Это как будто сердце в тиски, Как будто за миг побелели виски, Как будто на тебя накатила усталость, И от тебя самого ничего не осталось. Как будто был голос, но связки порвались, Как будто мечта унеслась быстро ввысь... Когда у тебя отбирают свободу, Остается лишь ненависть, ненависть, ненависть... Люмен(Lumen) – Свобода
— С дороги, Т’Чалла. Эрик уверенно вытянул руку вперёд, и прошипел это через зубы, не замедлив шага. Он мог бы взглядом крушить, должно быть, скалы — по ку-соч-кам —, а вот брату было как будто всё равно. Т’Чалла даже глазом не моргнул, когда Эрик буквально прошёл сквозь него — велика беда. Волна возмущения лениво поднялась по позвонкам, затесавшись где-то в кору головного мозга, а силуэт Т’Чаллы зарябил на мгновенье, и не подумав о том, чтобы посторониться. Эрика это раздражало до вжатых полумесяцев ногтей в ладони, потому что король тоже не может уступить. Даже мертвецу. Эрик бежал, наверное, всю свою жизнь, так же как бежал сейчас от себя: от врагов, пущенных в спину пуль, хотя чаще — тех, кто не оценил его искромётного юмора. Ну нравится ему убивать, такой уж человек — нехорошо осуждать кого-то за своеобразное хобби. А вот начавший появляться то тут, то там Т’Чалла… не нравился совсем. В первый раз он был уверен, что пьян. Найденный в баре виски вместе с кровью пульсировал в жилах, погружая в животное полузабытье, и Эрик, улыбаясь ведению, поднял стакан за «Счастливое будущее Ваканды!». В своём же он в тот день, утопая в мягком кресле, обхватывающем тело словно прелая и тяжёлая земля, разуверился окончательно. Второй раз — во время совещания в тронном зале. Т’Чалла сначала стоял ровно против В’Каби, вглядываясь в лицо друга, верность которого оказалась… чем-то больше похожим на желание служить, чем помогать. Эрик знал, что доверять без оглядки, да доверять вообще — не стоит, ведь людям свойственно ошибаться, и чаще всего — в самих себе. В’Каби лишь подтвердил его опасения, согласившись перейти на сторону… врага? Эрик по-прежнему не мог понять, кем стал для Ваканды. Т’Чалла будто бы искал что-то, едва ли не касаясь кончиком своего носа лица В’Каби, который, конечно же, этого не мог видеть, но то и дело тянулся в вышитому золотом воротнику, будто что-то мешало ему дышать — лишало кислорода вокруг, и Эрику ужасно хотелось прервать разговор, спросить, что чувствует В’Каби. Холодное дыхание? Мурашки, колотящиеся по спине? Чувство вины, от которого хочется залезть в петлю? Как только в огромных дверях появился силуэт девушки, торопливо что-то говорящей голограмме, Т’Чалла, путаясь в своих ногах, рванул к ней, и Эрик еле удержался, чтобы не окрикнуть его по имени. Шури предстала перед советом с гордо поднятой головой и заговорила, время от времени косясь по сторонам, не в силах скрыть дрожащих рук и острого, как бритва, взгляда. Авария на одной станции, унёсшая жизни трёх сотен человек, объединила на несколько недель всю Ваканду, и ненависть к королю вдруг стала лишней, бессмысленной и требующей сил, которых и без того было чудовищно мало. Шури знала, что это нормально, понимала, что не может сию секунду оспорить право Эрика на престол Ваканды, но это ничуть не мешало ей ненавидеть его. Машины не всегда могут спасти человека, и она убедилась в этом одной из первых — ни одно из её гениальных творений не смогло вернуть Т’Чаллу к жизни, попутно отняв что-то важное, животрепещущее из карих глаз, подёрнутых беспроглядной пеленой того, что вызывало у Эрика смешанные чувства. Не жалость, нет, но сродни пониманию — то, что скрыть он не смог. Точь-в-точь как Шури своего презрения. Эрик нервно хохотнул, увидев, как Т’Чалла осторожно, будто боясь разбить сестру как маленькую хрустальную балерину, заглядывался через её плечо на планшет в руках, пробегая глазами по строчкам. Он невесомо кивал самому себе, отвлекаясь только на то, чтобы улыбнуться какому-то особенно колючему замечанию сестры по поводу умственных способностей нынешнего правителя, и от абсурдности ситуации, от одинаково-глумливых улыбок, появляющихся на лице Шури и Т’Чаллы, сердце Эрика сходило с ума со скоростью тысячу раз в секунду. На вопросительный взгляд Окойе нынешний король ответил «Всё хорошо», а сам стал слушать доклад, едва ли понимая половину. В ушах стучала кровь, напоминая звук там-тама, предвещающий окончание охоты. О том, кто оказался добычей, Эрик думать не желал. В своём здравомыслии он уже не был так уверен, и не сдержал тихого стона, когда брат коснулся волос Шури. Она подняла непонимающий и настороженный взгляд, режущий тишину залы словно хирургическое лезвие, а Эрик не смог произнести и слова. Окойе осторожно коснулась его плеча, пытаясь привести в чувства, и Эрик кивнул, мол, «Продолжай», отворачиваясь куда-то в сторону. Несколько десятков глаз смотрели на него почти понимающе, полагая, что король переживает из-за случившейся аварии, и от абсурдности ситуации ему хотелось выгнать их взашей. Всю свою волю Эрик тратил на то, чтобы не чувствовать, не замечать внимательный взгляд Т’Чаллы, который теперь уже не отрываясь следил за ним самим. А потом, однажды не застав Т’Чаллу на балконе спальни после заката, он уже сам отправился искать его просто чтобы убедиться, что тот — не настоящий, и ему примерещились эти несколько десятков недель бок о бок с