Там, за холодными песками

      Передо мной стоит молодой мужчина с решительным и смелым лицом с резкими чертами и длинными бровями вразлет, из-под которых сверкают живые проницательные глаза. Тонкие губы крепко сжаты, словно в задумчивости, а взгляд выдает ясный и острый ум. Сквозь холодную сдержанность пробивается яростная и непреклонная сила. На плечах его — тяжелый доспех из посеребренных пластин, на нагруднике — позолоченный орнамент, среди которого раскинул крылья парящий орел.       Признаю, сам я выгляжу не ахти: спутанные волосы, порванная в клочья одежда, чумазый с головы до пят. А этот молодец весь такой свежий да блестящий, властный да заносчивый. Сходу дает мне три очка вперед. Несмотря на боль, такую сильную, будто ножом в костях ковыряют, собираю остатки сил, чтобы приподняться. Заодно — шлеп-шлеп! — отряхиваю пыль и песок, а потом смотрю на него с вызовом: уступать я не намерен, пусть не надеется.       Он прищуривает глаза, на лице появляется жесткая улыбка. Изгибает брови:       — Хань Синь?       Ну вот, сразу видно отпрыска славного императорского рода! Только послушайте: с его губ сорвались всего два простых слова, но он произнес их с такой внутренней силой, какую встретишь лишь у представителей монаршего дома — властно, но спокойно, благожелательно, но твердо. Совсем как мой двоюродный брат-император — точнее сказать, двоюродный дядя-император, хотя он и старше меня на каких-то пару лет. Этих двоих будто из одной формы отливали. В правящих семьях благородные манеры полируются, оттачиваются до совершенства и шлифуются с раннего детства; полная достоинства осанка, утонченность и изящество — словно искусная резьба по человеческой душе…       Опять мысли разбегаются неведомо куда. Прихожу в себя и обнаруживаю, что его высочеству старшему принцу выдержка не изменила: пока я плаваю в своих фантазиях, он с редкостным терпением и вежеством ожидает ответа. Закрадываются сомнения: неужели это он только что велел окатить меня ледяной водой?       — Молчишь? Видимо, придется счесть это знаком согласия.       Его острый взгляд, кажется, пронзает меня насквозь. Принц слегка наклоняется и задает новый вопрос:       — И как тебе на вкус песчаная буря? Невелико удовольствие, а?       Пользуясь возможностью, опираюсь на столб и слегка прищуриваю глаза, чтобы защитить их от летящего песка. Строить из себя героя, который с презрением смотрит в лицо смерти, просто лень.       — Вкус блюда не оценишь, пока сам не попробуешь, — отвечаю. — Не желаете присоединиться?       Должно быть, лицо у меня сейчас очень выразительное — тут же замечаю, как у яньского принца на висках вздуваются жилы. Похоже, у него всё так и чешется меня поколотить, однако безупречное воспитание явно заставляет его держать себя в руках.       — И это — внучатый племянник вдовствующей императрицы Великой Жуи? Что же с ним стало? Какое печальное зрелище! — холодно усмехается он.       Я польщен неожиданной милостью до дрожи в коленках.       — Ты же просто позор рода Хань, — добавляет принц.       Отбрасываю волосы с лица и стараюсь проморгаться.       — На поле битвы меч разит вслепую. Пусть я внучатый племянник вдовствующей императрицы Хань, а ты — старший сын императора Великой Янь, всем нам дорога к Янь-вану* в загробный мир. Скажешь, нет?       Глаза его сверкают — судя по всему, от затаенного гнева.       — Хань Синь у нас поистине и храбр, и умен.       — Я недостоин столь высокой похвалы, — отвечаю с учтивой улыбкой.       Не уверен, достаточно ли искренняя признательность написана на моем лице. Между прочим, плести словесную вязь — или, как говорят, грызть иероглифы и жевать слова — работенка не из простых.       