ПРОЛОГ
В пятнадцатый год правления Жуи Вэня, императора Великой Жуи, клан Мужун* из могущественной северной империи Великая Янь внезапно двинул войска на южные земли и развязал войну между двумя государствами. Испокон веков род Линь, правящая династия Великой Жуи, более ценил кисть и бумагу, нежели меч и щит; поэтому ее слабая армия терпела поражение за поражением и отступала шаг за шагом, пока не достигла крепости, охраняющей Южный перевал — врата в столицу империи. Решающая битва стала неизбежной.Глава 1. В плену
Резко накатывает боль и прогоняет сонное забытье. Открываю глаза и вижу хорошо знакомую потолочную балку. Сбоку, в маленьком окне — небо, разбитое на осколки железными прутьями. Бледными нитями шелка струится свет, но тюремная камера тонет в густом сумраке. Пытаюсь приподняться, но вот незадача: при первом же слабом движении боль когтями раздирает спину. Шиплю сквозь зубы, но в конце концов сдаюсь и бессильно валюсь на заплесневелую рисовую солому. Гляжу в оцепенении на всё ту же балку. Крысы и тараканы так и снуют кругом. Покосившись на них, протяжно вздыхаю и снова закрываю глаза. Когда б не раны, здесь было бы ничуть не хуже, чем в дядюшкином дровяном чулане. Не сказать, что по тюрьме вовсю гуляют сквозняки, только холод всё равно пробирает до костей, так что зуб на зуб не попадает. Одежду кнут давно превратил в жалкие лохмотья, и от гиблой стужи в этой камере смертников не спасает ничего. С трудом поднимаю голову и только теперь замечаю, что всё тело словно покрыто корочкой льда, которая с каждым движением крошится на мельчайшие осколки. Который час, в тюрьме не определить. Судя по солнечным лучам в окне, должно быть, раннее утро. Болит всё тело, с головы до пят. Кажется, что его разорвали на несметное множество кусков, а со спины попросту сняли кожу целиком. Дышать и то приходится через раз, даже легкий вздох отдается в ранах такой болью, что хоть узлом вяжись. Осторожно втягиваю в себя студеный воздух — и замираю. Молча наблюдаю, как утренний свет сочится сквозь решетку, мало-помалу заливает камеру, сыплет золотистыми брызгами в непроглядную тьму, пятнает слепящими бликами стену… Плен мой длится уже дней десять с лишком, и каждый день — допросы, пытки, вот эта сырая темница, где кишат муравьи и прочие твари, холодный подкисший рис на обед да мерзлые ночи без сна. Вдовствующая императрица, ваше величество! Ваши таланты и непревзойденная мудрость, равных коим не сыскать в этом мире, являют собой пример для всей Поднебесной. Вы женщина, но ни в чем не уступаете мужчинам; вы держите в руках судьбы страны и народа; вы — надежная опора трона и правящей династии. Ваш ничтожный слуга питает к вам благоговение, глубокое и бесконечное, как воды Янцзы… Ваше величество прекрасно знаете, что я, Хань Синь, — простой неудачник, кто и успеха не добьется, и всё дело погубит. Так что за блажь на вас нашла — выпихнуть меня в поход с войском Великой Жуи? Да еще всучить звание второго генерала! Блестящее решение! Не успел я потискать победу за задницу, не успел прославиться ратными подвигами и великими деяниями, налетает откуда ни возьмись яньское войско — и вот я уже в плену! Ладно, в плену так в плену… Но я же, как назло, не кто-нибудь, а второй генерал при главнокомандующем Великой Жуи! Яньские командиры обрадовались, словно лучший кусок по дешевке ухватили, что ни день — избивают до полусмерти: подавай им сведения об оборонительных позициях армии Великой Жуи. Дорогая моя вдовствующая императрица, я всего лишь столичный бездельник, и главнокомандующий генерал Чжоу меня даже взглядом не удостоил. Скажите-ка, ваше величество, откуда я могу знать все эти важные да секретные военные сведения? Вот уже десять с лишком дней я в этой тюрьме. Если ваше величество совсем обо мне позабыли, скоро от меня и костей не останется, даже похоронить нечего будет. Все силы уходят на то, чтобы повернуть