно. Полагала, что самое худшее, что с ней может сейчас случиться, так это то, что Геральт отреагирует так же, как и её Ламберт. Погладит её по голове, высказав то, что она ещё совсем ребенок, и что он слишком стар для неё, что есть мужчины лучше него, и, стоит ей встретить кого-то достойного её, она забудет об этих глупых, противоестественных чувствах и окунётся в пучину настоящего, а главное, взаимного обожания. Даже услышав эти слова, Матильда точно будет знать, что стоит бороться, не бросать попытки занять место в сердце ведьмака, и не важно, сколько времени это может занять, потому как спешить ей некуда. Но то, что она услышала в ответ, было для неё подобно удару в солнечное сплетение. Слова Геральта звучали, как поражение, после которого не хотелось сражаться. — Матильда, для тебя всё так просто, — Геральт неторопливо повернулся лицом к девочке и, прищурившись, улыбнулся. — С чего ты взяла, что я тебя когда-нибудь полюблю? С чего ты взяла, что я не люблю кого-то сейчас? — он не замечал, как её скованные руки трясутся — Откуда ты знаешь, умею ли я любить вообще? Ты вообще ничего об истинной любви между мужчиной и женщиной не знаешь. Не знаешь, какая она бывает. Не знаешь, чем наполнена эта любовь. Матильда, вот тебе совет взрослого человека: Выкинь из головы всё, что родила твоя детская фантазия, поняла? Для твоего же блага. Он, стараясь не обращать внимание на девушку, которая уже не могла сдерживать горячих слез, подошёл к камину, котором тлела гора угольков. Достав из кармана сложенный пергамент, Геральт смял его и, глядя Матильде в глаза, выкинул её любовь в кострище, одним лёгким движением разорвав бьющееся сердце на куски. Пламя сожрало бумагу, а вместе с ней и надежду. Это было предательство. Белый Волк был уверен, что поступил правильно. Жестокий поступок, который вытравит из её затуманенной гормонами головы все глупые фантазии и ошибочные представления о нём, о любви… Но девочка расценивала это именно как предательство. Лучше бы накричал, тумаков надавал, наказал. — Что я могу сказать, — холодно и чётко проговорил Геральт, — не было очарования — не будет и разочарования. Матильда уже не искала оправдания. Не было возможности. Она лишь чувствовала боль. Душераздирающее чувство. Она стояла и чувствовала, как гниёт её душа, гниёт из-под корня, гниёт всё тело. Чувствовала, как горят и превращаются в пепел мечты, желания и воспоминания. Как превращается в пепел и развевается северными ветрами всё, что связывало её с самой собой. Она внезапно ощутила, как объект её обожания своими словами схватил её в тиски, поднял над землей и откинул от себя со всей присущей ему силой так далеко, как только возможно. Мутагены в её организме во сто крат увеличивали ощущение горечи. Матильда смотрела в глаза своего мучителя, не шевелясь. Ей хотелось достать клинок из ножен и вонзить ему в сердце, чтобы он почувствовал, как это больно, но вместо этого она медленно вдохнула полной грудью, вытерла слёзы с полудетского лица и сухо прошептала: — Да и хер с тобой, Геральт, — она ухмыльнулась так по-ламбертски, — ты истинную любовь не узнаешь, даже если об неё споткнешься. Матильда с абсолютно ровной спиной, развернулась с несвойственной ей военной выправкой и неспешно отправилась к себе в комнату. Уже там, будучи в безопасности, она дала волю своему гневу и обиде. Ни одна мышца на лице Геральта не дрогнула, ровно до той поры, пока Матильда не скрылась из виду. Он присел на скамью и, ссутулившись, провел ладонями по своему уставшему лицу. — Это к лучшему, Тиль, — в пустоту проговорил он, — к лучшему… Повернув голову, он посмотрел на жёлтые огоньки, которые пару минут назад поглотили скомканное старое письмо, пахнущее сиренью и крыжовником, от одной, некогда небезразличной ему чародейки. Мечты Матильды всё ещё хранились в кармане его куртки. Почему он решил их сберечь, он не знал и сам.