Он выпрямляется, продолжая улыбаться, но постепенно улыбка становится всё мрачнее.       — Другие люди держат нож и кухонную доску, а ты на этой доске — лишь кусок мяса. Можешь блистать тут красноречием, сколько угодно, но неужели тебе всё равно — жить или умереть?       Сердце ухает в темную пропасть. Конечно, я не просветленный монах, и мне отнюдь не безразлично — жить или умереть. Но, хотя я и не рвался по собственной воле на поля сражений, сейчас я представляю здесь лицо Великой Жуи, моей страны.       Поднимаю голову, смотрю ему прямо в глаза и улыбаюсь:       — Разумеется, я боюсь смерти, однако, пока ты не добудешь сведения о наших укреплениях на холме у реки Со, она мне не грозит.       Его рука резко дергается, а затем медленно сжимается в кулак. Холодная усмешка застывает на губах.       — С тех пор как началась война, — продолжаю, — вы только и делали, что бряцали оружием да похвалялись своим превосходством. А теперь уперлись в эти укрепления, и ни с места. Поэтому от меня еще есть толк, верно?       Он прищуривает глаза и посылает в меня убийственный взгляд, как стрелу. Именно так голодный волк смотрит на свою добычу.       Народ Великой Янь исстари славится мужеством и воинственным духом. И знать, и чиновники, и простолюдины всегда были искусными наездниками и лучниками. Плодородные земли Великой Жуи простираются на сотни тысяч ли, подданным ее несть числа, в армии — сотни тысяч воинов. И эта огромная страна допустила, чтобы войско врага подошло к самым вратам в столицу! Подобного врага поистине не стоит недооценивать.       Стать солдатом такой страны, столкнуться лицом к лицу с таким противником — вот уж где, твою бабушку, лицо потеряешь и позору не оберешься!       Губы старшего принца между тем кривятся в презрительной усмешке:       — Есть мудрое изречение: «Знай противника и знай себя, и ты будешь непобедим»**. Я, Мужун Юй, много лет успешно использую эту стратегию не только в бою, но и при допросе пленных. — Он неторопливо прохаживается туда-сюда и, не глядя на меня, вещает: — Хань Синь, внучатый племянник вдовствующей императрицы из рода Хань; еще в детстве остался круглым сиротой; воспитывался министром из рода Хань; к жизни относится легкомысленно, к старшим — непочтительно; известный на всю столицу богатенький бездельник и гуляка, таких еще называют «шелковые штаны». Второй генерал Хань, поправьте меня, если я ошибаюсь.       Я цепенею, в груди разливается холод. Чтобы раздобыть обо мне столь подробные сведения, надо иметь хороших осведомителей, вхожих в самый ближний круг. Мысли путаются, душа не на месте, но я не собираюсь выказывать слабость и малодушие перед лицом этого человека.       — Забавно: армия Великой Жуи улепетывает так быстро, что нам всё никак не удавалось захватить в плен ни одного военачальника высокого ранга. — Мужун Юй поворачивается и глядит на меня в упор. — Выходит, для вашего войска сгодились даже такие «шелковые штаны». И с подобными защитниками Великая Жуи еще не пала? Что за чудеса творятся в Поднебесной!       За спиной своего принца собрались все командиры яньской армии в боевых доспехах, они покатываются со смеху — ха-ха-ха! — и бросают на меня презрительные взгляды. Гнев ударяет мне в голову, но я сначала делаю глубокий вдох и только потом резко поднимаю глаза.       — Отлично, меня вы схватили. Будем считать, бедняга Хань Синь за восемь поколений всю неудачу собрал. Видно, вы только и способны, что ловить таких высокородных бездельников, как я. Что же тогда можно сказать о вашей яньской армии? Похоже, никуда она не годится. Если такие вояки вдруг сумеют покорить Великую Жуи, тогда уж точно люди станут говорить: «Что за чудеса творятся в Поднебесной!»       