голову. С трудом разлепляю глаза и вижу, что в коридоре, за крепкой деревянной решеткой, тускло чадит факел, словно измучен так, что не может больше гореть. Усмехаюсь горько: вот и я такой. Еще в раннем детстве остался круглым сиротой, а родичам со стороны матери — ни бабушке, ни дяде — нет до меня дела. Швырнули в эту войну не глядя, как копье в гущу сечи, и вот теперь, после всех пыток, лежу тут едва живой. Ну как может тот, кто лишь на бумаге числится вторым генералом, знать, что там делается на наших оборонительных позициях?.. Так и блуждают рассеянно мои мысли, пока за решеткой не раздаются тяжелые шаги, и тут же появляются двое дюжих тюремщиков. Первый, с бородой и усами, хмурит брови и подходит ближе. Колотит палкой по здоровенному железному замку и рявкает: — Эй, ты, мать твою разэтак, нечего мне тут дохлым прикидываться! Открывай свои пёсьи глаза! Лежу себе на сырой соломе, будто ничего и не слышу. Глаза не открываю, разговаривать с ним совсем неохота, хотя, если начистоту, у меня и сил-то лишних нет, чтобы тратить их на болтовню. Вдруг меня хватают за воротник и вздергивают на ноги. Вот уж не ожидал. Отчаянно вырываюсь, и раны на спине тут же открываются; боль такая, что все мышцы сводит, но я упрямо изображаю презрительную улыбку. — Что, помирать собрался? Так легко не отделаешься, и не мечтай! — Глаза тюремщика смотрят прямо в лицо, пылая праведным гневом. Второй рукой он грубо срывает с моих плеч остатки боевого кафтана и вдруг зловеще ухмыляется: — Наш командующий спрашивает еще раз: будешь ты говорить или нет? Пожимаю плечами и отворачиваюсь — ну и мерзкий запах у него изо рта! — На этот вопрос я уже отвечал, а ваш командующий всё спрашивает и спрашивает. Он, часом, не утомился? Второй тюремщик делает шаг вперед и ухмыляется так же зловеще: — У вас в Великой Жуи говорят: «Мудрый знает, когда отступить, чтоб не опозориться». Сейчас наша Великая Янь бьет вашу Великую Жуи в хвост и в гриву. Наш нынешний император — истинно просвещенный государь, каких мало. За прошлые дела он с тебя не спросит, так о чем тут еще думать? Кое-как растягиваю губы в усмешке: — Есть в Великой Жуи и другая пословица: «Судьба Поднебесной лежит на плечах каждого подданного». Я, Хань Синь, может, и не совершил деяний, которые потрясли небо и всколыхнули землю, но и честь свою псам не скормил. Так что хотите — просто убейте, хотите — на куски режьте, дело ваше. Первый тюремщик, презрительно сплюнув, изволит снизойти до ответа: — Не ценишь ты доброго отношения! Только что прибыла свежая военная сводка: наши передовые отряды уже прорвались за Южный перевал. Как думаешь, сколько понадобится времени, чтоб захватить вашу столицу? Ты вот уперся и готов жизнь отдать за свою Великую Жуи — а толку-то? — Что-то не пойму: если вы уже сумели прорваться за Южный перевал, зачем вам сдались сведения о наших укреплениях на холме у реки Со? — говорю, а сам хитро улыбаюсь, поднимаю взгляд и успеваю заметить, как в глазах тюремщика на миг мелькает растерянность. Еще не закончил фразу, а меня опять грубо вздергивают вверх. От нового приступа боли морщусь и сжимаю зубы, а бородатый тем временем поворачивается ко второму тюремщику: — Этот паршивец скорее сдохнет, чем заговорит, а сюда его высочество старший принц вот-вот нагрянет. И что нам теперь делать? Брови второго резко сходятся на переносице, между ними вырастает холмик. Он переводит взгляд с меня на бородатого и обратно. Вдруг его явно посещает какая-то мысль, и по лицу расплывается довольная улыбка. — Братец, да ты, видать, забыл, — небрежно растягивая слова, говорит он, — нынче же у нас осень, время песчаных бурь. Бородатый замирает на миг, но тут же поворачивается ко мне и хохочет, скаля зубы: — Сынок, тебя тут на днях кнутом угостили, так вот, можешь считать это за легкую закуску. Ты ж у нас герой, верно? Тогда отведай-ка на вкус летучего песку. Не успеваю ничего