призраком. «С каждым же бывает, правда?..». Больше всего его раздражало полное отсутствие звука — Т’Чалла мерно шагал по мраморному полу среди тускло мерцавших в ночи витиеватых колонн, но не было и намёка на эхо его шагов, шуршание одежды или хотя бы вздоха. Совесть долдонила, что ему стоит просить, умолять даже об этом брата, а разум… как всегда твердил, что исход был предсказуем с самого начала. Эрик хотел трон, потому — «Пришёл, увидел, победил». Он ведь ждал этого не один год, терзал собственное тело, пытаясь доказать богине Баст, что достоин её милости. В то же время он старался не задерживаться на мысли, что и отец видит окровавленное шило в его ладони вместе с десятком точек-шрамов на левом плече, равное количеству загубленных жизней — Н’Джобу такого бы не одобрил. Он вообще редко поддерживал сына, и плевать, что просто был мёртв. Он не имел права бросать его одного. Эрик падал тысячу раз лицом прямо в грязь, и после тысячу же раз поднимался, потому что в груди клокотала ненависть, заставляющая хватать отшлифованное древко копья и убивать товарищей, чтобы спастись самому. С этим проблем никогда не возникало — он ел, пил и дышал только ради себя, а если потребуют поделиться, у него всегда найдётся лишняя пуля, тяжёлый охотничий нож в сапоге или деревянный сук. При желании он мог свернуть шею человеку раньше, чем тот пикнул бы. Эрик хотел сбежать, спрятаться, но теперь-то куда? Он дома — земля предков принадлежит тому, кто сидит на троне, а это значит, что королю принадлежит всё, и это «всё» намертво вцепилось ему в глотку. Как и задумывалось. … или нет? Ноги сами вели Эрика туда, где он на руках держал умирающего Т’Чаллу. Он приходил, зная, что никто не станет его искать — лишь раз Окойе наткнулась на него здесь, и пока Эрик судорожно выдавливал из себя обрывки каких-то бессмысленных слов, она впервые ему улыбнулась. Не так, как улыбаются друзьям или дорогим людям, а с молчаливой грустью, сказав лишь «Я тоже», и тихо ушла, не задержав взгляда на мнущихся в долине полей. Если бы слово могло быть оружием, то всё, что говорила Окойе, превратилось бы в стрелы, разящие без промаха в самое сердце… Эрик, чувствуя лишь прикосновение ветра к лицу, загадал желание — совсем как в детстве — и зажмурился. Он пожелал вернуть опору для своей души — ненависть, что гнала его вперёд все эти годы, человека подле себя, которому мог бы показать всю силу своего духа. Пусть даже и не совсем живого, но чтобы рядом. Без причины ненавидеть он умирает. Чахнет, как цветок, который дождь в немилости обходит стороной, и пока ссыхается пахнущая чернозёмом земля, тот вянет на поляне среди изумрудной и сочной травы в назидание остальным. Говорить ему хотелось неимоверно — говорить, чтобы не слышать собственных мыслей. О том, как раньше мечталось стать королём для вакандцев не принудительно, а по совести. О том, как неприятно холодит кожу ветер после захода солнца, если стоять на балконе и не чувствовать ничего, кроме странной, неправильной радости в растянутом, словно резина, мгновении, разделённым с кем-то ещё.***
— Объясни мне… зачем ты здесь? Почему не уходишь, почему продолжаешь меня преследовать? Эрик устал бегать, потому что его подводили не ноги, а что-то в груди. Всякий раз, стоило только увидеть лицо Т’Чаллы, ему хотелось то ли разбить его в кровь, то ли просто коснуться, не причиняя боли, которую просто нельзя передать ни словами, ни ударами. Она существует в каждом пережитом мгновении, дышит в воспоминаниях о вчерашнем и методично ломает всё, что кажется дорогим. Эрик пытался похоронить свою надежду, закопать под слоем разочарования и тоски по настоящей, не осквернённой грязью собственных рук жизни, но знал, что выглядит сейчас как наивный мальчишка, поверивший, что подарки у камина и вправду развешивает Санта. Т’Чалла смотрел на него почти без интереса, сложив руки на груди, и подбирал слова. Потому что так подобает вести себя королям, чёрт возьми. — Такова воля Баст, брат… Другого объяснения у меня нет. Эрик готовился к любому проявлению эмоций, будь то отвращение, обида или ярость, но это смиренно-спокойное выражение лица Т’Чаллы в одно мгновенье вывело его из себя. Он перестал чувствовать землю под ногами, потому что совершенно точно понял одно — наваждение, к которому он надеялся испытать живительную злобу, не испытывает того же, а ненавидеть беспричинно Эрик не умел. — Ясно. Тогда, будь добр, убирайся нахрен к своей Баст. Он мгновенно развернулся и зашагал прочь, провожаемый эхом собственных шагов в тишине, будто мёртв был не только Т’Чалла, а весь дворец — от дверей спальни до тронного зала. Под рёбрами сердце пыталось достучаться до здравого смысла, стеная и не желая успокаиваться: Т’Чалле плевать, кто его убил, потому что в его глазах Эрик не увидел ничего, кроме сопереживания, и это было хуже, чем просто невыносимо. — Знаешь, почему люди ненавидят сочувствие? — Эрик резко остановился, не разворачиваясь, и крикнул вперёд, позволив стенам замка разнести его голос по коридору и заставить отразиться от высокого свода потолка. — Нет… — Т’Чалла выглядел озадаченным, но старался держать лицо. — Почему? — Оно напоминает прощение… — Эрик сжал кулаки, тихо проговаривая каждое слово, бьющее в голове набатом, — а мы не извиняемся за то, кто мы есть.