Не успеваю закончить, как — фс-с! — раздается свист, и узкая темная полоса рассекает воздух. Не задумываясь, вскидываю руки, закрываю ими голову — и тотчас получаю жгучий удар. Кожа на руках лопается, вниз медленно течет густая теплая жидкость.       Стискиваю зубы и отворачиваю лицо: ни криков, ни мольбы о пощаде они от меня не услышат.       Удары плети хлещут, как струи ливня. Потом, словно издалека, доносится ледяной голос яньского принца:       — Довольно! Убить его всегда успеется.       Опускаю руки — и тут же всё тело сводит от боли. Скрипя зубами и корчась, поднимаю взгляд на Мужун Юя.       — Не ожидал, что у такого смазливого юнца еще остались в запасе крупицы стойкости. — Он берет у стражника плеть, присаживается рядом на корточки и рукоятью приподнимает мой подбородок. Смеривает взглядом с головы до ног, потом еще раз, и еще. — Говорят, Великая Жуи — страна дивных красавиц, но, на мой взгляд, юноши там тоже весьма недурны собой.       Гнев мой не гаснет, а, напротив, разгорается еще сильнее.       Вашу мать, просто ненавижу, когда меня сравнивают с женщиной!       Этот облик достался мне от родителей, я ни о чем таком не просил — да и вообще, теперь я уже взрослый мужчина!       Какой-то верзила за спиной принца чешет подбородок и посмеивается:       — Ваше высочество, я слыхал, в Великой Жуи любовные игры между мужчинами в большой чести. Кто знает — может, их главнокомандующий по-тихому приспособил для чего полезного эту дырку под названием «второй генерал»?       Окрестности оглашает громовой взрыв хохота, все физиономии расплываются в похабных ухмылочках.       Меня начинает мутить, и я прижимаю руки к животу.       Вдруг Мужун Юй презрительно фыркает:       — Вы, болваны! Сколько вас уже колотит главнокомандующий Чжоу Чжэньлуань, а вам всё мало? Сколько дней уже пытаетесь захватить укрепления у реки Со? Только и можете, что перед пленными выхваляться да языками трепать!       Хоть он и улыбается, но в голосе слышна сдержанная ярость. Яньские командиры один за другим затихают и меняются в лице.       Мужун Юй тоже замолкает, но потом усмехается снова:       — Хань Синь, ты всё упорствуешь в своих заблуждениях. Что ж, тогда я составлю тебе компанию, чтобы насладиться игрой сполна. Посмотрим, как долго сумеет продержаться тело этакого гордеца.       На пустыню опускается вечер. Стоит такой собачий холод, что капельки воды мгновенно превращаются в лед. Студеный воздух окутывает со всех сторон и, кажется, проникает до самых костей. Целый день меня подвергают разнообразнейшим пыткам, а на закате по приказу Мужун Юя снова вышвыривают под открытое небо и оставляют на растерзание лютому ветру.       С неба льется мертвенный лунный свет. Руки и ноги давно занемели от холода, раны воспалились и сочатся гноем. Только чистое упрямство еще поддерживает во мне жизнь.       Закрываю глаза, и на меня снова обрушивается темнота камеры пыток. Всё кругом плывет, словно в тумане, только яркое открытое пламя пышет жаром чуть ли не в самое лицо. Палач управляется с плетью мастерски: каждый удар ложится безжалостно и точно, ни разу не попадая по одному и тому же месту. Выделанная кожа со свистом режет воздух, удары эхом отдаются в камере, и в конце концов моя спина, кажется, превращается в сплошное кровавое месиво.       Неужели меня собираются забить до смерти?       Облизываю губы и только тогда понимаю, что они искусаны в кровь. Сердце колотится так часто, что едва не выскакивает из груди.       