Ребеллион

Урания редко покидала резиденцию, однако эти древние стены никогда не казались ей тюрьмой, разве что крепостью, единственной защитой от мира, что так навязчиво зазывал своей бескрайностью. Граница, строго подчеркнутая линией деревьев: с детства ей было страшно уходить дальше золотых полей, принадлежащих ее семье. Какое-то время она даже полагала, что ей вовсе не любопытно, что смирение поглотило ее чувства целиком; однако страх и трепет, блуждающие по венам, отрицали любое оправдание. Как в тех книгах, укутанных в приятный на ощупь переплет, госпожа Мезофольде была очарована, безутешно влюблена в призрак своей запретной мечты. Странник, которого дедушка согласился приютить, нисколько не напоминал ей ни одного человека, приходящего в резиденцию их семьи по тем или иным делам. Как там слово, экзотика? Он совсем не говорил на их языке, а его облик не соответствовал ни одной знакомой Урании традиции. Носил длинные почти до пола волосы, собранные в косу, такие черные; девушка не была уверена в том, что где-то еще бывают такие красные глаза. Вызывающие сочетания молодости и непостоянного характера — порой парень требовал к себе внимания больше, чем отныне покойный отцовский попугай. Урания стояла в дверях библиотеки, скромно наблюдая за тем, как Джудал читал книгу, покачиваясь на стуле, словно мальчишка. Прошло целых полгода с тех пор, как он смог поведать свою историю — неясную, так как, похоже, потерял память в тот самый момент, как оказался здесь. Листая запыленные страницы, парень пытался найти хоть что-то, пусть сама Урания и не понимала, что в этих книгах вообще можно найти. Обычно Джудал выглядел сосредоточенным и будто огорченным чем-то, но сейчас по любопытной и неизвестной девушке причине насмешливо улыбался. — Так и не вспомнили? — спросила она неловко, и парень обернулся, а улыбка все не сходила с его уст. — Похоже, что это бесполезная трата времени, — сказал он будто в отчаянии, но ни один элемент его мимики не выдал беспокойства. Тосковал ли он? Первое время казалось, что да, словно его лишили чего-то очень важного. И если это что-то по-прежнему тревожило чужестранца, то заметить это в блеске его глаз и расслабленной небрежной осанке едва ли было возможно. — Книги помогают вам лучше разговаривать. Джудал недовольно закатил глаза, выпрямляясь и закидывая локоть на спинку стула. — Ваш язык отвратителен. Мне ни в жизнь не произнести это правильно. — Вы ставите ударения, как вам угодно. Протестующее хмыканье, а затем недолгое молчание, в минуту которого Урания замечает знакомый переплет среди стопки старых книг. «Тысяча и одна ночь» — сказки о Востоке, наполненные той трогательной мудростью чужих земель, к которой девушке лишь однажды довелось прикоснуться. По правде говоря, она не любила читать, точнее не испытывала той глубокой симпатии к сочинениям, которой грезили ее мать и бабушка. В детстве, быть может, в конце концов только там она и слышала эти рассказы. — Вам нравятся сказки? — спросила Урания, на что Джудал посмотрел на нее изучающе. Без улыбки. — Забавная книжка, — вот и все, что он сказал. Разговор с ним всегда доходил до этой черты — едва виднеющийся смысл его слов, но он никогда не поясняет, заведомо зная, что девушке попросту не суждено понять. Считал ли чужак ее глупой? Как младшую, как женщину, как незнакомую ему? Урания не противилась, не злилась и уж тем более не пыталась опровергнуть его мысли; одной лишь этой лояльности более чем достаточно, и совсем неважно, каковой была ее причина. Она робела в недоумении каждый раз, когда Джудал проявлял всю непредсказуемость своего характера, смеясь над непонятными ей вещами, разбрасываясь иноязычными фразами и просто ни с того ни с сего обращаясь в большого ребенка. Но больше всего ее вводило в заблуждение его лицо, напряженное от тяжелых мыслей: в сердце прокрадывался липкий страх того, что на этом все и закончится. Все же он был первым человеком, задержавшимся в этом покрытом паутиной поместье надолго, — как облака, приходящие из-за границы владений, видящие и слышащие столь многое. — Вы еще не надумали уходить? — спросила девушка осторожно, выводя парня из глубоких раздумий. — М? Я тебе надоел? — Вовсе нет. Скорее даже наоборот, — отрицательно мотнула головой Урания, и Джудал улыбнулся той широкой ехидной улыбкой, какая всегда появлялась в моменты ее искреннего непонимания его шуток. — Почему вы так улыбаетесь? Я сказала что-то не то? Из горла его вырвался смешок, и если бы Урания Мезофольде знала, что такое смущение, то наверняка бы краска проявилась на её щеках. Все трепетные чувства, испытываемые к этому странному человеку, обращались к кротости, к немому вопросу о природе этих чувств. Смех — не злой, но едкий, разъедающий в душе что-то не знакомое, инстинктивное, словно Джудал гасил сотни свечей одну за другой. Это значило что-то плохое, должно быть. Дедушка сказал, что красных глаз не бывает у людей.

***

В помещении царило молчание: среди старых картин, в ворсе ковров, в плотных нитях тускло-красных кресел. Солнечный свет терялся в облаках табачного дыма, выпускаемого из трубки стариком. На журнальном столике распечатанное письмо выступало в роли обвинителя, и Урания нервно сжимала пальцами колени, прекрасно зная, что такие собрания их маленькой семьи сулили изменения, которые она не любила. — Ты ему так и не сказала, — начал дедушка отстранённо, констатируя очевидный факт. — Мы ведь не можем его просто прогнать. Письмо не связано с Джудалом, думалось Урании. Старший Мезофольде спрашивал, потому что они уже говорили о нем много раз, снова и снова поднимая тему, с которой никак не могли разобраться. — Люди стали с боязнью относиться к нашему дому с тех пор, как он здесь появился, — вновь напомнил ей дедушка, но Урания ничего не почувствовала, испытывая упрямое равнодушие к тому, что происходит за пределами выстроенной ею границы. — Они боятся того, чего не понимают, сам ведь говорил. — Тебя это нисколько не беспокоит. — Нет. Джудал ведь сказал, что заплатит нам тем золотом. Разве этого недостаточно? Почему она должна заботиться о страхах тех людей? Их суеверия никогда не приносили ничего хорошего: ни один элемент мировой истории не подтверждал оправданность их нескончаемых опасений. Пусть они остаются там, в своих домах. Пусть не приближаются ни телом, ни мыслью. Пальцы скользнули по морщинистой коже, которую когда-то лизнуло пламя. От кистей и до плеч, но под одеждой шрамы укрывали свое истинное обличье. Исподлобья посмотрев на дедушку, Урания увидела лишь, как он мотнул головой в не согласии с ней. — Скоро приедет Тамаш с супругой, — сказал он, тяжело вздыхая, и первые мгновения девушка молчала, словно пытаясь припомнить знакомое имя. Осознание настигло её — колкое, холодное, пронизывающее до самых костей. — Я думала, что он никогда больше не вернётся, — хрипло прошептала она, вспоминая день, когда старший брат покинул поместье. — Прошло уже много лет, Урания. — Да, я знаю.