сообразить, а меня уже вытаскивают из камеры. Колени предательски подгибаются, но, пересилив себя, стискиваю зубы и стараюсь не показывать страха. Послеполуденное светило палит нещадно, выжигая пустыню, — хотя лучи с трудом пронизывают тучи песка, которые взметаются в воздух, заслоняя небо и закрывая солнце. Меня толкают на землю, руки-ноги заковывают в кандалы, а конец цепи крепят к железному столбу. Один из тюремщиков, похлопав меня по макушке, жестоко усмехается и уходит как ни в чем не бывало, ни разу не оглянувшись. Солнечный зной беспрепятственно обрушивается с неба. Тело поджаривается, как кусок мяса на открытом огне, а яркие лучи превращаются в неисчислимые тонкие иглы, безжалостно пронзают беззащитную кожу и входят в плоть. Волна боли накатывает с силой — словно плотину прорвало — и, вспучиваясь, как река в половодье, бурлит и клокочет; кажется, что внутри бьется и бушует яростное жгучее пламя. Пот катится градом, во рту — вкус крови. Погода в пустыне до крайности переменчива. Только что сияло солнце и зной опалял всё живое — и вдруг налетает шквал, ревет и воет песчаная буря, вздымая в небеса тучи пыли. Песчинки и мелкие острые камешки секут и лицо, и тело, скребут по только-только поджившим ранам, словно ножом, причиняя невыразимую никакими словами боль. В горле спеклось, всё тело с головы до пят объято жаром, раны горят и вот-вот откроются снова. Я то впадаю в тяжелое забытье, то опять прихожу в себя. От непрерывной боли чувства постепенно притупляются, а звуки вокруг меня то и дело сливаются в неясный гул. Плавая в дурмане, смеюсь над самим собой. Хань Синь, Хань Синь, бедный ты, бедный... Два десятка лет топчешь землю — и никому ты не нужен, ни у кого за тебя душа не болит. Вот помрешь здесь, бросят твой труп в этой дикой пустыне, где кругом — ни души; никто не подготовит тело к погребению, никто не станет бодрствовать у гроба. Ваше величество вдовствующая императрица, не тревожьтесь! Хотя именно вы бросили меня в гущу сражения, я не собираюсь преследовать вас после того, как умру. Можете спать спокойно, и пусть годы ваши будут долгими, здоровье — крепким, внуки — многочисленными… Дядюшка, хотя вы не слишком-то меня любили, но и не особенно тиранили — правда, бывало, запирали в тесном дровяном чулане, но на остальное жаловаться грех. И вы тоже не тревожьтесь: ваш племянник, сын родной сестры, вовсе не намерен допекать вас после смерти. С легким сердцем продолжайте служить министром чинов… Двоюродный брат… Всё тело мгновенно костенеет от холода. Вздрагиваю, открываю глаза и обнаруживаю, что промок до последней нитки. Не понимая, что происходит, оглядываюсь вокруг — и тут прямо с неба обрушивается еще один водопад. Вода ледяная, и меня бьет дрожь; с трудом разлепляю спекшиеся губы, запрокидываю голову и успеваю перехватить пару глотков, а заодно утереть лицо. Понемногу возвращаются чувства, силы прибывают. Медленно выдыхаю. Что это сейчас было? Какая-то добрая душа на пороге смерти напоила меня небесным нектаром и вернула к жизни. — Говорите, это и есть второй генерал Великой Жуи? — раздается откуда-то сверху холодный бесстрастный голос. Медленно поднимаю голову — и встречаю леденящий взгляд черных глаз. _____ *Автор, конечно, не придерживается строгих исторических рамок, но мужуны в Древнем Китае действительно существовали. Это древнемонгольское кочевое племя, входившее в состав Сяньбийского государства кочевников и обитавшее на юго-востоке Монголии. Мужуны отделились от сяньби и в начале IV века вторглись на китайские земли, завоевав их северо-восточную часть. В 337 году н.э. Мужун Хуан провозгласил государство Ранняя Янь. Это было в так называемую эпоху «Шестнадцати царств пяти варварских народов», возникших в IV веке — первой половине V века на территории Северного Китая. Что же касается Жуи, то такой империи в истории Китая не существовало, ни великой, ни какой-либо еще.