Слова Мужун Юя всё еще отдаются в ушах:       — Ныне Великую Жуи захватили в свои руки лукавые министры и продажные сановники. Хотя император Жуи Вэнь уже достиг совершеннолетия и принял бразды правления, властью он по-прежнему не обладает. В государстве царит полный беспорядок. Чиновники только и делают, что набивают карманы, генералы замышляют бунт, а поля сражений усеивают мертвые тела простых солдат. Ты что, всерьез полагаешь, что твоя так называемая верность может спасти империю, которая настолько прогнила, что вот-вот рухнет?       Лежа на холодном песке, трясусь от бессильного смеха. Конечно, я понимаю: эпоха расцвета Великой Жуи безвозвратно миновала. Понимаю, что я всего лишь богатенький бездельник, «шелковые штаны». Но при этом я солдат Великой Жуи и, пока не протянул ноги, останусь верным своей стране до конца.       Южный перевал — врата в столицу. Стоит врагу прорваться через них, и тяжелая конница Великой Янь помчится во весь опор, беспрепятственно попирая реки и горы Великой Жуи. Ну а холм у реки Со — последний рубеж обороны Южного перевала.       Если уж мне, Хань Синю, суждено умереть, я встречу смерть честным и достойным человеком. Я не собираюсь увиваться, как муха, и пресмыкаться, как собака, лишь бы спасти свою шкуру!       Правда, боюсь, моя «так называемая верность» в глазах других — просто несусветная чушь.       Снова беззвучно смеюсь и в компании порывистого ледяного ветра, от которого промерзают кости и немеет всё тело, медленно проваливаюсь в сон.       Не знаю, как долго я проспал. Резко открываю глаза, прямо в них бьет ослепительно яркий свет. Пытаюсь сесть и выпрямиться, но всё тело охватывает такая боль, словно оно сейчас развалится на куски. Солнце блещет высоко в небе и палит нещадно. От нагретой земли поднимается пар, при каждом вдохе раскаленный воздух проникает в легкие, во рту давно пересохло, язык прилип к гортани. От жара раны запеклись, и, кажется, слышно, как с тихим треском лопаются корки и из-под них медленно сочатся капельки крови. Сам не знаю, может, я уже и умер: в голове темно и пусто, даже мыслей почти не осталось. И тут неистовый порыв ветра швыряет в меня обжигающий песок и камешки, словно задумал содрать последние остатки кожи.       Мужун Юй, ты, ублюдок! Хочешь убить — возьми меч да убей одним ударом; дыра, конечно, останется, но небольшая.*** Как же воротит с этих игр, когда тебя медленно превращают в дохлую тушку! Мужун Юй, и что у тебя за наклонности такие нездоровые? Если уж на то пошло, говорят, у тех, кому нравится мучить других людей, скорее всего, беда с головой. С виду — такой весь высокоблагородный императорский сынок, а на деле — вконец ущербный мозгами…       Во рту всё спеклось от жара, а тело горит так, словно под ним костер развели. Сам собой вырывается стон:       — Воды…       — Надо же! — А вот и он, явился откуда ни возьмись и уже тут как тут. — Оказывается, верноподданным тоже нужна вода!       Оказывается, императорские отпрыски тоже мастера язвить. Возмущенно закатываю глаза: как же он бесит!       Понятное дело, вода всем нужна, неужто этот Мужун Юй не знает таких простых истин? Хм, видно, он и впрямь в уме повредился, раз уж забывает то, что каждому младенцу известно…       — Хочешь пить?       Руки подносят к моему лицу чашку с чистой прозрачной водой, в которой играют слепящие солнечные блики. Ух ты! Я-то думал, там моча или еще какая гадость. Оказывается, императорское высочество не так уж поднаторел в тонкостях изощренного мучительства…       В душе проклинаю сам себя, но руки помимо воли тянутся вперед. С трудом приподнимаюсь и ползу из последних сил. Еще немного — и кончики пальцев коснутся чашки… нет, не дотянуться, никак...       Поднимаю голову и вижу, что рот Мужун Юя кривится в ухмылке. Рука с чашкой едва заметно отодвигается.       Ты… Ты... Как я сразу не понял, что ты играешь со мной, точно кот с мышью?! Сытый кот: добычу съесть не спешит, хочет позабавиться, прежде чем вонзить когти…       Делаю внезапный рывок вперед — но Мужун Юй уклоняется в сторону, а чашка с водой отодвигается всё дальше и дальше. Я же утыкаюсь носом в землю и набираю целый рот песка.       Яньский принц нарочито кривит губы, подходит ближе и сетует:       — Как жаль, как жаль, такая вкусная вода… Свежая, только что из оазиса…       Он неторопливо наклоняет чашку, и тонкая струйка льется через край. Прямо перед моими глазами сверкающий водопад описывает изящную дугу, и раскаленный песок в мгновение ока поглощает его без следа.       Медленно поднимаю глаза и встречаю полный злорадства взгляд.       Так я и знал: в его сердце нет места состраданию!       Подарил надежду — и тут же собственноручно отнял… Да еще заставил смотреть, как она на глазах утекает в песок…       Всё-таки императорские отпрыски знают толк в изощренном мучительстве и весьма искусны в пытках не только для тела, но и для сердца.       На миг возникает неистовое желание задушить его голыми руками — и пусть бы император Великой Янь возрыдал над телом любимого сыночка!       Тише, тише, Хань Синь! Не поддавайся безрассудным порывам, не радуй злых духов. Ты — лишь кусок мяса на кухонной доске. Терпи, Хань Синь, ты же все двадцать лет этим занимался, ничего, потерпишь еще немного!       Отворачиваюсь и закрываю глаза — словно его и вовсе тут нет.       Этот Мужун Юй отлично бы поладил с моими двоюродными братцами, дядиными сыновьями. Вот уж одного поля ягоды: чем больше показываешь, что их насмешки тебя задевают, тем сильнее они входят в раж, а если не обращать на них внимания, то скоро сами отстанут.       Тень на миг закрывает солнце. Мужун Юй снова берет плеть, посеребренной рукоятью приподнимает мой подбородок и вынуждает смотреть в свои черные, как уголья, глаза.       Твою мать, как же это бесит! Чувствую себя женщиной, с которой откровенно заигрывают.       По этой его манере сразу понимаю, что для Мужун Юя такое дело — привычное. Настоящий щеголь и повеса, он, конечно же, только и знает, что целыми днями шататься по веселым домам, напиваться да развратничать в объятиях куртизанок!       — Второй генерал Хань! — Он тихонько посмеивается, сдержанно и непринужденно. — Я всегда считал мужчин Великой Жуи людьми никчемными. Но ты сумел выдержать и жестокие удары кнута, и песчаную бурю, и палящее солнце пустыни. И ты всё еще жив. Это произвело на меня впечатление.       Бросаю на него безразличный взгляд, а точнее, в очередной раз презрительно закатываю глаза.       — Однако, пусть у тебя и несгибаемый характер, без воды ты не проживешь, — продолжает Мужун Юй. — Подумать только: такой красивый юноша под безжалостными лучами солнца скоро превратится в иссохшую мумию. Не слишком-то привлекательное зрелище, верно?       Он сидит передо мной на корточках, слегка приподняв свои длинные брови. Пыльная мгла перед моими глазами наконец-то рассеивается без следа.       — Молодой господин Хань, вы с вашей красой, подобной дивному цветку и драгоценному нефриту, станете в будущем очаровательным бойким призраком, неужели вы так хотите превратиться в мстительного злого духа?       Видя эту его невозмутимую улыбочку, чувствую, как по всему телу бегают мурашки. Иссохший труп посреди пустыни, черный, словно обугленный… бр-р, мерзость…       Я, такой молодой и талантливый, такой живой и обаятельный, изящный, словно яшмовое дерево на ветру, всеобщий любимец, красивый, как цветок на лугу, вольный, как птица в небе, в самом расцвете юности, полный сил и надежд — как я могу превратиться в черный, сморщенный, уродливый труп?!       — Впрочем, я искренне восхищаюсь твоим мужеством, — продолжает Мужун Юй, — а поскольку обычаи Великой Янь предписывают оказывать уважение врагу…       — Слушай, — прерываю я его, — если ты мужчина, окажи мне милость, и давай покончим с этим. Хватит уже пустой болтовни и глупых восторгов, а то я начинаю сомневаться, мужчина ли ты.       Он только пожимает плечами и поднимает мой подбородок еще выше.       — Что ж, ладно. Вот как мы в Великой Янь поступаем с непокорными пленниками. Для них у нас есть два способа казни. Во-первых, привязать за руки, ноги и шею к пяти лошадям и разорвать на куски. — Он внезапно наклоняется ко мне ближе, и я чувствую на щеке его горячее дыхание. — Во-вторых, привязать к одной лошади и пустить ее галопом по пустыне… Второй генерал Хань, как ты думаешь, долго ли выдержат твоя тонкая кожа и нежное тело? После такой казни… боюсь, вид у тебя будет пострашней, чем у мумии.       С трудом выдавливаю из себя улыбку:       — Ваше высочество, значит, у меня есть выбор? Если так, из двух способов меня не привлекает ни тот, ни другой. В первом случае тело будет разорвано на части и я умру; во втором случае тело будет обезображено до неузнаваемости и на мне живого места не останется. В любом случае моя неотразимая внешность будет безнадежно испорчена.       Он замирает на мгновение, а я, собрав все силы, хватаю его за грудки. Поднимаю голову и презрительно смеюсь:       — Мужун Юй, я — мужчина и, мало того, я — воин. Сделай милость, подари мне один быстрый удар меча!       Всё его тело каменеет, застывает, только бешено вздымается грудь, а лицо становится бледным как смерть. Рукоять хлыста на моем подбородке мелко дрожит. Я отчаянно цепляюсь за его воротник, чтобы не показать свою слабость.       В полной тишине он сверлит меня взглядом, а солнце продолжает палить с неистовой силой. Время идет, но никто из нас не желает уступать. Наконец он говорит:       — Хань Синь, никак не могу понять: почему ты такой упрямый? Какую награду принесет тебе твоя стойкость? Ты в плену уже много дней, ты внучатый племянник вдовствующей императрицы Хань, ты родственник императора. Но что-то не видно, чтобы кто-нибудь из Великой Жуи пришел тебе на помощь или хотя бы выкуп предложил. Зачем же так непреклонно стоять на своем?       Сердце мое сжимается в тоске, а хватка на вороте Мужун Юя невольно слабеет.       Хотя вдовствующая императрица приходится мне двоюродной бабушкой, теткой моего отца, она всегда относилась ко мне с прохладцей. Уже давно я понял, что совершенно ей безразличен, она лишний раз на меня даже не взглянет. Дядя — тот человек более прямой и никогда не преминет напомнить, что я живу под его крышей из милости. И последний слуга в его доме не постесняется громко выбранить меня…       Поэтому даже в холодный день я предпочту оказаться на улице, чем в негостеприимном особняке министра чинов. Гораздо веселее водить компанию с кем попало, шуметь и скандалить — в ответ на чужие оскорбления всегда можно пренебрежительно закатить глаза и не принимать их близко к сердцу…       И так я пустился во все тяжкие, затевал драки, ошивался среди столичного сброда, а потом в одиночестве жался в каком-нибудь укромном уголке и зализывал раны. И со временем дурная слава о Хань Сине, гуляке и бездельнике, разнеслась по всей столице…       Как бездарно потеряны двадцать лет моей жизни, просто смешно…       Одни меня не замечали, другие презирали, так что я давно и крепко выучил важный урок: никому не доверять, ничего не бояться, никогда не просить. А самое главное — научился выживать… Да, выживать нужно уметь, невзирая ни на что…       Но теперь…       Мужун Юй пристально смотрит на меня, и я вижу, как в его блестящих глазах сменяют друг друга какие-то смутные неуловимые чувства. Вдруг замечаю нечто похожее на жалость.       Нет, жалость мне не нужна, а потому надменно усмехаюсь:       — Мужун Юй, хватит попусту тратить слова! Хочешь убить — убей!       Темные глаза загадочно сверкают на ярком солнце.       — Стоит лишь сообщить нам то, что тебе известно, и, ручаюсь, наша Великая Янь предложит тебе намного больше, чем твоя Великая Жуи. Всё, что только может пожелать мужчина.       Я поднимаю голову и с равнодушной улыбкой уточняю:       — Деньги, красивых женщин, власть, почет и должность чиновника?       Он кивает, а я качаю головой, опускаю взгляд и улыбаюсь невесело:       — Ничего этого мне не нужно. Я всегда мечтал прожить жизнь простолюдина, странствовать по горам и рекам, встречать закаты в северной пустыне, смотреть сквозь пелену дождя на далеком юге, с улыбкой обнимать ветер и ловить в ладони лунный свет, впитывать дыхание природы, любить красивую женщину и растить детей. Я не ищу богатства и власти — лишь покоя.       Он долго молчит, а потом озадаченно бормочет:       — Странно слышать такие речи от того, кто с детства рос в роскоши и почете.       Безнадежно вздыхаю.       Мужун ты, Мужун! Ну кто тебе сказал, что я с детства рос в роскоши и почете? Все мои двадцать лет роскоши и почета — не более чем яркие дорогие одежды, чтобы покрасоваться перед людьми. А скинешь их — и на теле останется только жалкое отрепье. Такие как ты, кто на самом деле вырос в роскоши и почете, не видят дальше собственного носа, зато всегда считают себя правыми.       Разжимаю пальцы на его вороте и смеюсь:       — Ваше высочество, раз уж мы оба — воины, сделайте мне маленькое одолжение. А я в ответ замолвлю за вас словечко Янь-вану.       В мгновение ока выхватываю у него из-за пояса меч. Солнечный луч, скользнув по острому стальному лезвию, бьет прямо в глаза.       И я приставляю клинок к своей шее. _____ * Янь-ван («князь») - в китайской мифологии владыка подземного мира (или ада). Каждая из десяти палат ада имеет своего главу, но наиболее влиятельный и известный среди них - начальник пятой палаты Янь-ван. Видимо, особое отношение к нему вызвано тем, что именно в пятой палате грешники отбывают наказание за наиболее обычные, распространенные грехи. Но на Сатану Янь-ван не слишком-то похож. Скорее он настоящий китайский бюрократ: в его подчинении находятся чиновники, стражники-бесы и их князья, а также главы различных управ загробного мира и, конечно, судьи, среди которых наибольшей известностью пользуется справедливый судья Бао-гун. Реальный прототип Бао-гуна — сановник по имени Бао Чжан — прославился расследованием запутанных преступлений и своей неподкупностью. Он наказывал всех невзирая на лица и даже на родство с императором. Существует пословица: «Взяткой не подкупишь только Янь-вана и почтенного Бао». **«Знай противника и знай себя, и ты будешь непобедим» - известная цитата из «Искусства войны» Сунь-цзы, гл.3. А вот ее продолжение: «Поэтому и говорится: если знаешь его и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение». ***Китайцы считают, что недостойно каким-либо образом портить тело, которое досталось от родителей - в этом состоит неуважение к предкам. Поэтому всякие шрамы и увечья вызывают у них негодование и отвращение. Кроме того, они глубоко убеждены, что на тот свет попадут в том же виде, в каком их тело оказалось в момент смерти. Именно поэтому для них казнь через повешение, скажем, предпочтительнее отсечения головы. Хотя повешение гораздо мучительнее и дольше, но при этом тело остается целым, а кому охота по загробному миру без головы гулять? Вот и Хань Синю не очень-то нравится перспектива получить дыру от меча, но всё же такая рана - небольшая, поэтому - еще куда ни шло. А вот варианты казней, предложенных Мужун Юем чуть позже, ему понравятся гораздо меньше.